Дорога в Гарвард и обратно - Лана Барсукова

просто! Маньяки! Уже ни рук, ни ног нет. Мне поэтому разрешают на роликах передвигаться, даже в столовой. Только мне! Думаю, не обнаглеть ли мне окончательно и попросить велик. А ты, значит, программист? – без всякого перехода продолжила она. – Ну и как?

– Я недавно приехал. Пока не нашел, где расписание моего курса.

Лика перестала жевать. Потом, наоборот, заработала челюстями как кролик: быстро-быстро, чтобы освободить рот. Ей не терпелось просветить Гошу.

– Какое расписание? Какого курса? Ты думаешь, что здесь, как в России, вас соберут вместе и поведут к диплому? Как там тебя?

– Георгий. Можно Гоша.

– Точно! Дурацкое имечко. – Она хмыкнула. – Короче, тут все по-другому. Через жопу. Каждый учится по собственному расписанию. Это называется у них «индивидуальный учебный план». В Гарварде предметов – как у нас картошки. Но для каждого направления есть перечень обязательных курсов. Вот что я поняла: чем сложнее специальность, тем больше обязательных дисциплин. Мне тут главное – найти самые необременительные. Я слышала краем уха, что у физиков больше двадцати обязательных предметов, а у историков меньше десяти. Вот и думай, кто больше ценится – физики или историки? Про лириков я вообще молчу.

– А программисты?

– Это называется «компьютерные науки». Вообще жесть!

Гоша впитывал информацию, радуясь, что узнал так много нового.

– И главное попадалово, – продолжала Лика, – что ты сам определяешь, когда тебе эти предметы брать. Кто-то сначала берет самые трудные, чтобы на старшем курсе расслабиться. Кто-то, наоборот, предпочитает медленно въезжать, набирая скорость к финалу. У всех своя стратегия. Это как игра. Приз – диплом.

Гоша любил и умел играть в игры, построенные на стратегиях. Теперь ясно, что вдохновляло их создателей.

– А кроме учебы? Чем тут еще занимаются?

– Кто чем. Тут тебя не оставят в покое. Я здесь две недели, так почтовый ящик завален дурацкими приглашениями. То на вечеринку азиатской кухни приглашают, то на утреннюю пробежку. У них только театральных студий три штуки. Кастинги проводят. Слышишь? Как в Голливуде. Короче, куют студенческий досуг, не оставляют наедине с тяжелыми мыслями.

Глядя на Лику, трудно было представить, что у нее бывают тяжелые мысли.

– Ты для себя что-то выбрала? – спросил он.

– Я-то? Конечно! Спать и есть! После тренировок других желаний как-то не возникает. – Она весело рассмеялась. – Пришла из бассейна, раскинула руки-ноги по кровати и просыхаешь… Вот это кайф!

Лика была из той породы людей, которые говорят о своих трудностях так, что с ними хочется поменяться местами.

– А вообще мне здесь нравится. Вот у нас, в Беларуси, все время говорят о справедливости. – Лика снова резко поменяла тему. Гоша к этому начал привыкать. – Только кто-то на учебу на «мерсе» подъезжает, а кто-то на автобусе. И все это видят. И в столовой кто-то три котлеты сожрет, а кто-то гречку с мясной подливкой. Получается сразу неравенство без всякой справедливости. Какая же это справедливость, если дети не равны только из-за родителей? А тут все четко: студенты все равны, если все они смогли сюда поступить. Кто-то чертову кучу денег платит за учебу, кому-то стипендию дали, потому что шибко умный, кого-то из-за спорта приняли, не важно. Раз взяли, значит, они равны. И жить, и учиться, и жрать они будут одинаково. Вот это я понимаю, настоящий социализм! – с чувством сказала Лика.

– При чем тут социализм?

– А при том. Вот видишь, – она махнула подбородком на парня в соседнем ряду, – это сын сенатора, не помню, от какого штата.

Гоша присмотрелся. Парень с явным презрением ломал вилкой котлету.

– Не нравится? – ликовала Лика. – К трюфелям привык? Нефиг! Одна общая котлета на всех! И точка. И жить он будет в такой же каморке, как мы. У тебя тоже с вентилятором? А вон парень из Вьетнама, – она показала в другую сторону, – он вегетарианец. А так вполне мог бы такую же котлету съесть. Имеет право! Потому что пофиг, кто родители, они оба студенты Гарварда. Тут реально все равны.

Гоша испугался, что Лика уйдет в политическую философию. Он не любил разговоры про социальную справедливость хотя бы потому, что никто точно не знает, что это такое.

– Слушай. – Гоша наклонился к Лике, чтобы говорить тише. – Ты не знаешь, тут африканцы есть? – Он примеривался к поиску Зары.

– А где их нет? Они ж как тараканы, всюду.

Гоша понял, что равенство в понимании Лики имеет свои ограничения. Все-таки к цветным людям она еще не привыкла.

Через час, расставшись с Ликой, Гоша чувствовал себя совершенно счастливым. Он прошелся по территории и подвел итог дня. Он наелся до отвала, познакомился с пловчихой, узнал про индивидуальный учебный план и попал в социализм. Вряд ли кто способен на большее за один день пребывания в Гарварде.

Телефон пискнул. Неизвестный абонент прислал вопрос: «Как дела?»

«Как сажа бела», – ответил Гоша. Он не отвечал незнакомцам, но в такой день можно было сделать исключение.

«Надеюсь, что сажа почернеет», – пришел ответ.

Гоша понял, что это напомнил о себе Сергей Игнатьевич. Настроение не то чтобы испортилось, но снизило высоту.

Глава 23. Посвящение

Через пару недель в честь первокурсников организовали специальное мероприятие, что-то типа посвящения в студенты. Гоша получил приглашение по электронной почте.

Идти не хотелось. Он вообще не любил массовые мероприятия. Когда вместе собирается много людей, они начинают изображать веселье. Так принято. Гоша не умел радоваться по расписанию и сообща. Даже на школьный выпускной вечер он бы не пошел, будь на то его воля. Настояла мама, заявив, что такой день бывает раз в жизни. Гоше не удалось убедить ее в том, что любой день бывает раз в жизни.

К счастью, на этот раз мама далеко. Даже лучшую на свете маму иногда хочется видеть только на экране смартфона.

«Ты идешь?» – пришло сообщение от Лики.

«Нет», – исчерпывающе ответил Гоша.

«Тогда я за тобой зайду», – написала Лика.

Гоша понял, что у Лики и мамы есть что-то общее. Они обе не дружат с логикой, но в жизнеутверждающем наклонении.

Пришлось открыть чемодан и вытащить оттуда чистую футболку.

Почему-то вспомнилось, как однажды папа объявил кампанию за правильность русского языка. Он настаивал, что футболка – это одежда футболиста. Вне спорта трикотажные изделия без воротника и с короткими рукавами следует называть фуфайками. Тогда мама сказала, что фуфайка – это простеганное утепленное изделие черного цвета, которое носят работяги. Папа торжествующе поправил, что изделия, про которые говорит мама, правильно называть ватниками, потому что внутри их простеганная вата. В этом лингвистическом споре мама насмерть стояла на том, что «все так говорят». На что папа возражал в том духе, что ему наплевать на всех, а его сын будет говорить правильно. Закончилось все хлопаньем дверью и отъездом отца на дачу.

Гоша достал трикотажное изделие без воротника и с короткими рукавами и, наслаждаясь свободой, сказал вслух:

– А вот и футболка.