Никто, кроме тебя (СИ) - Селезнева Алиса

Приехали ко мне двое. Строгого вида женщина лет сорока и совсем «зелёный» светловолосый парень с белёсыми глазами. Церемониться со мной они не стали и сразу решили везти в стационар. Ойкая от боли, я принялась собирать по квартире документы, тапочки, пижаму и туалетные принадлежности.

Уже полулёжа на сиденье «скорой» я вспомнила, как три месяца назад точно так же неслась на всех парусах в больницу с Николаем Андреевичем. Тогда у меня не хватило ума собрать с собой хоть что-то. Да и не напомнил мне об этом никто. Наверное, в тот день из-за моей недалёкости у врачей возникли нехилые проблемы. Если только… «Если только, − и тут я прижала костяшку левой руки к губам и прикусила её, чтобы хоть как-то сдержать крик боли. − Если только тогда им не поспособствовал Роман. Должно быть, именно он и привёз документы и вещи для Николая Андреевича, пока я пялилась на охранника в зале для приёма посетителей».

Роман… Его имя отдалось новой порцией боли. На этот раз не в отдельно взятом месте, вроде правого бока или области груди, а по всему телу. Я разрывалась от желания позвонить ему и злобы на саму себя за эту слабость. Да он, наверное, уже добавил меня в чёрный список или вообще сменил номер телефона. Правильно, зачем ему современная Татьяна Ларина?.. И, сжав зубы и не обращая внимания на тонну сообщений, я снова выключила телефон.

Карета скорой помощи остановилась резко. Парень с белёсыми глазами помог мне спуститься и дойти до приёмного отделения. Идти было невыносимо, но попросить каталку или кресло не позволяла гордость. Мы шли по бесконечно длинному, тёмному коридору целую вечность, и я считала каждый шаг, пока парень не завёл меня в узкий зелёный кабинет, освещённый одной-единственной маленькой лампочкой. Там уже мной занялась женщина. Её вид отпугивал. Прежде всего грубым голосом, а потом синей медицинской формой, состоящей из рубашки с короткими рукавами и V-образным вырезом и простых прямых брюк. В голове немым фильмом закружились воспоминания о докторе Волкове, том самом докторе, который сообщил о смерти Николая Андреевича.

– На кушетку, быстро, – произнесла она, а я заглянула ей в лицо, пытаясь угадать возраст. На ум просилось число в диапазоне от сорока пяти до шестидесяти. Щёки и лоб её были гладкими, ровными и почти без морщин, но руки покрывали вздутые синие вены, а глаза красивого золотистого оттенка смотрели устало и с плохо скрываемым раздражением. – Так, и что у нас сегодня? – И, приподняв новогодний свитер, она надавила мне на больной бок ладонью.

Рука у неё была ледяная. Складывалось впечатление, что она назло подержала её под холодной водой, прежде чем прикоснуться ко мне. Но, как ни странно, от такого надавливания стало легче. Легче, до тех пор, пока она не убрала свою проклятую ледяную руку.

Не сдержавшись, я вскрикнула. Боль словно разрезала меня пополам. Казалось, ещё чуть-чуть, и я потеряю сознание.

– Острый аппендицит, – вынесла вердикт она, повернувшись к только что проскользнувшей в кабинет медсестре с кудрявыми рыжими волосами. – Варя, быстро кровь на лейкоциты! Сейчас на всякий случай её к гинекологу сводим, вдруг ещё какое-нибудь воспаление яичника выплывет, а потом быстро бриться и быстро в операционную.

Похоже, в её лексиконе слово «быстро» являлось любимым. Услышав его в непонятно какой раз, я даже нашла силы засмеяться. Докторша взглянула на меня исподлобья, вероятно, решив, что через минуту-другую я забьюсь в истерике. Но я просто лежала, устремив глаза в потолок. Аппендицит и грядущая операция меня напугали. Напугали до дрожи в коленях, но не удивили. Я же горе луковое, как любил повторять Роман, а значит, простым отравлением мне не отделаться...

– Не волнуйтесь. – Рыжеволосая медсестра, накладывая мне на руку жгут, ободряюще улыбнулась. – Никого шрама у Вас во весь живот не останется. Вы, наверное, из-за этого переживаете. Но сейчас не советские времена и не лихие девяностые. Вам сделают лапароскопию.

– Лапоро что? – произнесла я морщась. Больше всего в больнице меня настораживали малопонятные термины, капельницы и забор крови из вены.

– Под общим наркозом сделают три небольших надреза. Их даже видно не будет. Кожа травмируется минимальным образом, и вероятность образования спаек очень мала. К тому же после такой операции в стационаре пациент находится обычно три-четыре дня.

Закрыв глаза, я сжала зубы. В обработанную спиртовой ваткой вену вошла игла.

– Ну, вот и всё, – улыбнулась Варя, убирая ампулу с кровью, – а сейчас нужно будет вернуться к доктору на заполнение карты. Паспорт и полис у Вас с собой?

И на меня опять посыпался ворох вопросов. Полное имя, адрес проживания, дата рождения, возраст, хронические заболевания, наличие аллергии на препараты. Я отвечала, почти не думая, и даже не поблагодарила Варю за поздравление с прошедшим днём рождения. С ним как-то в этом году не заладилось. Убрав с руки повязку и вспомнив про торт, я снова засмеялась. Наверное, сдавали нервы. А ведь торт после выписки придётся выбросить ‒ к нему только Роман и успел притронуться. То ли доел с утра предложенный кусок, то ли забрал с собой. По крайней мере, его блюдце утром сохло на полотенце возле стены, а торта в мусорке не было…

Закончив вбивать данные в компьютер, докторша с ледяными руками отправила меня с Варей к лифту. Кабинет гинеколога располагался на третьем этаже, и по лестнице я бы точно не дошла.

– Вот так, потихонечку, – приговаривала рыжеволосая медсестра, когда мы опять шли по бесконечно длинному коридору, – не торопитесь.

И я не торопилась. Из всех врачей гинеколога я ненавидела больше всего и терпеть не могла осмотры в кресле.

– Там женщина или мужчина? – спросила я, по-прежнему не отнимая руку от бока.

– Женщина, – Варя улыбнулась и открыла передо мной дверь.

Гинекологом и правда оказалась женщина, точнее морщинистого вида старушка лет семидесяти, но деловая, бойкая и аккуратная. Спросила только про последние месячные и, подавив на низ живота, сказала, что проблем по её части у меня нет.

Ещё через четверть часа я уже лежала на операционном столе. От страха сердце билось как угорелое, и, чтобы хоть как-то отвлечься, я представляла лицо Веры в тот момент, когда она узнает, как прошёл мой девятнадцатый день рожденья. От клизмы меня освободили и, привязав руки к столу, накрыли голубой хирургической простынёй, убрав волосы под специальную шапочку.

Вокруг суетились врачи. Целая толпа врачей. Ближе всех оказалась длинная, худая, точно щепка, женщина со шприцем в руках. Лицо у неё было вытянутое, точь-в-точь рисовое зёрнышко, нос крючковатым, как у Бабы-яги, а глаза – лучистыми и добрыми.

– Аллергии на пропофол нет? – мягко уточнила она, видимо, для успокоения своей совести.

В ответ я кивнула, в сотый раз за последние два дня чувствуя себя китайским болванчиком.

Вену на левой руке снова намазали спиртовой ваткой, а затем воткнули катетер, на правую ‒ нацепили манжету от тонометра.

Прикрыв глаза, я слабо ойкнула.

– Я всего лишь поискала вену, – объяснила женщина-щепка. – А теперь посчитай от одного до десяти в обратном порядке. Медленно.

Десять.

Лампа, показавшаяся мне сначала слишком тусклой, больно ударила по глазам.

Девять.

Кто из врачей назвал меня чересчур нежной.

Восемь.

Дверь в операционную открылась, и женщина-щепка обернулась на шум, исходивший из коридора.

Семь.

– Роман Алексеевич? А разве не Нина Владимировна должна оперировать?

Шесть.

И меня поглотила темнота.

Глава 17

Я пришла в себя по пути в палату. Открыла глаза и тут же зажмурила их, испугавшись слишком яркого света, льющегося с потолка коридора, по которому меня везли. К горлу подкатывала тошнота, голова кружилась и казалась совершенно пустой. Впервые за много-много лет в ней не было ни одной мысли.

Рыжеволосая медсестра Варя вместе с пожилой санитаркой в синем халате переложили меня на кровать и укрыли сначала простынёй, а потом шерстяным одеялом.