Фронт без линии фронта - Ирина Александровна Дементьева

Торговые дела хозяина шли успешно. В городе, где грабеж населения был узаконен властями, его заведение процветало и в некотором роде было «биржей ценностей» Киева. Скоро начали циркулировать слухи, что Коваленко — вовсе не Коваленко, а барон Мантейфель, тщательно скрывавший до оккупации свое подлинное имя, что все его родственники проживали в Германии, были богатыми людьми, и он остался их единственным наследником.

Слухи оказались верными. Коваленко дал распоряжение своим двенадцати служащим называть его только бароном фон Мантейфелем, Новый «фон» жил очень богато, со вкусом одевался, носил бриллиантовые кольца. Он получил в центре города дорогую квартиру, обставил ее ценной мебелью, коврами, старинными картинами, фарфором и имел двух домашних работниц. В гостях у него часто бывали офицеры гестапо и жандармерии, видные украинские националисты. Нередко навещала его и прима киевской оперы Раиса Окипная, к которой он явно благоволил. Если она заходила в магазин, он подчеркнуто приветливо принимал ее в кабинете, угощал вином, сам отбирал для нее чулки, перчатки или какие-либо безделушки.

Время от времени Коваленко открывал у себя новые отделы — то знаменитых художников, то старинных икон, начал поторговывать и редкими рукописями. Так что ничего удивительного не было в том, что однажды к нему явилась некая женщина и, представившись как наследница старинного дворянского рода Шангирей, близкого к Лермонтовым, предложила ему несколько десятков подлинных писем поэта.

Удивительным было другое — то, что ответил ей хозяин магазина.

— Это большое богатство, — бережно поглаживая письма холеными пальцами, сказал барон, — настолько большое, что я бы не советовал вам продавать их сейчас. Повремените немного, милая, валюта стабилизируется, тогда я дам вам за эти рукописи то, чего они стоят…

Ответ более чем странный для комиссионера, не брезгавшего ничем в погоне за прибылью. И узнай об этом гестаповцы, они бы внимательнее следили за тем, кто носил имя Коваленко. Но мягкие интеллигентные манеры барона, его происхождение, заверенное печатью с орлом и свастикой, поначалу ни у кого не вызывали подозрений. Что касается Максима и Марии Ильиничны, то для них барон фон Мантейфель был просто Алексеем — человеком, активно помогавшим нашей разведке. Мария Ильинична частенько бывала у него в магазине. Обычно хозяин, увидев ее в зале, радушно сияя улыбкой, проводил ее к себе в кабинет.

— Зачем сегодня пришла?

— Срочно нужна копирка.

Алексей лезет в стол за копиркой. В это время в кабинет входит немецкий офицер. Барон мягко улыбается, поднимаясь навстречу. Он бегло говорит по-немецки, расспрашивает о чем-то офицера, что-то советует. Оказывается, немец решил заказать себе кольцо с бриллиантом. И, проводив клиента с той же мягкой радушной улыбкой, говорит Марии Ильиничне:

— Одна сторона дела выполнена. Теперь приступим к другой… — И достает из стола пачку копирки.

Алексей был такой же «крышей», как и Мария Ильинична, только более эффектной, и прикрывал он не Кудрю, а Митю Соболева, и не только прикрывал, но и обеспечивал его деньгами, оружием, связью и зачастую документами. Однако весной 1942 года неожиданно для всех барон был арестован гестапо. Арестовали его якобы за незаконную продажу золота. Правда, спустя десять дней он был освобожден. Но у Максима было такое правило: если человек побывал в гестапо, дел с ним больше не иметь. И это было верно, потому что за «бароном», как оказалось потом, вели непрерывное наблюдение пять агентов гестапо и абвера. Вдобавок выяснилось, что радист «барона» также вызывался в гестапо. Пользоваться его рацией Кудре было нельзя.

Последняя ниточка, связывавшая его с Центром, порвалась.

И Максим решил идти в Москву. В попутчики он выбрал себе Жоржа Дудкина, бывшего работника Киевского уголовного розыска, парня атлетического телосложения и отчаянной храбрости. Руководство группой на время отсутствия он передавал своему помощнику Мите Соболеву, старому чекисту, работавшему в органах еще с 1918 года.

Он был готов ко всему и придумал хороший предлог на тот случай, если по дороге его схватят гестаповцы. Иван Кондратюк, сын священника из Мерефы, расстрелянного Советской властью, идет в Харьков, чтобы восстановить свои права на наследство. На базаре он накупил всякой мелочи — камешков для зажигалок, крестиков, карандашей, чтобы кормиться, продавая их крестьянам. На всякий случай в подкладку зашил золотые монеты.

Было начало апреля, но в полях еще лежал снег, и Днепр стоял скованный льдом. Зима в тот год была на редкость долгой и холодной. Вдвоем с Дудкиным они тайно перешли на левую сторону Днепра.

И надо же так случиться, что через несколько дней в дом Марии Ильиничны постучались и, назвав условный пароль: «Чи здесь живе Иван Данилович?», — вошли двое наших разведчиков. Это украинские чекисты позаботились о Максиме и прислали ему денег. А когда они попрощались, в дверь снова кто-то тихонько стукнул. Мария Ильинична открыла. На пороге стоял грязный оборванный мальчик и держал в руке смятую бумажку.

— Ты что?

— Вам от Ивана Даниловича.

Ноги у нее подкосились, когда она прочитала несколько слов, наспех написанных карандашом. «Я задержан. Ты как жена можешь меня выручить». Она отогрела и накормила мальчика, и он рассказал, что Иван Данилович был схвачен жандармами где-то в 80 километрах от Киева, избит и брошен в Дарницкий лагерь, где находится в специальном отделении полевого гестапо.

Живыми оттуда не выходили.

Две старухи — мать Груздовой и ее свекровь — и она сама всю ночь обсуждали, что делать. Решили: надо выручать. Иного мнения был Соболев: нельзя идти на явную смерть. Мария Ильинична сама отдавала себя в руки гестапо, могла быть провалена вся организация.

Она еще раз обдумала все и рассудила так: я отвечаю за жизнь Ивана. Раз он просит — значит, надо.

Рассказ Груздовой о том, как она выручала Максима, мы воспроизводим с ее слов.

Смелость города берет

Лишь рассвело, я бросилась к Лантуху — помните нашего соседа, который так нетерпеливо дожидался немцев? «С Иваном несчастье, выручайте! — и рассказала ему, что немцы забрали много студентов мединститута, в том числе и Ваню, бросили в Дарницкий лагерь и должны вывезти в Германию и что якобы я уже была в лагере и мне посоветовали подать заявление на имя коменданта, подписанное людьми, знавшими Кудрю с положительной стороны.

— Ай-ай-ай, — развел руками Лантух, — такого щирого украинца забрали. Нет, Ивана Даниловича мы не отдадим.

И он побежал к соседям, сочинил бумагу, сходил в домоуправление, и скоро я с листом, в котором свидетельствовалась полная благонадежность Ивана Даниловича Кондратюка, летела домой.

Идти в лагерь — это недалеко от Киева — я решила не одна, а