Настоящая любовь, или Жизнь как роман (сборник) - Эдуард Тополь

ДОСТОЕВСКИЙ. Я сохранил ее. Это мое главное сокровище, это фантом обращения моей прежней гордыни в христианство. Возьмите же, это все, что я сегодня могу вам дать. Но когда-нибудь… О, Мария, ради вас я когда-нибудь сниму даже звезды с неба!

На веранде за завтраком генерал-губернатор, ложкой черпая из туеска янтарный мед с покрошенным в него хлебом и запивая это блюдо холодным кумысом, звонит в колокольчик.

Тут же на веранду входит адъютант.

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. Флейту.

Адъютант уходит.

Генерал-губернатор поворачивается к Врангелю, сидящему с ним за одним столом и уплетающему глазунью из пяти яиц.

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (отечески). Намедни я получил письмо от твоего отца. Он там, понимаешь, очень обеспокоен – что у тебя, барона и прокурора, за дружба с этим социалистом и каторжником, замышлявшим против царя?

ВРАНГЕЛЬ (прекращая есть, испуганно). Ваше превосходительство, я же сколько писал папа, да и вам докладывал – Достоевский отрекся от своих заблуждений!

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. Это он тебе так говорит. Но я-то знаю: самое опасное для русского мальчика – это влияние революционера. Я же вас вижу насквозь: ваша душа тянется ко всему «прекрасному и высокому», а им – безбожникам – как раз таких и надо.

ВРАНГЕЛЬ. Густав Христианович, поверьте моему честному слову: Достоевский – глубоко верующий человек! Он и меня укрепляет в вере. Клянусь вам, что за всю свою жизнь я не встре…

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (насмешливо). Ай-ай-ай!

Входит адъютант с уже открытым футляром флейты. Нагнувшись, подает эту флейту генерал-губернатору.

Генерал, продув мундштук и пожевав для разминки губами, прикладывается к флейте и начинает играть.

ВРАНГЕЛЬ. Да, ваше высокопревосходительство, за всю мою, пусть и недолгую, жизнь я никогда не встречал другого столь убежденного монархиста! Ох, как бы мне хотелось, чтобы вы узнали его поближе! Позвольте мне привести его к вам!

Генерал, играя на флейте, с любопытством косится на юного барона.

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (прерывая игру). Нет, Цицерон… Не дело, чтобы каждый солдат лез в наш калашный ряд. Пусть он хоть и самый что ни на есть гений, как ты говоришь, но каждый сверчок должен знать свой шесток. Иначе мы тут, понимаешь, такое натворим в нашем отечестве…

ВРАНГЕЛЬ. Ваше высокопревосходительство, но неужто такой талант погибнет в солдатчине? Разрешите ему хоть жить не в казарме, снять комнату…

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (насмешливо). А верно, что он обратил свой талант на супругу безработного интенданта? А вы, барон, этой интрижке потворствуете…

Врангель, поперхнувшись яйцом, прокашливается.

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (продолжая). А? Как насчет вашей честности в этой области? Только не краснея, барон…

ВРАНГЕЛЬ (опустив глаза). Густав Христианович, он ее любит… (Спохватившись.) Но там все возвышенно, слово дворянина!

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (насмешливо дунув во флейту). Гм… «Возвышенно»! Это еще хуже… (Задумчиво.) Я помню ее – прехорошенькая!.. Нет уж, отправлю-ка я ее от греха подальше…

ВРАНГЕЛЬ (в отчаянии). Да у нее муж – пьяница!

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. Вот именно. Тем и легче ее совратить. Нет уж, милок, ежели хочет твой гений романы писать – ладно, пусть живет не в казарме и пишет. Но ломать семью офицера – ни-ни! Вы поняли, барон?

ВРАНГЕЛЬ (убито). Вы убьете его вдохновение…

ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. Ничего. Если в нем каторга сочинительский зуд не убила, понимаешь, то и тут… (Не договорив, генерал выводит на флейте новую музыкальную трель.)

Врангель и Мария идут по оранжерее.

МАРИЯ. Мы получили назначение в Кузнецк.

ВРАНГЕЛЬ. Я знаю.

МАРИЯ. Это триста верст отсюда, туда одна дорога стоит огромных денег.

ВРАНГЕЛЬ. Понимаю, дорогая. Я приготовил сто шесть рублей, как вы просили.

МАРИЯ. Премного благодарна. Мы отдадим, как только…

ВРАНГЕЛЬ. Перестаньте, Мария Дмитриевна! Я бы вам и больше дал, да боюсь, ваш отъезд вконец убьет Федора Михайловича. И кстати, за что вы к нему так суровы?

МАРИЯ (удивленно). Я? Сурова? Помилуйте, мы с ним друзья…

ВРАНГЕЛЬ (пылко). Вот! Вот именно! А он вас любит! Неужели вы не понимаете? Вас любит гений не ниже Толстого! Несправедливо сосланный гнить в этой дыре, униженный каторгой и солдатчиной, без возможности писать и публиковаться, он живет здесь только вами, вами одной – понимаете? Тут же все против него – фельдфебели, генералы! А если и вы бросите его, то все – мы потеряем великого писателя! Ну представьте себе, если бы от вас зависела жизнь Толстого или Пушкина? Вы понимаете, о чем я вам говорю? (Протягивает ей деньги.) Возьмите.

Мария смотрит ему в глаза, длинная пауза.

Слезы появляются на ее глазах, Мария поворачивается и быстро идет к выходу из оранжереи, почти бежит.

Врангель догоняет ее в двери оранжереи, заступает дорогу, пытается остановить.

ВРАНГЕЛЬ. Подождите! Что вы! Вы меня не так поняли!

МАРИЯ (плача, на ходу). Я вам не шлюха! Пустите! Дайте дорогу!

Мария выбегает из оранжереи, бежит по аллее к воротам.

ВРАНГЕЛЬ (догоняя ее, в ужасе). При чем тут! Боже мой! Мария, умоляю вас! Я вас не покупал, я говорил о нашем долге! Поверьте, это Провидение бросило сюда вас и меня! Да, Провидение – чтобы мы спасли Федора Михайловича! (Хватает ее за руки, останавливает.) Погодите! Посмотрите на себя! Разве вы не ангел небесный? А я?

Мария невольно улыбается.

ВРАНГЕЛЬ (дожимая, доигрывая). Видите, я херувим! Херувим с бакенбардами! Но что я могу? Дать ему денег, переселить из казармы на частную квартиру. И все. А вдохновение, жажду снова писать, стать нашим новым Толстым или даже выше его – это вы, вы! Это ваша миссия на земле, за этим вас послали сюда оттуда, сверху! (Сует ей деньги в карман.) Пожалуйста, вдумайтесь – что наша жизнь без этой миссии спасти его?

Гремят барабаны.

Бахчеева, голого до пояса, с едва зажившими рубцами на спине и плечах, выводят из казармы на новую экзекуцию в оставшиеся полторы тысячи палочных ударов.

Посреди плаца снова стоят две шеренги солдат с вересковыми палками в руках. Среди них Достоевский.

Вокруг плаца – то же, как и при первой экзекуции, скопление зрителей, собаки, верблюды.

БАХЧЕЕВ (поручику Бурану). Ваше благородие, смилуйтесь, не губите! На мне живого места нет!

Голос у Бахчеева без прежней слезливости, однако Буран не замечает этой перемены и в обычной своей манере принимается с напускным сочувствием играть с арестантом перед зрителями.

БУРАН. Друг ты мой! Не я же тебя наказую, закон!

БАХЧЕЕВ. Ваше благородие, все в руках ваших, помилосердствуйте!

БУРАН. А ты думаешь, мне не жалко тебя? (Дав рукой отбой барабанщикам, подходит к Бахчееву.) Думаешь, мне в удовольствие смотреть, как тебя будут бить по свежим ранам?

БАХЧЕЕВ. Ваше благородие, так будьте отцом родным…

БУРАН. Но вот что я для тебя, пожалуй, сделаю. От прикладов отвяжу. Один пойдешь, только по-новому: беги что есть силы через весь фрунт! Чтоб народу не скучно было. (Показывает на шеренги солдат.) Побежишь? Тут хоть и все равно каждая палка ударит, да ведь дело-то короче будет и публике веселей. Как думаешь?

БАХЧЕЕВ. Благодарствую, ваше благородие!

БУРАН (унтер-офицерам). Отвяжите его!

Унтера отвязывают Бахчеева от прикладов…

Но стоило рукам Бахчеева освободиться, как Бахчеев свободной рукой вдруг выхватывает из-за голенища сапога самодельный нож, по рукоять всаживает его Бурану в живот и еще успевает дернуть ножом снизу доверху…

Публика ахает, дамы в каретах закрывают глаза китайскими веерами и платочками.

Кишки вываливаются из распоротого живота Бурана, алая кровь брызжет на солнце…

Унтера набрасываются на Бахчеева, валят его на землю, связывают. Он не сопротивляется…