Однажды в СССР - Гатин Игорь

– Давай, Володя, за исполнение всех твоих желаний!

– Вот это дело! Тогда заживу!

Новый знакомый действительно оказался очень полезным человеком. За две недели он исполнил Ромкин заказ, получил причитающиеся ему деньги, и они остались очень довольны друг другом, условившись продолжать сотрудничество. Ромке в моменте не нужно было наращивать объёмы, и он законсервировал контакт, периодически размещая небольшие заказы, которые Вова исправно выполнял, получая скромное вознаграждение – парня нельзя было баловать.

Главное, что из их разговоров Ромка понял в общих чертах, как функционирует система распределения дефицита, и безошибочно определил в ней своё место. Также он понимал, что найдёт общий язык с директором, когда понадобится, – он необходимый винтик в механизме наживы отдельных личностей на чудовищно неудовлетворённом спросе советского общества. Импортные шмотки, покупаемые СССР за нефтедоллары и просачива ющиеся в страну сквозь игольное ушко оптовых баз, были каплей в море от потребности. А торопиться надо не спеша. Предстояло наладить каналы по возможности оптового сбыта. Но этим он займётся уже после сессии.

После первого поцелуя отношения с Лаймой развивались стремительно. Всё-таки они были взрослые люди, уже не дети – он так считал. Она наотрез отказывалась идти в их комнату, но однажды, когда они пришли замёрзшие с привычной прогулки по бульвару, заглянула выпить чаю – уж очень не хотелось идти к себе, где традиционно торчал Валерка и ожидала очень недружелюбная последнее время Людмила. Поэтому она предпочитала приходить попозже, когда все уже лягут. Ромка приглашал её на чай без задней мысли, он уже смирился, что близость если и случится, то нескоро, и готов был стоически терпеть столько, сколько нужно.

Олега дома не оказалось – видимо, остался у какой-нибудь подружки, такое иногда случалось. Ромка сгонял на кухню, поставил чайник и вернулся, чтобы не оставлять её одну, пока тот закипит. Лайма включила музыку, горел ночник, она стояла у окна, грея руки над батареей. Он молча подошёл сзади, обнял за плечи и тихонько поцеловал в холодную точёную шею. Она вся была как ледышка, тогда он развернул её к себе и принялся целовать столь же холодное прекрасное лицо. Она не отстранялась, видимо, это было уже выше её сил, а когда их губы встретились, слабо ответила.

Слабо было поначалу, а потом они забыли и про чайник, и про всё на свете. Не веря себе, он освобождал её от одежды, она больше не была холодна и не запрещала ему. Когда лифчик оказался на полу и нежная грудь, казалось, сама прильнула к его руке, то мозг готов был взорваться, такая страсть им овладела. После этого он не смог бы остановиться даже под страхом немедленной казни. Она была прекрасна, он её любил, она отвечала взаимностью. Чувства, которые они испытывали в этот момент друг к другу, были столь прекрасны, что могли послужить индульгенцией на страшном суде и перевесить все накопленные ими невеликие грехи. То, что происходило между ними, нельзя описать никаким словом, кроме как «любовь». Это была плотская любовь двух юных созданий, мальчика и девочки, неопытных и неискушённых, как бы ни хотелось им думать иначе. А потому она была предельно честной, и её искренность служила мостиком между двумя совершенно разными берегами.

Они не совпадали, не были созданы друг для друга, но эта ночь пленила их чувства, возможно, украв у будущей, настоящей любви, ибо невозможно повторять раз за разом мгновения наивысшего напряжения. А они? Они рады были обманываться, столь сладок и упоителен был обман. И хмель обмана, зыбкий, как свет луны на её голых гладких бёдрах, нашептал ему, как сильный и твёрдый мужчина может быть нежным и внимательным с любимой женщиной. И этот терпкий, как сок прихваченной первым заморозком рябины, флёр обмана будет преследовать её всю жизнь, заставляя искать, сравнивая раз за разом, и не находить той неподдельной ласки, в которой пряталась и бурлила неистовая страсть и юная нерастраченная сила.

А потом наступило утро. Оно всегда наступает, как наказание человеку за первородный грех. И всё прошло. Обман растворился в холодном от сквозняков воздухе, растаял, как и подобает настоящему обману, оставив после себя неуютную комнату с казённой обстановкой и привкус горечи на искусанных губах. Она одевалась, собирая разбросанные в беспорядке вещи, а он не мог, не хотел сказать ей – останься. Да она бы и не осталась – ибо негде, да и незачем было оставаться. И жизнь пошла своим чередом, словно не заметив нечаянную смерть маленькой, но прекрасной любви юного искреннего мальчика и красивой закрытой девочки.

После этой ночи их отношения пошли на спад. Они ни вместе, ни по отдельности не смогли бы объяснить, почему так происходит, но оба это безошибочно чувствовали. Произошло то, что редко случается между мужчиной и женщиной – они расстались по-настоящему друзьями. Будучи абсолютно разными по отношению к жизни – он готов был рисковать и идти напролом, ей нужна была стабильность любой ценой, – они сохранили уважение и нежность друг к другу. Ну и конечно, с ними навсегда осталась их ночь! Лайма стала хранителем его секретов и амбиций, не претендуя на место в его жизни. Она чувствовала, что он далеко пойдёт, но также отчётливо понимала, что у них разные дороги и ей надо выбирать свою. Он же понял, что в очередной раз промахнулся с любовью, но Лайма дала ему нечто другое – она раскрыла душу и показала, как разительно образ женщины может отличаться от содержания. Благодаря ей он причастился к женскому доверию. Она осталась для него иконой, предназначенной другому, но он готов был пойти за неё в огонь и в воду. И такая возможность вскоре ему представилась.

Пользуясь передышкой на работе, Ромка не только подчищал хвосты в бизнесе и застолбил выход на оптовую базу, но и впрягся в учёбу. Это было очень вовремя, поскольку началась зачётная сессия. Провалы в знаниях у него были чудовищные, и залатать их по всем предметам в последний момент не представлялось возможным. Поэтому он сделал упор на математику, и, как выяснилось, это было верным решением. Зачёты, а забегая вперёд, и экзамены по гуманитарным дисциплинам оказались не так страшны, как представлялось поначалу. У него был хорошо подвешен язык и имелся неплохой общий кругозор, а главное – пытливый ум, который требовал во всём добираться до сути. Демократичная и либеральная университетская профессура ценила подобные качества, подчас закрывая глаза на незнание конкретных определений. Ну а потом вечерник, что с него возьмёшь – не на кафедре же отирается.

– Величина стоимости товара изменяется… прямо пропорционально количеству и обратно пропорционально производительной силе труда, находящего себе овеществление в этом труде… Однако спустя шесть страниц Маркс пишет: «Следовательно, один и тот же труд в равные промежутки времени создаёт всегда равные по величине стоимости, как бы ни изменялась его производительность».

– Итак, молодой человек, это всё, конечно, интересно, и я рад, что вы так вдумчиво читали «Капитал», но дискутировать уместно на семинаре, сейчас же я жду, чтобы вы назвали ещё одну очень важную характеристику стоимости. Я дам вам подсказку: что Маркс имеет в виду, когда говорит, что в стоимости «нет ни атома материи»?

– Я думаю, Маркс имел в виду, что стоимость – категория сугубо теоретическая, в отличие от лежащего в её основе овеществлённого труда, то есть созданного и измеряемого ею продукта, где уже вполне присутствует множество атомов материи.

– В таком случае вы изобрели новую категорию стоимости. Маркс же писал, что «стоимость – это исключительно общественная категория, в которой нет ни атома материи». То есть там, где нет общества и общественных отношений, там не может быть стоимости. Вам следовало бы знать это определение.

– Но Маркс, описывая, как Робинзон Крузо учитывает и распределяет свой труд, указывал: «Все отношения между Робинзоном и вещами, составляющими его самодельное богатство… просты и прозрачны… И всё же в них уже заключаются все существенные определения стоимости». Мы же не можем представить себе общество, состоящее из Робинзонов, поскольку Маркс выводит эту фигуру как символ единоличия.