Александр I - Анри Труайя

Впрочем, все эти салонные и альковные игры для Александра – лишь средство оторваться ненадолго от главной страсти – политики. С распадом Негласного комитета он вовсе не утратил вкуса к власти, совсем наоборот. Он оживляет работу министерств, устранив оттуда старых служак и заменив их молодыми друзьями. Как обычно, последнее слово он оставляет за собой, но из-за постоянных колебаний и внезапных крутых поворотов не удовлетворяет ни тех, ни других. Новые люди и люди «века Екатерины» равно убеждаются, что не имеют на него никакого влияния. Он раздражает первых почтительным отношением ко вторым, а вторых – проявлением дружбы к первым. Выслушав с горящими щеками и увлажнившимся взором смелые речи кого-нибудь из своих доверенных лиц, он так же внимательно выслушивает ретроградные речи адъютантов Уварова или Петра Долгорукова, умоляющих его не слишком далеко заходить в преобразованиях. Он одобрительно кивает, как будто бы разделяя их убеждения, и благодарит за соображения, высказанные так бескорыстно. Так же он ведет себя, нанося визиты матери, вдовствующей императрице, в штыки встречающей любой разговор о реформах. Враждебность, которую он чувствует вокруг себя, усиливает его врожденную нерешительность. Подвергаясь нападкам как справа, так и слева, он выходит из затруднений, прибегая к полумерам и уверткам. Вскоре, сам усомнившись в правильности своей внутренней политики, он начинает задумываться о том, чтобы снискать успех на дипломатическом поприще, открывающемся перед ним на мировой арене. Он остывает к несчастной судьбе крепостных в родной стране и загорается новой мечтой – о международной славе Екатерины Великой.

Глава V

Крещение огнем

Любовь к парадам может уживаться с ненавистью к войне. Таково мнение Александра. Он страстно увлекается зрелищем красивых мундиров, безупречно построенных полков, быстро и точно выполняемых маневров и испытывает отвращение к военным авантюрам на настоящих боевых позициях. Он мечтает жить в добром согласии со всеми своими соседями. Если он соглашается присоединить к России Грузию, то потому лишь, что эта раздираемая династическими распрями страна сама просила Россию взять ее под свое покровительство. Все остальные государства он уверяет, что в его планы не входит приращение российской территории. Первая мера, подтвердившая миролюбивую внешнюю политику царя, – подписание 5 июня 1801 года морской конвенции с Англией. Он также восстанавливает дипломатические отношения с Австрией и разъясняет Парижу, что сближение России с двумя этими странами не направлено против Франции. Принимая генерала Дюрока, присланного Первым консулом поздравить царя со вступлением на трон, Александр с любопытством присматривается к этому образчику постреволюционной фауны. Он прогуливается с Дюроком по аллеям Летнего сада, расточает ему тысячу любезностей и называет его «гражданин», не подозревая, что это обращение давно уже не употребляется в окружении Бонапарта. Раздосадованный Дюрок почтительно протестует, но Александр – больший республиканец, чем его гость, – продолжает с энтузиазмом так его величать, и Дюрок минуту верит, что его увлекающийся собеседник захвачен идеей франко-русского союза. Тем не менее, когда Дюрок намекает на выгоды, которые извлекла бы Россия из морской торговли на Средиземном море под протекцией Франции, Александр возражает: «Я ничего не хочу для себя, я хочу лишь содействовать спокойствию Европы». И, провожая Дюрока, так и не добившегося определенного ответа, мягко добавляет: «Передайте Бонапарту: не нужно, чтобы его подозревали в стремлении к новым завоеваниям».

Вскоре посла России в Париже Колычева сменяет граф Морков, враждебно относящийся к Первому консулу. В Петербурге управляющим Министерством иностранных дел вместо графа Александра Воронцова (брата посла России в Англии) становится Адам Чарторыйский. Давно уже Александр считает Чарторыйского своим лучшим советником по вопросам внешней политики, ценит его как осторожного дипломата и благородного человека, но и учитывает его непреодолимый в глазах русских недостаток – безмерную любовь к Польше. Всей душой преданный своей родине, Чарторыйский надеется, что рано или поздно царь исправит несправедливость, причиненную этой несчастной стране разделом, и восстановит Польшу в ее исторических границах. Но Александр, хоть и сторонник принципа справедливости во внешней политике, понимает, что Австрия и Пруссия, как и Россия, вряд ли добровольно откажутся от захваченных ими польских земель. Чарторыйский, живущий своим фантастическим проектом, хотел бы помешать сближению России с немецкими государствами, тогда как император, наоборот, стремится договориться с ними и установить в Европе политическое равновесие. Александр быстро распознал, что Амьенский мир, заключенный Англией и Францией, всего лишь кратковременное перемирие в борьбе двух этих стран. И он, сын принцессы вюртембергской и муж принцессы баденской, не может бросить на произвол судьбы два эти княжества, над которыми нависла угроза со стороны Франции. Заглядывая в будущее, он мысленно создает союз всех немецких государств, связанных некой родственной привязанностью, – естественный заслон России против французской агрессии. Вдовствующая императрица, тяготеющая ко всему немецкому, оказывает на него психологическое давление, побуждая противиться планам Чарторыйского. Александр пишет послу в Париже Моркову: «Представьте от моего имени французскому правительству, насколько было бы желательно не доводить до крайности Венский двор и не дать ему преимуществ, которые всегда получает оскорбленная сторона. В данный момент необходимо, более чем когда-либо, во всем соблюдать справедливость и умеренность». Глубоко симпатизируя Германии, он мечтает лично познакомиться с потомком Фридриха Великого и своими глазами увидеть знаменитую выучку прусских гренадеров.

Не предупредив ни Чарторыйского, ни Кочубея, Александр, воспользовавшись пребыванием на западной границе империи, 29 мая 1802 года наносит визит в Мемель королю Фридриху-Вильгельму III и королеве Луизе Прусской. Пышность приема и пылкость выраженных ему чувств превосходит все его ожидания. В течение недели парады, маневры, обеды сменяются балами и увеселительными прогулками и представляют ему множество возможностей испробовать на хозяевах свои чары. Графиня Фосс, обер-гофмейстерина королевы Луизы, записывает в дневнике: «Император – чрезвычайно красивый мужчина: он белокур, его лицо необычайно привлекательно, но держится он скованно. У него, по-видимому, превосходное, чувствительное и нежное сердце. Во всяком случае, он в высшей степени обходителен и учтив». И спустя несколько дней добавляет: «Император – самый любезный мужчина, какого только можно себе представить. Он чувствует и думает, как порядочный человек. Бедняжка, он совершенно покорен и околдован королевой». И действительно, Александр пленен этой двадцатишестилетней женщиной, прекрасной, умной, восторженной, не скрывающей, что для нее он – самое совершенное творение на земле. «Я никогда не видела Альп, – признается она в письме к брату Георгу, – зато я видела множество людей, и мне посчастливилось встретить одного человека в полном смысле этого слова». По замечанию насмешника графа Семена Воронцова, легко воспламеняющаяся Луиза столь кокетлива, что была бы «счастлива и горда, влюбив в себя лакея или нищего». В присутствии русского царя она теряет покой. Ее супруг, прозаичный и несветский Фридрих-Вильгельм III, поощряет ее, заранее прикидывая, какие политические выгоды извлечет из сентиментальной победы своей супруги. И Александр с удовольствием включается в игру. Его увлекает обмен утонченными любезностями, влюбленными взглядами, двусмысленными комплиментами. В восторге от своего успеха, он не вспоминает о далекой Марии Нарышкиной. Но, от души забавляясь этой словесной дуэлью, он вовсе не собирается идти до конца. «Лишь в очень редких случаях, – пишет Чарторыйский, – добродетели дам, к которым благоволил этот монарх, угрожала реальная опасность». Когда королева Луиза становится слишком пылкой, Александр укрывается за личиной робости или светской учтивости. Он даже, опасаясь ночного вторжения, запирает на ночь дверь своей спальни на два замка. Напрасная предосторожность, ибо, несомненно, «чаровница» слишком романтична, чтобы опуститься до плотских желаний. Она наслаждается сознанием, что увлекла императора, так же, как и он наслаждается мыслью, что покорил королеву. Платонический роман укрепляет их взаимную симпатию. Александр обзавелся еще одной «дамой сердца» и, пальцем ее не коснувшись, будет поклоняться ей издали. Королева олицетворяет Пруссию со всеми ее соблазнами, и он уже сам не разбирает, какую ведет интригу, политическую или любовную. В Пруссии его разочаровывает лишь одно – ее армия. Он наблюдал за действиями прусской армии во время маневров и нашел, что она сильно уступает русской. «Я вернулся, избавившись от давно сложившегося у меня представления о прусском войске как образцовом», – признается он позже барону Штуттерхайму, австрийскому военному атташе.