Людишки - Дональд Уэстлейк

— Я прихожу сюда бессонными ночами и грежу, — объяснила женщина.

— Вот уж чего не люблю, так это грез, — ответила Пэми.

— Мне нравится грезить наяву, — сказала женщина. — Прихожу сюда и мечтаю о том, что бы я сделала, будь у меня много денег.

Пэми почувствовала внезапную тревогу. Много денег? Неужели это какой-то знак? Знамение?

— И что бы ты сделала? — спросила она. — Что бы ты сделала, будь у тебя много денег?

— Начала бы с того, что смылась отсюда, — ответила женщина и засмеялась.

Пэми последовала ее примеру, вспомнив о спрятанных в стене деньгах. Начнем с того, что она еще ни с чего не начала и никуда не смылась. И вообще пока ничего не предприняла.

— А куда бы ты поехала? — спросила она.

— В Америку, — ответила женщина.

Пэми бросила на нее удивленный взгляд.

— В Америку? Зачем?

— А почему нет? Ведь все богатые люди там, не так ли? Будь у меня много денег, я, естественно, пожелала бы разделить общество богатых людей.

«Что мне делать в Америке?» — спросила себя Пэми, и этот вопрос пробудил в ней какое-то странное чувство.

Женщина снова заговорила. Голос ее звучал, как колыбельная песня, казалось, она старается убаюкать себя.

— Я бы поехала в Америку, туда, где живут черные американцы. Тогда все подумают, что я тоже американка. Я говорю по-английски, как они. У меня всегда была бы вода для питья, мытья и стирки. Уж я бы тогда завела гардероб.

— Надо думать, — ответила Пэми, подначивая женщину.

— Нет, это все для полиции, — пояснила та.

Пэми нахмурилась и подалась поближе к собеседнице.

— Гардероб для полиции? О чем это ты?

— Разумеется, я не хочу, чтобы меня отправили восвояси, — ответила женщина. — Представь себе, что у меня много денег.

— Так?

— А выгляжу я, как сейчас. Прихожу в билетную кассу, сую тридцать тысяч шиллингов и говорю: «Дайте-ка мне билет до Нью-Йорка». Знаешь, что они подумают?

— Что ты богатая, — сказала Пэми.

— Нет, про меня такое не подумают, — с горечью ответила женщина: она знала, что говорит. — Про меня подумают: наркотики. Вот маленькая девочка, без чемоданов, платит наличными за авиабилет. Девушка из глухомани, прежде никогда нигде не бывала, на прошлой неделе получила новехонький паспорт. Они позвонят в Нью-Йорк и скажут: «Приглядывайте за этой девицей, когда сойдет с трапа. Пошарьте у нее в лоханке, наверное, найдете мешочки с кокаином».

— А никакого кокаина нет, — сказала Пэми и рассеянно похлопала себя по промежности, словно хваля ее за непричастность к контрабанде наркотиков.

— Нет, но на тебя будут коситься, — сказала женщина. — Ты же не хочешь, чтобы полицейские пялились на тебя: ведь потом они объявят тебя нежелательной иностранкой, посадят на следующий самолет и отправят обратно. А обратно тебе совсем не хочется. Только не сюда.

— Да уж, не хочется, — согласилась Пэми.

— У меня уже все расписано, — похвасталась женщина. — Первым делом я куплю пару платьев поприличнее тех, что у меня уже есть. Потом чемодан. Потом получу паспорт. Потом пойду в турбюро и скажу, что мой богатый любовник, правительственный служащий, только что отдал концы и отписал мне все свои наличные деньги. Куплю билет в оба конца и прямо тут, в Найроби, заплачу людям из турбюро, чтобы сняли мне номер в нью-йоркской гостинице, в обычной туристской гостинице. Тогда я и сама буду выглядеть как обычная туристка, и никто не сочтет нужным придираться ко мне в аэропорту.

— Билет в оба конца? Зачем так тратиться?

— Тебя не пустят в Америку, если заподозрят, что ты хочешь там остаться.

— Да, у тебя и впрямь все просчитано, — восхищенно молвила Пэми.

— Это я так мечтаю, — ответила женщина. — Когда-нибудь я улечу с этой крыши. Если не на самолете, — она указала большим пальцем через плечо и через парапет, — то просто улечу. Так или иначе, но когда-нибудь мне суждено улететь. Мне нравится мечтать, что я полечу вверх, а не вниз.

Пэми сидела, подавшись вперед, уперев острые локотки в костлявые колени, смотрела на женщину и размышляла о разных способах передвижения по воздуху. Она молчала. На душе было спокойно. Страшные видения не преследовали ее, они остались внизу, в комнате.

Женщина повернула голову и устремила взгляд на восток.

— Вот и день, — сказала она. — Старый добрый новый день.

Пэми ничего не ответила.

10

Два завтрака в одно утро не лучшим образом действовали на конгрессмена Стивена Шлэрна. Он это предвидел, но куда было деваться? В сутках до черта часов, каждые два года проводятся перевыборы, а главная забота любого конгрессмена заключается в том, чтобы поддерживать связи. Газеты местного масштаба взяли за правило хотя бы раз в год поминать в статьях каждое семейство городка, дабы создать и поддержать впечатление, что такая-то и сякая-то газета — ваша газета и вам следует постоянно ее читать. У конгрессмена та же задача, только в уравнение добавляется еще и величина, обозначающая власть. Если семейство не пользуется влиянием, ему можно трафить и пореже, влиятельные же семейства требуют частых подтверждений своего влияния.

Вот откуда берутся два завтрака по утрам, зачастую два или три обеда днем, два ужина вечером, а во время избирательной кампании — еще и эти ужасные «закусоны» с представителями национальных меньшинств, которые продолжаются целыми днями с перерывом только на обед. Джерри Зейдельбаум, старший помощник конгрессмена, держал в чемоданчике изрядный запас пилюль пептобисмола, но даже они не могли свести на нет ущерб здоровью.

Первый завтрак нынче утром состоялся в восемь часов в желтом бетонном зале Рыцарей Колумба, озаренном яркими лампами дневного света. Тут собрались все тренеры Малой Лиги — местные предприниматели, добровольно тратившие свои деньги, силы и время (благие, очень благие порывы души), но лишь на деяния, которые они считали достойными настоящих мужчин.

Конгрессмен Шлэрн очень быстро понял, что быть настоящим мужчиной в восемь утра чертовски трудно, но коль скоро его задача заключалась именно в этом, он то и дело отпускал замечания в духе Гарри Трумэна: «Зададим им перцу» и так далее, сдобренные немного затасканными бейсбольными шуточками. Угощение исчерпывалось отвратной непрожаренной яичницей-болтуньей, похожей на головку маленькой сиротки Энни и имевшей вкус младенческой отрыжки; к ней подали венские колбаски, которые, похоже, несколько дней и ночей кряду коптились в крематории, и куски белого поджаренного хлеба, плававшие в топленом масле.

Прямая дорожка к внезапной остановке сердца. Конгрессмен ограничился кофе, выпив его ровно столько, сколько нужно, чтобы заработать изжогу. Он с часок поулыбался и со всей возможной быстротой покинул своих сотрапезников.