Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016 - Александр Львович Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начал он с признания: «Накануне перестройки стало очевидным, что сознание большинства населения полностью контролировалось Кремлем, и социологи ошибочно верили, что они изучают общественное мнение, оно оказалось для них недоступным, потому что его не было». Непростое, согласитесь, признание для человека, потратившего годы на изучение того, чего не существовало. На деле, однако, все было сложнее. «Не все добытые нами материалы, — продолжал Володя, — были лишены ценности: читатели “Литературной газеты”, которых было тогда 10 миллионов, были готовы выбирать либеральные альтернативы в наших вопросах… Значительная часть интеллигенции поддерживала либерализацию общества». Да, их было мало. Но правы оказались они, а не зомбированное большинство, включая советские элиты. Будущее подтвердило ИХ выбор: дебрежневизация страны и впрямь произошла.
Вот я и говорю, что прав в конечном счете Акунин, прав в главном: антипутинская революция действительно произошла. И действительно в результате «рокировки». И, несмотря на сегодняшние неправдоподобные рейтинги, результат ее необратим. Так, может быть, в ситуациях, когда «общественного мнения нет» (как не было его, если верить опытному советскому социологу, накануне перестройки), надежнее доверять читателям ФБ и «Новой газеты», чем социологическим опросам?
Революция или мятеж?
Я понимаю, до какой степени спорно то, что я пишу. Многие знают классические строки Роберта Бёрнса: «Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе». Остроумно, афористично. Но неверно. Подразумевается — неудавшихся революций не бывает. Я, однако, не знаю ни одного историка, который назвал бы мятежом европейскую революцию 1848 года, подробно описанную в первой книге «Русской идеи». Да, она потерпела провальное поражение, но осталась в истории именно как РЕВОЛЮЦИЯ. Выходит, бывают неудавшиеся революции, как и неудавшиеся мятежи. И разница между ними вовсе не в том, удались они или не удались, а в том, смогли ли они необратимо ИЗМЕНИТЬ политический и идеологический курс страны/континента.
Допустим, та же неудавшаяся революция 1848-го без сомнения изменила лицо Европы. Во Франции она привела к власти Наполеона III. и страна, бывшая на протяжении полувека центром революционных изменений, стала оплотом статус-кво. В Германии она привела к бисмарковскому воссоединению страны «железом и кровью». И превратилась Германия из конгломерата «жалких, провинциальных, карликовых государств без намека на величие», по выражению Освальда Шпенглера, в великую ревизионистскую державу.
И наоборот, многие попытки переворотов — как, например, августовский танковый путч 1991-го или октябрьское вооруженное восстание реваншистов в 1993-м-так и остались неудавшимися мятежами. Просто потому, что мало что изменили в курсе революционной тогда России. Неправ был, следовательно, Бёрнс.
Но это все не более чем экскурс в теорию. А нам надо выяснить, чем останутся в отечественной истории события 2011-го-мятежом или революцией. Другими словами, действительно ли изменили они а) идеологический и б) политический курсы страны?
Для меня ответ на оба вопроса очевиден. Идеологически в этих событиях и кроется объяснение как неожиданного воскрешения Русской идеи, так и метаморфозы Путина, которым посвящена львиная доля этой главы. Рассорившись со средним классом и интеллигенцией, режим был вынужден опереться на самую отсталую, «низшую», как назвал ее академик Иван Павлов, часть населени, и заговорить на единственно понятном ей языке. Другими словами, на языке Русской идеи. Отсюда и нелепое превосходство «генного кода» русского человека над западным, и все прочие выбросы в духе Изборского клуба.
Изменение политического курса страны мы наблюдаем своими глазами, будь то на Украине или в Сирии. И причина все та же: в результате революции 2011 года, продемонстрировавшей отчуждение среднего класса, Путин оказался пленником своего нового электората. А тот, естественно, требует все новых доступных ему «зрелищ», новых доз имперского адреналина: территориальных приращений или эффектных геополитических эскапад. И щедро вознаграждает за них Путина баснословными, но, увы, эфемерными рейтингами.
Эфемерными, потому что память у этого нового электората короткая. Давно ли криком моды были «русский мир», воссоединение исконных русских земель, «Новороссия», сокрушение бандерофашистов и киевской «хунты»? И где все это теперь? Все, что осталось, — донецкие перестрелки да еще один дотационный регион. Похоже на вчерашнюю великолепную пропагандистскую романтику? Скучно… И разве удивительно, что понадобилась новая доза имперского наркотика?
Нашли Сирию. С трибуны ООН объявили целью России создание новой «антигитлеровской коалиции» против ИГИЛ, якобы готового вот-вот броситься на Россию. Но главное, с непременным участием в этой коалиции свирепого и нелегитимного сирийского диктатора Асада, умудрившегося истребить в гражданской войне четверть миллиона сограждан и изгнать еще одиннадцать миллионов (это в 20-миллионной стране), своего рода ближневосточного Гитлера. Не заметили в спешке, что даже Сталин с непревзойденным своим цинизмом не решился бы предложить Гитлера в члены антигитлеровской коалиции. И даже Гитлер, в отличие от Асада, не пригласил бы постороннюю державу бомбить города собственной страны. Не спросили себя даже, бывают ли вообще кровавые диктаторы легитимными? Ералаш, одним словом, в расчете на то, что новый электорат таких тонкостей не понимает.
А потом из Сирии пришлось уйти, как ушли из «Новороссии», оставив незадачливого сирийского диктатора в ситуации афганского (помните?) Наджибуллы. Гадай теперь: повесят его, как того, или не повесят? Проблема, однако, в другом: где искать новый наркотик? Неудачу с «Новороссией» простили из-за Сирии. Из-за чего же простят Сирию? И сколько эти перепрыгивания с одного внешнеполитического пожара на другой могут продолжаться, когда действительный-то пожар дома?
Впрочем, это проблемы будущего. И не мне их решать. Моя задача в этой главе скромнее: доказать, что в 2011 году в Москве и впрямь произошла антипутинская революция, последствиями которой и являются все эти внешнеполитические курбеты, не говоря уже о воскрешении Русской идеи.
А выполнена эта задача меньше чем наполовину. О самой революции ничего еще практически не сказано, только о ее последствиях. Но не это ли самое важное? Что поделаешь, не хватило места. Придется подождать второй части главы.
Глава 10
МЯТЕЖ ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ?
Часть вторая
Октябрь 2011-го был в Москве обычный, слякотный, словно никакой «рокировки» и не было. Не предвещал ничего драматического. Во всяком случае, не предрекал, что полгода спустя Путин будет плакать. Прилюдно. Песков, правда, объяснит это впоследствии сильным ветром, слезятся, знаете ли, глаза, бывает. Только вот у стоявшего рядом Медведева глаза почему-то не слезились.
Хотя, если на кого-нибудь из этих
