Земля за холмом - Лариса Кравченко

Вот и определилась Лёлька на ближайшие пять лет… А как же — Родина, если устраиваются они в Харбине этом, как на «длительную стоянку»?

Армия ушла, словно живая связь с Родиной оборвалась. Закрыта граница, и опять Харбин — отрезанный, как остров, и живи как знаешь!

Юрка ходил в консульство. Ему сказали: «Никакого отъезда — вы учитесь в ХПИ? Учитесь! Дороге нужны советские специалисты. (Через пять лет Лёлька и Юрка выйдут из института на Дорогу, которая учит их сейчас, фактически, правда без стипендии, но совершенно бесплатно.) Рано вам думать о Советском Союзе! Надо сначала поднять свой идейно-политический уровень. И для этого НКОМ. Работайте!»

Нельзя так нельзя. Харбин — город дисциплинированный… Подсознательно и наивно будет ожидать Харбин, в том числе Лёлька, что вот-вот вернется Армия — и все станет как в сорок пятом. Года два будет ожидать, пока не поймет, что это — нереально и ничто не повторяется.

Однажды Лёлька почти поверила, что они возвращаются. Тем более, что это было оправдано: конец сорок шестого года, к городу подходили гоминдановцы, и Армия вполне могла вернуться, чтобы защитить!

Вечером, седьмого ноября, у Лёльки в гостях была Нинка, они сидели около радиоприемника, старого, стандартного, с картой Маньчжоуго на циферблате и пытались поймать Хабаровск, который транслировал передачу парада с Красной площади из Москвы. Было пять вечера по хабаровскому времени, а в Москве — десять утра и начало парада. Слышимость слабая, и все же доходило, как бы издалека, тихо, но четко — цокот копыт по Красной площади, бой часов и голоса команд. И, возможно, от этого смещения во времени и расстоянии, и от душевного настроя Лёлькиного — Москва! — она даже не удивилась, когда увидела в окошко танки на погрузочной платформе. Девчонки накинули пальто и выскочили на улицу.

Танки выгружались, большие и темные, точно такие, как Мишины. И красная полоска заката над платформой, и улица в складках подмерзшей грязи точно такими были, как в последний день Миши Воронкова, что Лёльке померещилось, все еще идет прошлый год. Лёлька разволновалась и дергала Нинку за руку — они вернулись! Но тут на улицу вышла мама и сказала: неизвестно еще — кто это, и пусть девочки идут. домой — мало ли что может быть! Потом девчонки сидели в столовой на подоконнике и смотрели, как танки разворачиваются по улице и уходят в сторону Саманного городка.

Но ни одного танкиста не появилось в ближайшие дни в городе, и ничего не слышно было об этих танках, и никто не выгружался больше на улице Железнодорожной, Лёлька засомневалась: а было ли это на самом деле, или только ей померещилось?

Странный все-таки город — Харбин. События исторические перекатываются через него, как валы, не разрушая его, — или замирают, не доходя до него километров тридцать: русско-японская война и «боксерское восстание». Только две бомбы на Харбин в сорок пятом, и окопы сорок шестого года под Харбином, где остановятся и покатятся назад гоминдановцы.

Гоминдановцы — под городом, в тридцати километрах у Шуанчэнпу. Город темный — нет света, говорят, потому что Гирин — в руках гоминдановцев, а Харбин освещался от Гиринской гидростанции.

Дедушка вспомнил разные конструкции коптилок, которые осваивал на фронте в окопах в германскую войну, и теперь воплотил в жизнь — из ваты и на бобовом масле. А лампочки висят бесполезные в квартирах и загораются вдруг сами среди ночи, когда им вздумается. Или просто угля не хватает местной электростанции? Нормальные поезда не ходят, только до Чжалайнорских копей — угольные «вертушки», ребята с Юркиного курса устроились на них охранниками. Юрка тоже работает охранником: прямо со смены — в институт. Юрка ходит с винтовкой по главной аллее Питомника и чего-то охраняет там, хотя охранять там совершенно нечего — скамейки и березки…

Холод в институте — собачий. Лёлька натягивает под тужурку три кофточки, и не помогает! Попробуйте записывать лекции в рукавичках!

Юрка совсем перебрался в институт, в утепленную печкой аудиторию — на время зимней сессии. «Мы на казарменном положении!» — хвалится Юрка. Видимо, это очень ему нравится — на казарменном!

И все-таки никогда потом они не танцевали так много, как в ту зиму — от холода, наверное. Как они танцевали тогда в ледяных фойе Желсоба под джаз: «Казаки, казаки, едут, едут по Берлину наши казаки!..» Юркин приятель по курсу Сашка Семушкин привинтил на каблуки оконные шарниры, чтобы лучше выбивать чечетку, и исцарапал натертый институтский паркет. Танцы до утра. А главное, если надоест, можно сбежать в НКОМ — по соседству, — там тоже до утра. «Палудины» привыкли к ним, шагающим по Большому проспекту, с вечеров и литкружков, и не окликают.

Длинный проспект без фонарей и дощатый НКОМ, плывущий в будущее под красным флагом, как под парусом.

Первый энкомский журнал (под Лёлькиной редакцией) так и назывался — «Алые паруса!» — вот как далеко забежала по волнам гриновская Ассоль! Лёлька затеяла этот журнал потому, что ей не хватало уже стенгазеты для стихов — своих и литкружковских!

Тихо в комнате. Сумрак стоит в углах, как черная вода, и клавиши пианино, как ледышки. Ходят по стенам тени от свечки, воткнутой в бутылку, и шахматный столик завален листами доклада: Маргарита Алигер — Зоя!

…Тишина, ах какая стоит тишина!Даже шорохи ветра нечасты и глухи…Тихо так, будто в мире осталась однаЭта девочка в ватных штанах и треухе…

Лёлька не знала, что можно так сидеть и плакать при всех и не стыдно этого! Что за сила такая — стиха, идущая в тебя строчками большого накала, словно спичкой, запалившими сердце!

Вот оно!         Морозно. Снежно. Мглисто.Розовые дымы, блеск дорог.                                Родина!..

Как оглохшая, вышла она с литкружка. И не слышала, что толковали ей Юрка и поэт Коля — о плане занятий, кажется… Ничего она не слышала, и города, темного, не замечала, под которым, в тридцати километрах, стоят гоминдановцы.

Потом гоминдановцы стали откатываться на юг постепенно, и в сорок восьмом году папа уже ездил в Чаньчунь в командировку и привез Лёльке на пальто шикарное американское одеяло.

— Слава богу, что до нас не дошли, — сказала бабушка и зажгла лампадку перед своим домашним Николаем Угодником…

А Лёлька подумала о тех танках, что выгружались в ноябре на платформе: «Может быть, совсем мы здесь не такие брошенные и беззащитные, как кажется?»

2. Граница

Практика. Мы едем на практику! Экзамены сданы, и окна в аудиториях — настежь! Староста курса Вера — в секретариат — за приказом о назначении. А девчата — на бегу — за Сунгари, на Площадку… Влюбленные старшекурсники в лихих голубых фуражках маячат в стеклянных дверях, в коридоре:

— Ну, скоро вы там?!

Без пяти минут — третий курс! И мы уже столько всего знаем: путевое устройство — ширина колеи и угол откоса насыпи!

Завтра рано в Управление, являться к начальнику — практика! Наконец-то, словно вылазка в жизнь и причастность к настоящему. Дорога, как живое, пульсирующее существо, в движении составов и телефонных звонках. Светофоры бессонные: Западная линия — через Хинган до станции Маньчжурия, Восточная — Мулин, Муданьцзян, Южная до Чаньчуня и дальше — Дальний и Порт-Артур. И Центр всего — Харбин — Управление Дороги. Старые, кавежедековские корпуса на проспекте — внутренние дворы и арки из зеленого и розового камня, кабинеты в темных деревянных панелях. И красный, отточенный карандаш начальника службы, написавший размашисто на Лёлькином направлении «Т. П.» — Лёлька остается в управлении топливным диспетчером. Юрка уезжает, на Вторую Сунгари, на восстановление разрушенного гоминдановцами моста.

Опять — Вторая Сунгари! Сунгари, конечно, всего одна, желтая, мутная, широкая. Но в районе Лошагоу второй раз пересекала ее КВЖД, и оттого название — Сунгари Вторая. В Лошагоу когда-то были казармы Заамурской стражи, и Лёлькин дедушка ездил туда в командировку, проверять состояние кавалерии. При японцах в этих казармах стоял отряд Асано и военная школа, где получил свои звездочки Гордиенко. Теперь на Вторую Сунгари едет Юрка — на мосты, разрушенные при отступлении гоминдановцами. Юрка в восторге от порученного ему дела — восстановления. Юрка весь в отсутствии и Лёльку не узнает впопыхах, хотя натыкается на нее в вестибюле подле вешалки, где висит один забытый дождевик.

Или, может быть, это потому, что Лёлька обстригла свои косы и теперь неузнаваемая? Лёлька завилась на «электрическую», которая от дождя не раскручивается, а наоборот, и такая она кудрявая, по плечам волосы, сама на себя не наглядится! Белые тапочки на босу ногу и юбка пестрая из ситца, собранная в талии, — восемнадцать лет — сорок восьмой год! Лёлька считает себя некрасивой — веснушки рыжие на носу и глаза тоже рыжие в крапинку! Но пока это не имеет для нее значения — некогда ей влюбляться, вся она замотанная своими кружками, стенгазетами и зачетами. И толстые журналы — в читальне — «Новый мир» и «Звезда», и фильмы идут в городе потрясающие — «Подвиг разведчика» — Лёлька просто разрывается!