О дереве судят по плодам - Василий Шаталов

И вот, когда она очутилась совсем рядом, я решил погладить ее по животу. Только дотронулся до нее, а она к-а-а-к развернется да к-а-а-к трахнет меня по портрету — чуть я из катера не вылетел! Вот это, думаю, томаша[8], вот это потеха!.. Стою и ничего не соображаю. Рыба, конечно, ушла! Когда опомнился, подумал: «Взять, бы весло, да веслом ее… Такой улов был бы!.. На целую неделю хватило бы…

Над нами одна за другой промелькнули чайки. На канале они появились сразу, как только строители повели воду через Каракумы. На запад вслед за водой полетели.

Они и теперь летят. Их много на всей трассе! И там, где берет она свое начало, у берегов Амударьи, и на Келифском Узбое, и на Хаузханском море, и в долине Гяурса, и на озерах под Ашхабадом, и рядом а Геок-Тепе — на Копетдагском водохранилище.

Чайки летят в пустыню. Они не страшатся ее, потому что летят дорогой воды, дорогой жизни.

Но путь, по которому летят чайки, сперва прошли люди. И прошли не раз. Пустыня обрушила на них всю свою жестокую силу: зной, безводье, глухое безмолвие, гнетущее чувство одиночества, отрешенности от мира. Смельчаки рисковали жизнью ради одной цели: найти уклон на запад, найти тот единственный путь через юго-восточные Каракумы, чтобы направить воду на плодородные земли древних оазисов и на земли, которые никогда не знали плуга.

Эту задачу решали многие.

В тяжелые годы Великой Отечественной войны в Каракумы было отправлено несколько экспедиций. Одну из них — комплексную возглавил лауреат Ленинской премии Иван Васильевич Болтенков. Экспедиция должна была наметить трассу Каракумского канала.

…Изыскатели подошли к тому месту, где ныне раскинулась Ничка, и повстречались с чабанами. Напоив гостей зеленым чаем, один из чабанов спросил, какая забота их привела в пески.

— Дорогу ищем для большой воды, — пояснил молодой топограф. — Канал будем строить.

— Здесь пойдет вода? — удивились чабаны и почти в один голос заявили: — Никогда этому не бывать!..

В подтверждение один из чабанов взял пиалу и выплеснул из нее чай. Песок бесследно поглотил влагу.

— Нет, здесь никогда не потечет вода. Пустыню не победишь, — убежденно сказал чабан, выплеснувший рай.

И все-таки канал построен. На его берегах совхозы рождаются. Его водой орошаются посевы хлопчатника, сады, виноградники, бахчи. Обводнены миллионы гектаров пастбищ.

…Чайки летят в пустыню. Чайки — спутники воды.

Недалеко уж им до Бахардена и Небит-Дага. И наступит такое время, когда они достигнут Каспия, куда донесет свои воды Амударья.

— А не рассказать ли еще один случай? — вывел меня из задумчивости моторист, которого, как я понял, начинало томить обоюдное молчание.

— А есть такой?

— Есть.

— Веселый?

— Судите сами!

— Ну тогда валяй.

— Однажды поручили доставить мне рабочих на земснаряды. День был весенний, теплый. На катере моем, как видите, чистота и порядок. Так вот, раз такая погода, думаю, и катер у меня чистый, неплохо было бы и мне приодеться. Была у меня новая нейлоновая сорочка — друг из Москвы привез ко дню рождения. Надел я новые лавсановые брюки и эту сорочку и таким пижоном стал… Да. Потом посадил землесосчиков и подкинул их чуть ли не до Часкака. Оттуда иду порожняком и вижу на левом берегу двух женщин. Они что-то кричат и машут руками. Думаю, надо подъехать. Может, беда какая… Пристаю к берегу. Это оказались две казашки. Одна совсем дряхлая, сморщенная старуха, другая — ничего, молодая и красивая.

— В чем дело? — спрашиваю.

— Отвези нас в Ничку, сынок. Очень просим, отвези, — прошамкала старуха. — Заплатим, — и полезла за кошельком.

— Садитесь, говорю. Но платы с вас не возьму. Катер-то не мой, а государственный.

Сели они сзади меня, и мы поплыли. Женщины молчали, и я молчал. Сколько так плыли, не помню. Вдруг кто-то толкает меня в спину. Обернулся — старуха. Потом глянул на молодую и понял, что с ней творится что-то неладное. Она опустила голову и обхватила живот руками.

— Сынок, — говорит старуха, — пристань, пожалуйста, к берегу. У дочки моей вот-вот роды начнутся…

«Эх, думаю, вот это номер». Только этого еще не хватало. Даже потом прошибло. Но делать нечего, надо приставать к берегу.

Катер сходу вошел на мель, молодая казашка охнула, застонала и еще больше скорчилась на сиденье.

Я поднялся и хотел сойти на берег, но старуха меня остановила:

— Нет ли у тебя чайника, сынок?

— Есть, говорю.

— Так вот, — говорит, — согрей-ка поскорее водички, пока не началось…

Я схватил чайник, зачерпнул воды и — на берег. Разжигаю костер, а руки так и прыгают, трясутся. Почему волнуюсь, сам не пойму.

Вскоре вода согрелась, и я принес чайник на катер.

И опять хотел удрать, да старуха не пустила.

— А нет ли, — говорит, — у тебя какой-нибудь чистой тряпки? Тряпки нам обязательно понадобятся.

— Тряпок нет, — отвечаю.

— Что же делать, что же делать? — шамкает старуха, а сама пристально смотрит на мою нейлоновую сорочку.

Не помню я, как расстегнул воротник, как снял рубашку и отдал старухе. Запомнил только ее слова:

— Ну, а теперь, сынок, иди. Туда, на берег, иди. Там и подожди.

Я выбрал большой саксаул, лег под ним на песок. Долго лежал, все прислушивался: не раздастся ли детский плач. Но кругом — ни одного звука.

Наконец с катера донеслось:

— Эй! Где ты там? Иди сюда!

Ни живой ни мертвый подошел я к берегу и взглянул на катер. Там головой к корме, на брезенте, лежала молодая казашка. Глаза закрыты. Бледна. Брови чуть заметно вздрагивают. На бледном лбу крупные капли пота. А рядом с ней, на правой ее руке, завернутый в мою рубашку ребенок. «Эх, думаю, вот это томаша! Было нас трое, а стало четверо». Лицо у ребенка розовое, сморщенное, беззубый ротик открыт, словно он хочет засмеяться или чихнуть.

И так мне радостно стало от того, что человек родился, а главное от того, что все обошлось благополучно. Рад был и тому, что рубашка моя сослужила свою настоящую службу — не каждой выпадает такая честь. А так бы что? Износил бы ее и все!

— Кто, — спрашиваю, — парень или девка?

— Джигит, — говорит. — Внук. — И концом платка вытирает слезы.

Сажусь за руль. Включаю мотор и даю полный газ. Ребенок пискнул, а потом так раскричался…

— Куда ты, куда? — еще громче крикнула старуха.

— Как куда? В Ничку!

— Нет уж, вези обратно, туда, откуда нас взял.

— Вот какой случай был. Навсегда запомнился, — заключил свой рассказ Худояр.

Сбавив скорость, он повернул катер направо, в голубой затон с отлогими берегами. Там тоже стояло несколько речных судов. За ними высоко к небу тянулись тополя, виднелись дома.

Это был Карамет-Нияз.

Благодаря Худояру я быстро «слетал» и в Часкак, примечательный тем, что здесь старый гидроузел с судоходным шлюзом и новое перегораживающее сооружение. Часкакский гидроузел очень важен: по существу, он регулирует подачу всей воды, поступающей в канал из Амударьи.

Я управился со всеми своими делами и к вечеру мы возвращались в Ничку. Солнце склонилось к горизонту и вот-вот готово было зайти за желтый барьер камыша, вдоль которого залегла черная тень, а левый берег все еще был светел.

До Нички оставалось совсем немного. Я задумался над историей, рассказанной мотористом, и мне показалось, что у нее нет конца.

— Ну, а с теми женщинами потом-то довелось встретиться? — спросил я моториста.

— Довелось, — оживился Худояр. — Сами приезжали в Ничку и сына привозили. Славный такой парень!.. Со мной они рассчитались сполна. Кроме сорочки, какая была у меня, они привезли в подарок халат. Я стал отказываться, старуха — в слезы. «У нас, говорит, есть примета, если не примешь подарка, ребенок не будет долго жить». Пришлось взять. И чего уж я совсем не ожидал: мальчишке-то мое имя дали — Худояр! Тут и я… чуть не разрыдался. От радости, конечно!

О Каракумском канале нередко говорят и пишут как о канале жизни. После рассказа Худояра о рождении человека эти слова приобрели какой-то новый, неожиданно глубокий смысл.

Вскоре с левой стороны начались заросли тальника. И среди них я сразу узнал полюбившийся мне тал, похожий на зеленый парашют. Легкий ветер шумел в его листве, ворошил молодую веселую крону.

В кратком послесловии к этому рассказу мне хотелось бы поведать о дальнейшей судьбе Худояра Сабирова.

Как-то встретился я с моим соседом Анатолием Васильевичем Лебедевым, работавшим тогда в Ашхабаде начальником управления охотничьего хозяйства. Разговорились.

— Как дела? — задал я традиционный вопрос.

— Ничего, — ответил сосед. — Только вот радикулит проклятый мучает. Который день уж нахожусь на бюллетени. Но даром времени не теряю: прочел твою книжку «Долина ветров». Между прочим, там есть рассказ о Худояре. Этого парня я тоже знал. Последнее время он работал егерем в рыбнадзоре, на Хауз-Хане.