Сборник рассказов - Макс Акиньшин

— Ты его убьешь! — пискнула неверная жена и забилась в другую комнату. На этом боевые действия прекратились. Как и при осаде Трои, Ахиллес навалял Гектору и ретировался.

Кратковременность, пошлое состояние Вселенной, досада истинных влюбленных, болезнь от которой когда-нибудь вымрет вся эта плесень по недоразумению называемая человек разумный. И если древние вели войны годами, то сейчас достаточно нескольких минут, и этот факт вызывает уныние. Больше ненависти! Больше времени! Ибо истинные чувства глубоки, а для неподдельного мученичества нужны годы страданий. И их, как водится, нет. Потому как каждый желает стать героем за те подвернувшиеся по случаю несколько минут. Мгновенные герои — пластиковые солдатики ненастоящих сражений.

— Я ему в глаз попал, — объяснил тощий санитар, — а он обиделся. И в ванну убежал. А я в кухне заперся.

— Санитары — это любовь! — невпопад проревел Прохор и приобнял удрученного коллегу за плечи. — А мыло у Марка — говно!

— Иди ты… Дай послушать. — махнула на него Агаповна. — И что дальше- то, Родик?

— Вот, — кратко произнес собеседник и выложил на стол банку красной икры. — В холодильнике была. А я через окно вылез.

Так все случается и бродит в этом мире, горы сыплются в пыль, моря высыхают. И на весах лежат совершенно несовместимые вещи. Рождество, банки с икрой и краденые огурцы. Мы стояли, и смотрели на проклюнувшиеся чистые звезды, каждый выбирал себе ту, которая, по его мнению, была первой.

— Синенькая, — сказала бабка Агаповна.

— Темнота! — ответил качающийся Прохор и тыкал толстым пальцем. — Вона там она.

— Синенькая! — упорствовала дикая бабка.

Всепрощение и Рождество совсем не укладывались в общую мрачную картину мира. Гуманизм был нам чужд, и плевать в ближнего своего всегда было национальным видом спорта, где достигшие высоких результатов плевали уже не в бок, а сверху вниз. Тем не менее, мы стояли и ждали чуда. Того чуда, которое непременно должно было спасти нас. Спасти или хотя бы сделать героями.

Такими, что каждый мыслил о том небольшом букетике гвоздик, который подрастающие вокруг маленькие герои положат нам под ноги. И замрут в бессмысленном молчании. На гранит и непременно в целлофане с капельками воды. А потом времена повторятся, и кто-то уже совершенно чужой, но такой же ненужный будет стоять под холодными звездами, обогащая воздух запахом мыла. Истинный мученик настоящей страсти. И он непременно выберет себе ту, которая спасет.

— Санитары- это любовь, Агаповна. Пойдем, Родя, настучим этому мужу по харе, а? — предложил неуемный гуманист П Прохор.

Мы с Саней молчали, потому что звезд было много и у каждого могла быть своя. Такая райская с выдержанным портвейном, мойвой и бесконечной любовью, от которой закипает вялая кровь. Мир кружился под нами, время текло, а из сиреневых зарослей за нами наблюдали горящие глаза Германа Сергеича. Он пару раз судорожно дернул головой и плотнее прижал к себе томик Ахматовой и выбивалку для ковров. Звезды его не интересовали.

Как правильно петь Марсельезу (2020)

— Епзац, — выдыхает Брониславыч.

Его голова выглядывает из люка, и он квохчет в изумлении.

— Дууура, то! — шлемофон бы ему на бестолковку, и, как есть, узбек на полигоне. Только не за фрикционами, а из кормы нашего героического буксира торчит, как глист из задницы.

— А че там с погодой, по пути? — вопрос в подпространство. Кто знает, что у реки на уме? Плеснет мутной зеленью воды, а сверху прижмет ветерком. Вот он — СЛУЧАЙ. Пиши бумаги каллиграфическим почерком. Объясняйся в управлении. Поломал, дескать, стройные показатели не по злому умыслу, а радея о пользе дела. Грудь шарообразно, глаза честные прозрачные, без мысли. Промоют внутрянку от содержимого, это как пить дать. Тут уж на месяц чеса и зажатия клапанов, чтобы не брызнуло. Потому что, случай — мотать его.

Бак или как это называется по-научному, прекрасен. Есть такие вещи, вроде как один почищенный ботинок из пары. Свежеокрашенный бирюзой, да с трафаретным белым «Сукден Кури». Хорошая вещь, сразу видно импортная. А к импорту у нас отношение особое. Нет, не трепетное, без поклонятельства, скорее любопытствующее, могут же, хари суконные! В дополнение к грузу идет француз. Настоящий. Взбитый в букли двухмесячным путешествием по стране строящегося социализма. С почти выветрившейся Францией в глазах. Он начинает все понимать и это понимание ему нравится. Он уже интернационален, этот француз, пропитан советским спокойствием и кумачом лозунгов. Полностью разобрался во всем, и машет совершенно незнакомым людям, люди машут в ответ. Руси хинди пхай-пхай — восторженно эманирует его организм. Вооружен лягушатник белой пластиковой канистрой, наполовину пустой, чемоданом и строгим серым товарищем.

— Жан, — представляется он мне, так как остальные заняты рассматриванием лазурного бегемота греющего бока на барже. — Привет!

— Привет. Я — Алик, — жму ему руку. Серый товарищ оказывается Сергеем Ивановичем и страдальчески смотрит на часы. Наив. Где же ты обитал до этого, дорогой товарищ? Это же флот, ехандэ! Тут даже женщин по шесть часов прогревают, что бы потом за десять секунд окуклить до чистоты сознания. Но ему неймется, ибо система. В системе для всего определенное время дано, даже для сранья. Человек системный жалок в своих куцых радостях. Ну, кому интересно жить в виде записей в таблице? Вверху — наименование в столбик, вдоль — вытянулись неотложные каждодневные нужды. Хочешь, не хочешь, а в восемь будь добр, оправится. Тужься сильнее, потому как график, и следующий пункт уже не за горами. Существуешь в паре миллиметров от прямоугольности. Вот только люди и французы с полканистрами приятно плещущейся темной жидкости — тут не предусмотрены. Они внесистемны и свободны, я начинаю радоваться этой мысли, когда меня обрывают.

- Потянем, Алик? — кэп постно скрещивает руки на объемном животе.

— Потянем, Анатоль Брониславович, — отвечаю я, он смущается, и я смущаюсь обстоятельствами. А не дотянем, что тогда? Вывернут на изнанку, осмотрят потроха, запихнут все небрежно назад в тушу, гуляй моряк по сухому. И пойдешь, погуживая одним местом, тифон то отберут. Француз вмешивается в наш немой диалог и тянет капитану руку.

— Жан…Привет! -