Ответный удар - Михаил Ахманов

– Расчет курса завершен, – произнес Туманов.

– Курс принят.

Руки Серого затанцевали над пультом, гигантский шар планеты пополз в сторону, к краю обзорного экрана, потом тихо щелкнул АНК, и в световом столбе рядом с его панелью замелькали цифры. Дистанция до объекта, компоненты скорости, линейное и угловое ускорение, позиция в пространстве… Тяжесть на борту сохранялась нормальной – ее колебания компенсировала установка искусственной гравитации. Круглый глаз локатора успокоительно мерцал, впереди не было ни камней, ни пыли, ни другого космического мусора, как и искусственных объектов.

Раздался резкий короткий аккорд, и руки пилота опустились. Теперь корабль шел на автоматике; его траектория стала постепенно искривляться, закручиваться около планетарной сферы, чуткие видеокамеры фиксировали этот туманный мир, пересылая информацию в память корабельного компьютера. До плотных слоев атмосферы было полторы тысячи мегаметров. На боковых экранах, дававших максимальное: приближение, неслись чудовищные стаи туч, сиявших в свете далекого солнца серебристым блеском.

– Турбулентность тут не такая заметная, – сказал Туманов. – Есть вихревые токи и смерчи, однако… – Сощурившись, он присмотрелся к бегущим внизу экрана данным анализаторов. – Однако ничего сравнимого с Юпитером. Спокойная атмосфера.

– По прогнозам специалистов с «Европы», так и должно быть, – заметил Коркоран. – Массы спутников ничтожны, и приливной волны или иных возмущений практически не наблюдается.

Зибель пошевелился в тесном объятии кокона.

– И что отсюда следует?

– Там можно летать, – буркнул Серый. – Не опускаться слишком глубоко, но наверху – без всяких проблем и риска. Запросто!

– Можно летать, – повторил Зибель. – Водород, метан, гелий, ацетилен, даже вода, огромные ресурсы, плюс минералы на сателлитах, все источники для химического синтеза… И – можно летать! Это наводит на некую мысль.

– Думаешь, здесь фабрика с транспортной сетью? – предположил Коркоран. – Черпают сырье из атмосферы, металл берут на спутниках, тащат на Обскурус и выпускают какую-то продукцию?

– Например, вакуумные унитазы, – подсказал пилот.

– Посмотрим. – Зибель неопределенно усмехнулся. – Углеводороды – отличная штука, Егор, что угодно можно из них сотворить – конечно, при известном умении. Пищу, ткани, пластик… А если добавить минеральное сырье, спектр значительно расширится. В принципе до всех излишеств и благ, какие нам известны на Земле.

– Транспортная сеть нуждается в связи. Диспетчеризация перевозок, команды пилотам, опознавательные сигналы и все такое. А мы, – Туманов покосился на молчавший интерком, – мы не слышим ровным счетом ничего – ни переговоров, ни других осмысленных сигналов. Хотя на таком небольшом расстоянии и при нашей аппаратуре…

В рубке воцарилась тишина. Коркоран, поглядывая то на дисплеи, то на свой капитанский пульт с темной выемкой пентальона, припоминал, какие средства связи имелись у пришельцев. Дядя Павел говорил о каффе, телепатическом усилителе, а радиоприборы вроде бы ему не попадались. Что касается экспертов, изучавших звездолет фаата, то они нашли обычные системы, ориентированные на радиоконтакт с Землей и прослушивание теле– и радиостанций. В боевых модулях не было ничего подобного, и вопрос, как корабль поддерживал связь с их пилотами, оставался открытым. Ясно, что не с помощью тех средств, какие приняты в Солнечной системе. Ни радио, ни лазерных пучков и никакого иного излучения в известном диапазоне… Ментальная техника? Возможно. Клаус должен был бы это знать…

Он попытался прикоснуться к разуму Зибеля, наткнувшись, как всегда, на прочный барьер. Впрочем, пара мыслей сквозь эту преграду просочилась: жди, мой друг, не торопись.

В напряженной тишине, изредка прерываемой репликами Зибеля и Селины Праа, прошло около часа. Пилот и навигатор молча трудились, маневрируя над планетарной атмосферой и стараясь подогнать фрегат к какому-нибудь небольшому сателлиту, что помогло бы скрыться понадежнее. Наконец Серый с облегчением вздохнул, потянулся, насколько позволяли покровы кокона, и доложил:

– Мы на орбите, капитан. Пятьсот двадцать мегаметров от центра этой ублюдочной звезды. Период обращения – восемнадцать и три десятых часа.

– Объект по другую сторону планеты и постепенно догоняет нас, но скорость сближения невелика, – добавил Туманов. – Трое суток можем ни о чем не беспокоиться.

– Более чем достаточно, – произнес Коркоран. – Селина, зонд готов?

– Да, сэр.

– Сантини, что у тебя?

– Я в полной боевой. Даже палец на клавише чешется, – послышалось из интеркома.

– Пускай разведчиков.

«Коммодор Литвин» чуть заметно вздрогнул. Два небольших цилиндра вырвались из стартовых обойм, развернули парные антенны, в самом деле став похожими на филинов с большими круглыми глазами, и стремительно скрылись в темноте. Праа тут же переключила изображение: теперь огромный диск планеты заполнил левый боковой экран, а на обзорном и правом, куда выводились сигналы МАРов, сияли звезды и траурной лентой тянулся Провал меж галактическими рукавами. Гравитационные движки, разгонявшие «филинов», одновременно снабжали энергией следящую аппаратуру и крохотный импульсный передатчик. Считалось, что засечь его невозможно – поток сигналов был остронаправленным, импульсы шли с низкой частотой, а промежуточную картину дорисовывал интерполирующий программный блок корабельного компьютера.

Скорость этих миниатюрных разведчиков была чудовищной: двигаясь по орбите «Литвина» и шестикилометровой каменной глыбы, прятавшей фрегат, они отыгрывали у Обскуруса десять мегаметров за каждую минуту. Расстояние, однако, было не маленькое; прошло с полчаса, прежде чем Сантини доложил:

– «Филин»-А тормозится. Еще немного, и я его подвешу.

Этому МАРу предназначалась роль ретранслятора. Его компаньон «филин»-Б резво умчался дальше, скрывшись за диском планеты, но кадр на обзорном экране был по-прежнему устойчивым. С интервалом в несколько минут промелькнули два малых спутника и один побольше, бесформенные обломки, изъязвленные ударами микрометеоритов; потом возникла череда каких-то удлиненных, блестящих на солнце пузырей, всплывавших из глубин планетной атмосферы, и, наконец, темная точка, маячившая впереди, стала разрастаться, превращаясь в грубое подобие треугольной пирамиды с отбитыми вершинами. «Филин» резко затормозил, изображение на экране начало скакать, но это длилось не дольше секунды; затем картина застыла и сделалась резче.

– Обскурус, капитан, – раздался голос Бо Сантини. – Сорок семь километров до поверхности.

Туманов довольно засопел.

– С такого расстояния мы муху разглядим!

– Но сначала – общий план, – сказала Праа. – Идет запись в память зонда. Сними, Бо, общий план с трех-четырех позиций, сформируем голограмму.

– Слушаюсь, мэм. Рад стараться, мэм. Ради ваших жгучих глаз и алых губ. – Бо, он же Бонифаций Антонио Серджи Гектор Сантини был весельчак и балагур, но пилот от Бога. Все, что плавало, ездило, ныряло или летало, покорялось ему с особой охотой – быть может, потому, что шесть имплантов, вживленных в тело Бо, делали его отчасти родичем всякой штуковины с дюзами, винтом или колесами.

MAP начал двигаться, выбирая лучшую точку обзора, и казалось, что глыба Обскуруса поворачивается, словно желая продемонстрировать все свои тайны и секреты. Горная цепь, бывшая ребром тетраэдра, плавно сползла за обрез экрана, за ней распахнулась темная, мрачная поверхность, иссеченная тенями, изрезанная трещинами, змеившимися, точно черное кружево на фоне умбры и пепла. Но черно-серо-бурое оказалось не единственным оттенком этой равнины – в самом ее центре слабо светился синеватый овальный купол, и в глубине, под его эфемерной защитой, сияли яркие огни. Три одинаковых круга, оконтуренных ими, были видны отчетливо и ясно.

– Посадочные площадки? – задумчиво произнес Туманов. – Как думаешь, Егор?

– Нет, скорее…

В рубке вдруг повисло молчание. Коркоран заметил, что его помощник замерла, приоткрыв в изумлении рот.

– Командуй, Селина. Что там с общим планом? Отсняли?

Праа вздрогнула.

– Да, капитан. Бо, покажи нам теперь это поближе. Не вертикально, а под углом градусов сорок-пятьдесят. Мне кажется, там пустота… там, за этими огнями…

Картина сместилась и приблизилась. Синеватое марево затопило обзорный экран, но наблюдать эта дымка не мешала, даже наоборот: в ее мягком ровном сиянии и свете огней угадывалась огромная пропасть, шахта или природная каверна эллиптического сечения и три погруженных в нее цилиндрических корпуса. Огни горели на их торцах, а вниз тянулись гладкие блестящие поверхности, охваченные где-то в глубине провала системой гигантских колец, соединенных друг с другом и со стенами шахты балками, кабелями и переходами. Там, среди этих решетчатых и трубчатых конструкций, что-то двигалось, ползало туда-сюда, то появлялось, то исчезало в круглых отверстиях, усеивающих стены; там ритмичными вспышками посверкивали пламенные языки, рассыпались фонтаны жарких оранжевых искр, тянулись полупрозрачные отростки, то длинные и тонкие, то вдруг вспухавшие пенистой белесой массой. В этой суете, на первый взгляд хаотичной, беспорядочной, все же ощущались некие смысл и цель, будто в странной дисгармоничной симфонии, которая, несмотря на вопли труб и грохот литавр, продвигается согласно замыслу ее творца.