Настоящая любовь, или Жизнь как роман (сборник) - Эдуард Тополь

ВЕРГУНОВ. У покойного было благородное сердце, оно не вынесло окружающей нас социальной несправедливости! (Обращаясь к гробу.) Вы, Александр, сожгли свое сердце искренним состраданием к несчастьям нашего народа. Клянусь вам, как друг, как школьный учитель вашего сына, – я и мои друзья, мечтающие о всеобщем счастье и свободе нашего народа, мы никогда не оставим Марию Дмитриевну и Павлика! Заботы о них станут смыслом моей жизни…

Мария изумленно смотрит на него, шмыгает заплаканным носом, нагибается и бросает в могилу первый ком земли.

По ее примеру и Павлик нагибается, бросает в могилу ком земли, а два могильщика, поспешая, тут же лопатами начинают засыпать могилу грунтом.

Павлик спит в своей кровати в спальне.

В горнице, совмещенной с кухней, где находится русская печь, на столе догорает свеча, освещая убогую комнату и остатки бедных поминок: недопитый штоф водки, вареный картофель и соленую капусту в тарелках…

И еще один огонек плавает на фитильке в углу, под образами, под ликом Богородицы…

Мария Исаева плашмя лежит на софе, в своем черном платье, с глазами, устремленными в потолок. В этих глазах столько пустоты, ступора и отчаяния, сколько может быть только у французской женщины, оставшейся совершенно одной, с ребенком на руках, в глухом сибирском углу…

Вергунов опускается перед ней на колени.

ВЕРГУНОВ. Я умоляю вас… не надо отчаиваться… все образуется… Мария Дмитриевна!

Она не отвечает, словно не слышит и не видит его, и даже зрачки ее глаз не движутся.

Вергунов касается губами края черной оборки на ее рукаве… потом самого рукава на ее запястье… на локте… потом ее плеча… шеи… груди…

МАРИЯ (удивленно). Что вы делаете?!

Это не останавливает Вергунова; он, не вставая с колен, порывисто обнимает Марию, пытаясь поцеловать в губы. Мария, словно очнувшись, начинает отталкивать его, вырываться.

МАРИЯ (с ожесточением). Не смейте!.. Уйдите вон!.. Как вы смеете!.. (По-французски.) Мерзавец!..

Вергунов, оскорбленно отшатнувшись, выпускает ее и начинает подниматься с колен, но Мария вдруг пантерой бросается к нему, впивается ему в губы в неистовом поцелуе и руками разрывает на нем рубаху. Нечеловеческая, звериная страсть, зажатая в ее худеньком теле все годы замужества и искавшая выхода в робком и полупринудительном романе с Достоевским, вдруг выплескивается из нее, обратив ее тело в одно хлесткое вожделение, которое разом срывает одежды и с Вергунова, и с нее самой и швыряет их друг к другу – на софе… на полу… в какой-то беснующейся истовости, позабывшей обо всех ограничениях…

Хрупкая, тонкая полуженщина-полудевочка с нежным ангельским лицом, Мария вдруг обнаруживает такой темперамент, такую неутолимую страсть и жадность, что даже 24-летний Вергунов, школьный учитель, не утомленный ни каторгой, ни черной работой, с трудом выдерживает ее натиск…

Впрочем, ее страсть открывает и в нем природные резервы, и вскоре он сам, уже ликуя, терзает, разламывает, сгибает и пронзает ее хрупкое тело – до хруста, до вскриков и стонов.

МАРИЯ (хрипло, неутолимо). Еще!.. Еще!..

ВЕРГУНОВ (ликуя, с восторгом). На тебе! На тебе! На еще!..

МАРИЯ. Да!.. Да!.. Еще!..

И – все то чувственное, эротическое, сладостно-извращенное и ненасытное, что предвидел и угадал Достоевский в этой девочке-женщине опытным чутьем бывшего клиента петербургских притонов и воображением гениального писателя, все, о чем так горячечно мечтал он по ночам на своих жестких солдатских нарах, все, чего он так долго и мучительно добивался на протяжении года, все, к чему он только прикоснулся в темной комнате своей хибарки и в оранжерее Врангеля накануне отъезда Марии из Семипалатинска, – все это сполна имел сейчас этот мальчик, имел просто так, ни за что, по праву юности…

А Мария… Даже в короткие паузы отдыха она не выпускает Вергунова, ерошит пальцами его волосы…

ВЕРГУНОВ (пылко, спешно). Я не подлец… Я люблю тебя с первой минуты, как увидел!.. Я приходил в твой дом учителем твоего сына, но любовался тобой!.. Да, я воспользовался минутой твоей слабости, да, я не стою тебя, но ты люби меня…

Мария закрывает ему рот поцелуем, и ногти ее цепко и остро, как когти тигрицы, царапают его тело, возрождая в нем новое вожделение.

Древняя тезка Марии, Пресвятая Богородица, смотрит на них из угла со старой иконы, освещенной чадящим фитильком…

За окном идет снег… начинается вьюга…

Снежный буран наметает высокие сугробы у каждого дома и забора на опустевших улицах города.

Верблюды и собаки, лежа на земле и укрываясь от ветра в курганах снега, жмутся друг к другу…

Достоевский и Врангель идут по улице навстречу ветру. На Врангеле меховая шуба и шапка, а на Достоевском лишь солдатская шинель, но он словно не чувствует ни мороза, ни ветра, он, размахивая руками, говорит горячо, громко, даже как-то истерически и наполовину как бы сам с собой.

ДОСТОЕВСКИЙ. Она мне пишет о каком-то молодом друге… Я погибну, если потеряю ее: или с ума сойду, или в Иртыш под лед!.. Вы слышите?.. Я должен жениться на ней!.. Если Господь дал мне знак и прибрал ее мужа, то и я должен переломить судьбу и получить амнистию! Вы слышите?..

Врангель останавливается у высоких дубовых ворот дома генерал-губернатора и стучит в калитку навесным медным кольцом. За воротами хриплым лаем отзываются собаки, но Врангель продолжал стучать. На стук из дома выходит слуга в зипуне и валенках, недовольно спрашивает через калитку.

СЛУГА. Кто?

ВРАНГЕЛЬ. Барон Врангель! К генерал-губернатору! Открывай!

СЛУГА. Его высокопревосходительство почивают…

ВРАНГЕЛЬ. Открывай! Дело срочное!

Слуга отгоняет собак и открывает калитку.

ВРАНГЕЛЬ (Достоевскому). Ждите.

Достоевский остается на продуваемой бураном улице, а Врангель пересекает двор и молодо взбегает на крыльцо дома генерал-губернатора.

В кабинете на стене портрет царя Николая Первого оправлен черной лентой… рядом – портрет императрицы…

Генерал-губернатор – в домашнем халате стоя у горящего камина – по нотам музицирует на флейте.

Его жена, сидя в кресле, вяжет.

Врангель, сбросив в прихожей шубу, предстает перед ними в парадном мундире, вытягивается по-армейски.

ВРАНГЕЛЬ (торжественно). Ваше высокопревосходительство! Рядовой Достоевский написал стихи, посвященные ее величеству вдовствующей императрице Александре Федоровне (поглядев на портреты Николая и Александры). Позвольте зачитать…

Генерал не отвечает, но игру на флейте прекращает.

Врангель извлекает из-под мундира конверт, достает из конверта бумагу и читает.

ВРАНГЕЛЬ (декламируя портрету императрицы и генерал-губернатору).

Как гаснет ввечеру денница в синем море,От мира отошел супруг великий твой.И веровала Русь, и в час тоски и горяБлеснул ей новый луч надежды золотой…Свершилось, нет его! Пред ним благоговея,Устами грешными его назвать не смею.Свидетели о нем – бессмертные дела.Как сирая семья, Россия зарыдала…

Стоя на улице – под ветром, с белыми от снега усами и бровями, – Достоевский шепотом словно подсказывает Врангелю.

ДОСТОЕВСКИЙ.

…В испуге, в ужасе, хладея, замерла;Но ты, лишь ты одна, всех больше потеряла!..Прости, прости меня, прости мои желанья;Прости, что смею я с тобою говорить…

В кабинете генерал-губернатора Врангель, глядя в бумагу и выставив ногу, с патетикой продолжает.

ВРАНГЕЛЬ.

Прости, что смею я, отверженец унылый,Возвысить голос свой над сей святой могилой…

Жена генерал-губернатора утирает вязаньем слезу…

А Врангель, закончив чтение, поднимает глаза на генерал-губернатора.

ВРАНГЕЛЬ. Ваше высокопревосходительство! Я прошу вас повергнуть сии стихи к стопам нашей вдовствующей императрицы.

Генерал, задумчиво пожевав губами, отрицательно качает головой.