Леди Сьюзан (сборник) - Джейн Остин

– Подлец! – воскликнула я. – Как смеете вы столь нагло пытаться запятнать безупречную репутацию столь чистого совершенства? Почему же вы тогда не подозреваете и меня в подобном?

– Успокойтесь, мадам, – ответил он, – я действительно подозреваю и вас тоже, а потому не могу не желать, чтобы вы обе покинули мой дом менее чем через полчаса.

– Мы уйдем охотно, – ответила София, – сердца наши давно презирают вас, и одна только дружба с вашей дочерью могла побудить нас столь длительное время оставаться под крышей вашего дома.

– Ваша дружба с моей дочерью проявилась самым ярким образом в том, что вы толкнули ее в объятия беспринципного охотника за приданым, – заметил мистер Макдональд.

– Да! – воскликнула я. – Несмотря на все невзгоды, судьба дарует нам некоторое утешение в том, что этим актом дружбы с Жанеттой мы полностью сняли с себя какие-либо обязательства, которые имели по отношению к ее отцу.

– Утешение, должно быть, весьма приятное для ваших возвышенных душ, – сказал он.

Упаковав свои платья и ценности, мы покинули Макдональд-Холл и, пройдя мили полторы, сели подле чистого, прозрачного ручья, дабы освежить свои измученные члены. Выбранное нами место прекрасно подходило для размышлений. Роща высоких вязов укрывала нас с востока… заросли высокой крапивы – с запада… Перед нами бежал лепечущий ручей, а за нашими спинами пролегал широкий тракт. Настроение наше способствовало размышлениям, а природные склонности – любованию таким прекрасным пейзажем. Обоюдное молчание, на некоторое время овладевшее нами, наконец было прервано моим восклицанием:

– Какое чудесное место! Увы, и почему здесь нет Эдварда и Августа, чтобы наслаждаться этими красотами вместе с нами?

– Ах! Возлюбленная моя Лаура, – вскричала София, – сжалься, воздержись, не вызывай в моей памяти печальный образ моего мужа! Увы, я бы все отдала, лишь бы узнать судьбу моего Августа! Узнать, находится ли он все еще в Ньюгейте или его уже повесили. Но никогда не удастся мне справиться со своей нежной чувствительностью и начать расспрашивать о нем. О! Умоляю, никогда более не повторяй при мне его возлюбленное имя… Это слишком глубоко ранит меня… Я не могу слышать, как ты говоришь о нем, и не страдать…

– Прости меня, моя София, за то, что непреднамеренно обидела тебя… – ответила я… а затем, сменив тему, предложила ей восхититься благородным величием вязов, укрывавших нас от восточного зефира[17].

– Увы! Моя Лаура, – ответила она, – избегай столь грустной темы, умоляю тебя. Не рань снова мою чувствительность наблюдениями о вязах. Они напоминают мне об Августе. Он был похож на них – высокий, гордый – и обладал тем благородным величием, которым ты восхищаешься, глядя на эти деревья.

Я умолкла, боясь опять невольно причинить ей страдания, выбрав для беседы тему, которая вновь может напомнить ей об Августе.

– Почему ты ничего не говоришь, моя Лаура? – спросила София после недолгого молчания. – Я не в силах выносить тишины; ты не должна оставлять меня наедине с моими мыслями: они вновь и вновь возвращаются к Августу.

– Какое прекрасное небо! – сказала я. – Как очаровательно лазурь перемежается тонкими белыми полосами!

– Ах! Моя Лаура, – воскликнула она, поспешно отводя глаза, бросив лишь беглый взгляд на небо, – не печаль меня, обращая мое внимание на предмет, столь жестоко напоминающий мне о сатиновом жилете моего Августа – синем в белую полоску! Из жалости к своей несчастной подруге избегай столь огорчительного предмета для разговора!

Что я могла поделать? Чувства Софии в тот момент были так тонки, а нежность, которую она испытывала к Августу, так остра, что я была не в силах затронуть любую другую тему, справедливо опасаясь, что она может каким-то непредвиденным образом вновь пробудить чувствительность моей подруги, направив ход ее мыслей к супругу. Однако же молчать было бы жестоко по отношению к ней, ведь она умоляла меня говорить.

От этой дилеммы меня чрезвычайно счастливо освободил случай, оказавшийся весьма кстати, а именно удачное опрокидывание фаэтона некоего джентльмена на дороге, бежавшей позади нас. Случай был и правда чрезвычайно счастливый, поскольку он отвлек внимание Софии от меланхоличных размышлений, коим она предавалась. Мы тут же покинули свое пристанище и побежали спасать тех, кто каких-нибудь несколько мгновений тому назад находился в возвышенном положении, восседая в приподнятом на рессорах, согласно последней моде, фаэтоне, но кто сейчас пал низко и лежал во прахе.

– Какой достойный предмет размышлений о непостоянстве удовольствий этого света предлагают мыслящему разуму сей фаэтон и жизнь кардинала Вулзи![18] – заметила я, обращаясь к Софии, пока мы спешили к полю брани.

У нее не было времени отвечать мне, так как все мысли ее крутились вокруг ужасного зрелища. Вид двух джентльменов, чрезвычайно элегантно одетых, но утопающих в собственной крови, было первым, что поразило нас… Мы приблизились… Несчастными оказались Эдвард и Август… Да, любезнейшая моя Марианна, это были наши мужья. София пронзительно вскрикнула и упала в обморок… Я взвизгнула и мгновенно обезумела… Мы некоторое время оставались без чувств, а когда они к нам вернулись, мы снова их лишились. Целый час с четвертью мы находились в таком ужасном состоянии – София каждую минуту падала в обморок, а я с той же частотой сходила с ума. Наконец стон злополучного Эдварда (единственного, в ком еще тлела искра жизни) привел нас в чувство. И правда, вообрази мы раньше, что один из них еще жив, мы бы не так сильно предавались горю, но поскольку мы предположили, как только узрели наших возлюбленных, что жизнь покинула их, то поняли, что больше тут ничего не поделаешь – кроме того, чем мы и занялись. Таким образом, стоило нам услышать стон моего Эдварда, как мы сразу же отложили на время свои причитания и поспешили к дорогому юноше, и, опустившись на колени по обе стороны от него, принялись умолять его не умирать…

– Лаура, – сказал он, задержав на мне теперь уже почти безжизненный взор, – боюсь, я погибаю.

Я была вне себя от радости, что он еще в сознании.

– Ах! Скажи мне, Эдвард, – взмолилась я, – скажи мне, взываю к тебе, прежде чем ты умрешь, что приключилось с тобой в тот несчастливый день, когда Августа арестовали и мы расстались…

– Непременно, – ответил он и тут же, сделав глубокий вдох, скончался… София мгновенно упала в очередной обморок… Мое же горе было куда более выразительным. Голос мой дрожал, взор затуманился, лицо залила мертвенная бледность, а все чувства значительно ослабли…

– Не говорите со мной о фаэтонах! – воскликнула я в неистовой, бессвязной манере. – Дайте мне скрипку… Я сыграю ему и успокою его в грустный час… Внемлите, вы, нежные нимфы, ударам Купидонова грома, избегайте пронзающих стрел Юпитеровых…[19] Гляньте на эту рощу елей… Я вижу баранью ногу… Мне сказали, что Эдвард не умер; но меня обманули – его приняли за огурчик…