Марий и Сулла - Милий Езерский

Жара и солнце, бившее кимбрам в глаза, были лучшими союзниками римлян. Варвары изнывали от зноя. Потные, прикрываясь щитами, они ободряли друг друга криками.

Сулла стремительно ударил в тыл неприятелю. Кимбры побежали.

— Братья! — отчаянно взывал Бойорикс, пытаясь остановить их. — Вперед!

И с тяжелым окровавленным клинком бросился, по главе храбрецов, в самую гущу римлян.

Легионарии подались было назад, — напор был сокрушителен, — но, воодушевляемые Суллой, окружили кучку героев и изрубили их.

Бойорикс держался дольше всех. Лошадь под ним пала, и он, освободившись из-под нее, рубился в пешем строю. Скоро перед ним вырос высокий вал из трупов. Вождь, укрываясь за ним, вскакивал, наносил удары. Он пал внезапно, пронзенный метательным копьем.

Умирая, он обратил гневный взор к небу и прошептал:

— Крепкий Тир, где твоя помощь? Владыка Один, где твоя справедливость? Я подыму против тебя валькирий, и мы разрушим твою Валгаллу, отец богов!

Подошел Катул.

— Убит? — спросил он.

— Я нанес ему смертельный удар, — отозвался центурион Петрей и взглянул на консула веселыми, счастливыми глазами.

Но Катул отвернулся от него и сказал Сулле:

— Бойорикс сражался, как лев.

— Да, но и Тевтобад бился не хуже его…

Бойориксу казалось, что он засыпает, а римские слова доносятся сквозь тяжелый сон, навалившийся па него, как огромная глыба. Он хотел крикнуть врагам, что ненавидит их, что придут еще братья и отомстят за эту бойню, но язык не повиновался ему. Он сделал над собой усилие, чтобы стряхнуть тяжесть, и почувствовал, что опускается куда-то в темноту — все глубже и глубже… Катул и Сулла молча стояли над трупом кимбрского вождя.

Легионарии Мария грабили неприятельский лагерь, Ругаясь друг с другом из-за каждой ценной вещи, они готовы были разрешать споры копьями и мечами. Вскоре появились и воины Катула; захватив оружие, знамена и трубы, они поспешили перенести их в свои шатры. Легионарии Мария не препятствовали им: они искали ценностей, а оружие и знамена их не прельщали.

Вечером у костров воины спорили о том, кто из консулов разгромил варваров. Сулла бродил по лагерю, прислушиваясь, но вмешиваться избегал. Он обдумывал, как доказать, что победил Катул, и вдруг быстро направился к палатке друга.

— Послушай, Квинт, — сказал он, — воины ссорятся: одни считают победителем тебя, другие — Мария. Не выбрать ли нам третейских судей?

— А не все ли равно, кто победил? — равнодушно возразил Катул. — Самое главное сделано: отечество спасено.

— Это верно, но зачем плебей присваивает победу оптимата, хвастается ею? — возмутился Сулла. — Пусть Марий выберет двух человек, а мы пошлем одного… Хочешь, я сейчас же пойду к плебею?

Узнав, в чем дело, Марий вспылил:

— Mehercle! Победа моя! — крикнул он, бледнея. — Как ты смеешь, трибун, так говорить?

— Не я говорю, а воины. Пусть судьи разрешат спор! Назначить двух человек, а третьим буду я.

Марий угрожающе взглянул на него.

— Я уступаю, не желая раздоров среди воинов, — медленно выговорил он, задыхаясь, — но клянусь Марсом, я припомню тебе когда-нибудь эти дерзкие речи! Пусть рассудят нас пармские послы, которые находятся в лагере.

Они расстались смертельными врагами.

А на другой день третейские судьи обходили и опрашивали воинов.

Легионарии Катула повели судей на поле битвы и показывали им трупы кимбров:

— Все они поражены нашими копьями! Взгляните — вот имя Катула, вырезанное на древках…

Признав победу за Катулом, пармские послы остереглись, однако, сказать об этом Марию, к которому у них было дело, и объявили консулам:

— Хотя честь победы при Верцеллах принадлежит как будто Катулу, но мы отдаем ее консулу Марию потому, что он руководил боем и еще раньше разгромил тевтонов, а без победы над ними невозможно было бы поразить кимбров. Мы отдаем должное военному искусству Катула и преклоняемся перед величием Мария.

Однако решение судей не удовлетворило Мария: он понял, что послы делают ему снисхождение, и хмурое лицо его окрасилось коричневым румянцем. Он взглянул исподлобья на Катула и позавидовал ему: «Вот человек, лишенный всякого честолюбия! Он не гонится за почестями». И, превозмогая свое недовольство, вымолвил:

— Я не оспариваю доблести легионов Катула и потому согласен праздновать триумф вместе со своим коллегой!

Всю ночь Марий не спал, ворочаясь на жестком ложе. Мысль о Сулле не покидала его. И чем больше он думал о нем, тем больше убеждался, что Сулла — враг не только лично его, но и плебеев. Ему пришло в голову возбудить против него в Риме какое-нибудь громкое дело и обвинить… Но в чем?.. Он долго размышлял о жизни соперника и в конце концов, ничего не придумав, должен был сознаться, что каждое обвинение обоюдоостро, как меч, — может поразить не только противника, но и обратиться против обвинителя.

— Отомстите ему, Фурии, за все зло, которое он мне сделал, — шептал Марий, — за Югуртинскую войну, за неприятности при Aquae Sextiae, за дерзости при Верцеллах! Всюду он, этот надменный трибун, этот друг Лутация Катула, этот наглец и насмешник! И я бессилен против него! О, боги, помогите мне обезвредить его!

XXXVIII

Марий праздновал триумф: он был назван в сенате третьим основателем Рима; в честь его граждане, приступая к еде, жертвовали пищу, совершали возлияния; ему воздвигали на площадях статуи, а когда он выходил из дому, толпы плебса, всадников и даже патриции окружали его, приветствуя громкими восклицаниями, а молодежь величала полководцем, равным Александру Македонскому.

Были, однако, и недовольные, порицавшие Мария за то, что он даровал своей властью право римского гражданства двум камертинским когортам, которые с изумительной храбростью сражались с кимбрами.

— Ты дал повод союзникам требовать прав, — говорили друзья.

— В громе оружия я не мог слышать слов закона, — отвечал Марий на нарекания и гордо уходил.

Казалось, честолюбие его теперь удовлетворено: он добился и почета, и славы, и богатства. Однако ненасытное тщеславие не давало ему покоя: он мечтал о шестом консульстве.

Народный трибун Сатурнин сблизил его с демагогами Главцией и Сафеем. Они обещали Марию выдвигать его, и «мохнатый полубог» стал появляться среди популяров, обещая им поддержку, как только получит новое консульство.

Выходя с ним на улицы, Юлия рассеянно смотрела, как восторженная толпа бежала за ними, а дети, возвращавшиеся из школ, останавливались и кричали:

— Да здравствует основатель города!

Суллы она не встречала: патриций как будто исчез, хотя слухи о нем ходили по Риму, Она слышала, что он хитростью добивался претуры, обещая показать народу борьбу диких африканских зверей, которых должен был прислать его друг Бокх; слышала, что его провалили на выборах, а потом он якобы получил магистратуру путем лести и подкупа. Марий же, веривший всему дурному, что говорилось об его сопернике, возмущался и, обедая с популярами, кричал, стуча кулаком по столу:

— Только патриций способен на такую подлость!

Он забывал, что и сам некогда действовал точно так же.

Однажды Марий собрал у себя популяров, которые ждали от него самой широкой поддержки для достижения народовластия.

Не желая уронить себя в глазах сената и в то же время ненавидя оптиматов, он не знал, что делать. Сотрудничество с всадниками, крупными работорговцами, мужами денежными и влиятельными, было выгодно, и покинуть их ему не хотелось.

Первым пришел Сафей, а после него Сатурнин в сопровождении молодого человека, родом из Фирма Пиценского, очень похожего на Тиберия Гракха. Он шептался с ним, пока Сафей беседовал с Марием.

В это время раб возвестил о прибытии Меммия. Сатурнин изменился в лице, а Сафей растерялся, но Марий, успокоив их жестом, сказал невольнику:

— Проси.

Меммий, некогда друг и учитель Сатурнина, сам популяр, разошелся с Сатурнином, потребовав, чтобы популяры работали рука об руку с народными трибунами и их действия подлежали ведению сената, но Сатурнин воспротивился. Он назвал друга предателем и грозил разоблачить его замыслы на форуме. «Если я предатель, — крикнул разъяренный Меммий, — то ты мерзавец! Мало ль подлостей видели мы от тебя?» — «А ты продажная блудница!» — ответил Сатурнин. Дело чуть не дошло до драки. Уходя, Меммий погрозил кулаком. С этого времени никто его на форуме не видел. Ходили слухи, будто он перешел в лагерь нобилей, породнился с одним всадником, женившись на его дочери, и успешно добился претуры…

Меммий вошел в атриум, улыбаясь. Он был одет в тогу с пурпурной каймой. Увидев Сатурнина с друзьями, он сделал вид, что в атриуме, кроме Мария, нет никого, к заговорил с консулом о незначительных делах. Но Сатурнин, взбешенный невниманием Меммия, подошел к Марию.