Барабан на шею! - Сергей Панарин

И тут Лавочкин услышал топот множества ног. Выскочив из-за камня, солдат увидел козье стадо, подгоняемое угрюмым пастухом. А где же Дубовых?..

– Товарищ прапорщик! – крикнул Коля.

Страхолюдлих присоединилась к Лавочкину. Она поняла, что стадо подхватило Пауля. Графиню объял ужас.

– Стой, крестьянин! – велела Хельга пастуху.

Аристократично-надменный голос возымел действие – мужик остановился.

– В твое стадо попал наш козлик серой масти. Ты должен был его заметить.

– Не видел я тут никого, вашество, – сварливо ответил пастух, чеша кнутом макушку. – Ни одного козла.

– Презренный вор! Ты предстанешь перед законом.

– А и предстану. Мне не трудно.

Графиня решила, что крестьянин либо действительно не заметил товарища прапорщика, либо является первостатейным наглецом. Лавочкин не отвлекался на раздумья, а искал серого с черной ленточкой козлика. Без особого успеха.

– Идем к судье! – постановила Хельга.

До деревни было около часа ходу. За это время Коля, к огромному облегчению, нашел Палваныча, показал Страхолюдлих.

– Можно, конечно, усыпить дерзкого пастуха, – процедила сквозь зубы графиня-ведьма, – но нас уже заприметили селяне, да и наказать растяпу хочется…

Солдат хмыкнул:

– Вы злопамятны, как я погляжу.

– Злопамятность – свидетельство наличия памяти, молодой человек.

Пастух загнал стадо на центральную площадь, призвал судью. Стали собираться зеваки. Через несколько минут на лобное место вышел старейший житель деревни, этакий бюргер-аксакал.

Он и вершил суд.

Выслушав суть спора, старик углубился в столь долгие раздумья, что Хельга успела десять раз пожалеть о своем желании отомстить нерадивому пастуху.

– Хорошо, – проскрипел наконец судья. – Приведите сюды козленка.

Коля указал на повязанного ленточкой Палваныча. Доброхоты из толпы подтащили возмущенно мекающего прапорщика к месту разбирательства.

– Сейчас мы отпустим животное, – продолжил старик. – Коли подойдет к стаду, стало быть, нашенский. А коли потянется к пришлым, то, значит, ихний. Главное условие: не подманивать! Кто будет уличен, тот проиграл. Отпускай!

Освобожденный козлик потряс ушками, постоял, тараща глазенки то на Хельгу с Лавочкиным, то на пастуха со стадом. И потопал к… пастуху.

Солдата прошиб холодный пот, Страхолюдлих стала бледнее обычного. Неужели подменили?

Палваныч подошел к самодовольно улыбающемуся крестьянину и со всей силы боднул его ниже пояса. Пастух согнулся пополам. Козлик гордо прошествовал к рядовому и графине.

– Таким образом, установлена правота незнакомцев, – провозгласил судья, когда смолк смех народа. – Пастух получает десять ударов палкой. Пришлые, идите с миром.

– Да, лучше убраться отсюда, – тихо сказал Коля. – Вряд ли мы стали победителями конкурса популярности.

Воссоединившиеся странники покинули деревню.

Взойдя на холм, они оглядели местность. Возвращаться назад, на перевал, не хотелось. Там не было места для ночевки. Впереди – обрыв. Над Драконьей долиной клубились облака. Справа торчала длинная гора, слева другая. Перед левой рос довольно широкий лесной массив. Откуда-то из центра поднималась одинокая струйка дыма.

– Нам туда, – решил Лавочкин.

От деревни к лесу вилась узенькая тропинка. В лесу она почти потерялась, но солдат все же вывел спутников к источнику дыма. Перед самым закатом они набрели на полянку, в центре которой стоял древний покосившийся домишко. Дверь была полуоткрыта.

– Оставайтесь здесь, не мельтешите на открытом пространстве, – велел Коля графине и прапорщику.

Палваныч тут же уткнулся в сочную лесную траву, увлеченно зачавкал.

– А если там ведьма? – спросила Хельга.

– Выкручусь.

Солдат бодро зашагал к домику. Осторожно заглянув в дверной проем, Лавочкин увидел освещенную несколькими лучинами половину горницы с печью, столом и скамьей. Другую половину скрывала цветная штора, старая, но аккуратная.

Порядок, царящий в доме, равно как и ветхость фасада, свидетельствовали о том, что здесь живет женщина.

Хозяйка крутилась у печи. Это было завораживающее зрелище. Настолько вертлявой толстой тетки Коля не встречал ни дома, ни в этом мире.

Женщина потрясающих габаритов (в смысле – при движении они еще как потрясались) была одета в простое оранжевое платье и розовый передник. На голове, бодро сдвинувшись набок, торчал бархатный алый чепец.

Круглое лицо хозяйки покрывали капельки пота. Пухлые руки были по локоть в муке. На столе лежал кусок теста и ряды сырых пирожков. По избе растекался запах готовой стряпни.

Хозяйка проявляла чудеса ловкости. Казалось бы, она только что переворачивала пекущиеся пирожки, но вот уже мялось тесто в ее сильных руках и быстрые пальцы отрывали несколько кусочков, макали их в муку и расталкивали в небольшой блин первый кусочек, второй, третий… Женщина металась к лавке, хватала горшок и аккуратно плюхала (именно так: аккуратно плюхала!) на каждый блинок порцию картофельного пюре. Горшок водружался на место, блинки лепились в пирожки, готовые румяные вылавливались из чрева печи, уступая место сырым.

Солдат несколько минут завороженно наблюдал за виртуозной работой хозяйки дома. Сочтя крестьянку безопасной, Коля постучал в потрескавшийся косяк.

В руках женщины мгновенно возник ухват.

– Кто там? – настороженно спросила она. – Не волки?

– Нет, нет, не волки! – громко ответил Лавочкин. – Я усталый странник, со мной спутница и товарищ… козлик.

– Ну, кому и козел товарищ…

Хозяйка вышла на крылечко. Солдат был вынужден сойти на землю.

– И где твои дама с козленком?

– Хельга! – крикнул Коля.

Из леса показались графиня и Палваныч.

– А тебя как звать? – поинтересовалась хозяйка.

– Николас.

– Ну, здрав будь, Николас! – улыбнулась женщина. – Зови меня Красной Шапочкой.

– Той самой?! – выпалил рядовой.

– Угу. А это домик моей бабушки, мир ее праху.

Приблизились Страхолюдлих с козленком. Женщины познакомились. Прапорщик тактично промолчал.

– Что ж, гостюшки дорогие, прошу к столу, на пирожки, – пригласила Красная Шапочка. – И рогатенького заводите, от греха подальше. Кругом, знаете ли, волки.

Пирожки были бесподобны.

– Ешьте, ешьте, – приговаривала хозяйка. – У меня много.

– А зачем вы напекли столько пирожков? – спросил Коля. – Не нас ведь ждали?

– Нет, не ждала. Я главный поставщик двора его величества короля Герхарда фон Аустринкена-Андер-Брудершафта. – Казалось, Красная Шапочка стала еще шире от гордости. – Завтра на рассвете приедет специальный экипаж. Он бывает у меня дважды в неделю.

– У короля прекрасный вкус, – сдержанно польстила хозяйке Хельга.

– Но мало талеров. Видите, в каком состоянии дом? Он не ремонтировался с тех пор, как волк съел бабушку!

– Так он все же съел… – вырвалось у Лавочкина.

– Николас, пупсик, неужели ты веришь в сказки? Можно проглотить целиком женщину моей комплекции? А бабуля, между прочим, была потолще меня, худышечки. Хорошо хоть охотники на мой крик прибежали, а то бы и меня погрыз бы, окаянный. Вот, кстати, его шкура.

Красная шапочка показала на стену, завешенную огромной шкурой.

Солдат оценил размеры волка-людоеда, вернулся к разговору:

– А почему вы живете именно здесь? Ведь страшно же! Одной, в лесу… В доме, где случилась ужасная трагедия…

– Так деревенский сгорел. Матушка пожар учинила, когда пирожки пекла. У нас это семейное – пирожки-то. Бабушка пекла, мать, теперь и я пеку… Денежки накоплю, снова в деревню перееду, замуж выйду, наследницу рожу. Надо же секрет семейный передавать кому-то…

Хозяйка мечтательно закатила глаза. Спохватилась:

– Чего это я? У меня же есть пирожки и для вашего козлика! С капустой!

Палваныч бодро зачавкал.

– А теперь, перед сном, потешьте мое любопытство. Кто будете и куда путь держите? – Красная Шапочка приготовилась слушать.

Лавочкин проявил талант рассказчика. Через час хозяйка знала об истории со знаменем все.

– Да, не завидую я тебе, юноша, – проговорила Красная Шапочка. – Рамштайнт – страшный человек…

Страшный человек Рамштайнт сидел в роскошном кресле за резным столом и ужинал. Это был толстый сорокалетний мужчина в дорогом костюме. Некогда худое лицо землистого цвета оплыло, щеки свисали почти до лацканов расшитого золотом камзола. Худой, щуплый юноша превратился в жирного дядьку. Бытует мнение, что столь злую шутку с людьми играет власть: нет ее – есть фигура, есть она – нет фигуры.

Пухлые пальцы ломали хлеб, макали кусок в неподъемно дорогой экзотический соус, большой рот отверзался, и кусок погибал смертью храбрых. Молочный поросеночек стремительно исчезал там же, где и хлеб. Сверху текло старое элитное вино. Рамштайнт любил покушать.

Перед королем преступного мира стояли двое висельников, рожи которых уже тянули на пять лет строгого режима. Сейчас отпетые бандиты вели себя аки агнцы, идущие на заклание. Первый, начальник тюремной стражи, допустил пьянство среди тюремщиков. Второй, старший ночного караула, прошляпил пару заключенных.