Похищение Данаи - Владимир Соловьев

— Как шпион.

— Шутить изволите? Вы не шпион. Криминальная ваша функция совсем иная.

— Господи, как серьезно! Так арестуйте меня — коли у вас есть основания, — сказал я, решив не облегчать ему задачи подробностями грузинской поездки — как мнимыми, так и подлинными.

— Основания есть, а с доказательствами, вы правы, слабовато. Только косвенные улики. С точностью не знаем, ни где вы были в момент убийства Никиты, ни что делали в Тбилиси, ни для чего прибыли в Питер. Все это нам и предстоит выяснить. Подозрительно уже то, что стоило вам приехать, как все закрутилось и картину свистнули, и реставратора из Эрмитажа кокнули. Что следующее? Или кто следующий? Два безнаказанных убийства — не следует ли ждать еще одного? В первом мы подозревали Никиту — даже если он его и совершил, то теперь правосудию, увы, до него не дотянуться. А если не Никита? Что, если убийца Никиты был убийцей Лены? И странным образом все ваше сараевское товарищество оказалось задействованным: одного самого убивают, у другого — жену, остальные на подозрении. И как эти убийства связаны между собой? И как — с похищением «Данаи»? Как — с вашим приездом? Просто совпадение? Не слишком ли много совпадений?

— Представьте: связи отсутствуют, все — само по себе, совпадения случайны.

— Случай — тоже часть закономерности, но невидимой, неосознанной, неразгаданной. Мы сбились с ног в поисках этой связи-невидимки, но кто-то нам все время подсовывает ложные следы, сбивает с толку. Не исключено, что вы. Вот мы и блуждаем в потемках, движемся ощупью, как кроты. Но еще не вечер. — Голос Бориса Павловича неожиданно окреп. — Арестовать вас мы всегда успеем, но постоянное наблюдение установим уже сейчас. Не обессудьте. Во избежание еще одного преступления. И расписку о невыезде вынуждены попросить. Как свидетеля по делу чрезвычайной государственной важности.

И протянул мне бумагу.

Я расхохотался:

— Опять двадцать пять! Вот я и снова нсвыездной, как в добрые старые времена. И тог же самый старый друг-приятель в качестве следователя.

— Хотите дать мне отвод?

— Нет, зачем же! Старый друг лучше новых двух. Подмахнул, не глядя, и вернул бумагу. А мог и не подписывать. Или не мог? А, какая разница! В Питере у меня еще есть кой-какие делишки, а слежку они б в любом случае установили. Кстати: между Россией и Америкой существует уже, кажется, договоренность об экстрадиции — не скроешься. Разве что на моем острове в Эгейском море. Вот куда захотелось со страшной силой, подальше от обеих стран, коих я гражданин.

Борис Павлович предложил подбросить.

— К американскому консульству, — сказал я, напоминая ему о своем гражданском статусе.

Там подробно рассказал о гэбухе, которая преследовала меня в прежней жизни и продолжает сейчас — в лице все того же вездесущего Бориса Павловича. Выслушали вежливо, с пониманием, заверили, что нет причин волноваться — на моей стороне вся мощь оставшейся в одиночестве супердержавы. «Но войны из-за меня Америка России не объявит?» — повторил я формулу Бориса Павловича. Консул вежливо улыбнулся. В гостиницу не поехал, чтоб дать им возможность пошмонать в моем сундуке как следует. Прямо из консульства позвонил Гале — безуспешно. Тогда набрал Сашин номер — к телефону подошла Галя.

Пришлось вертаться на Васин остров.

9. В САМОМ СЕБЕ, КАК ЗМЕЙ, ТАЯСЬ…

Так и не понял, чего это Галя в таком напряге: из-за смерти Никиты или из-за того, что Сашу все еще мурыжат и неизвестно, когда выпустят (если выпустят)? Вряд ли все-таки из-за меня, хоть я и догадывался, что ей не очень по себе в моем присутствии. Или она тоже меня подозревает? Ничего, стерпится слюбится. Не было еще случая с тех пор, как первый раз дала, чтоб она мне отказала. Покочевряжилась для порядка, но в конце концов сделались, хоть она все время поглядывала на дверь и такую подо мной устроила пляску святого Витта, чтоб только я скорее кончил. Егоза! Вот я и кончил, не успев войти во вкус. Это был акт не любви, а физкультуры. И ненависти: взаимной.

— Не надейся — так скоро он не появится, — рассердился я, залезая обратно в джинсы, и как раз в это время услышал, как поворачивается ключ в замке. Мы быстро привели себя в порядок, но думаю, что если б даже Саша нас застукал, вряд ли обратил внимание. Жаль, что не застукал: Сашино равнодушие к Гале — моя ей месть не знаю за что. Хотя догадываюсь.

— Пытали? — пошутил я. И тут же успокоил его: — Я вот тоже среди подозреваемых.

— Если б не твоя телеграмма, они бы его до сих пор не хватились.

— Ну вот — опять я виноват! Хватились бы — мастерская была под колпаком. Днем раньше, днем позже. А от тебя чего хотели? У тебя же алиби.

— На убийство Никиты, но не на убийство Лены. А они теперь, в связи с новым убийством, заинтересовались прежним. По второму кругу. — И Саша вздохнул.

— На убийство Лены алиби у Никиты. Галя, а может, ты и мне какое алиби подбросишь по старой дружбе?

— У тебя и так есть алиби: тебя не было здесь в обоих случаях.

— А что, если нам самим заняться расследованием? — предложил я. — С условием, конечно, что ничего не выйдет за эти стены, если только они без ушей. Одной лишь истины ради?

Оба на меня как-то странно смотрели.

— Что вылупились? Или вы и так все знаете, а мне мозги пудрите? Давно подозреваю, что я здесь один хожу в пелках. Или друг дружке вы тоже голову заморочили? Так как — устроим день без вранья? Обещаю: тоже выложусь. За мной не заржавеет. И у меня есть кое-что в закромах. Поехали?

— Кто ты такой, чтоб устраивать нам допрос? — Это Галя.

— Не я вам, а мы — друг другу. Перекрестный допрос.

— Допрос с пристрастием, — сказала Галя, и мне показалось, что она так противится вовсе не из-за себя.

— Что ты хочешь знать? — Это Саша.

— Что мы хотим знать? — уточнил я. — Прежде всего — кто убийца? Или убийцы? Это, думаю, главное. Если мы это знаем. Если убийцы — среди нас, а не с улицы. Я бы не исключал из черного списка покойника. Нет, он, конечно, не мог сам себя кокнуть, но Лену… Я ее никак не мог убить — находясь за океаном. Никита не мог убить самого себя. Все остальные на подозрении. Включая Галю. Даже если мы не выясним всю истину, то приблизимся к ней. Если не решимся сказать правду про себя, то давайте хоть поделимся подозрениями друг на друга. Кого ты подозреваешь в убийстве Лены? — Это я к Саше.

Он взглянул на Галю, словно прося у нее совета, но Галя никак не отреагировала на его молчаливую просьбу, если это действительно была просьба мог и присочинить, у меня воображение работает иногда на крутых оборотах, минуя реальность. Но что точно: Галя была ему нянька, невостребованное материнство она опрокинула на это великовозрастное дитя.

— Тебе не обязательно отвечать, — сказала она Саше, но он ее не послушался.

— Покойника, — сказал он, вдруг решившись. Я чувствовал, каких это ему стоило усилий.

— А он — тебя. — И, чтоб его успокоить, добавил: — Подозревал. Теперь ты у него вне подозрений. Никто почему-то не рассмеялся.

— Если б не он, она была бы жива, — добавил Саша убежденно.

— А ты? — Это я к Гале.

— Проехали, — ушла она от ответа. — А ты сам?

— Сначала думал на Сашу. В таких случаях муж всегда на подозрении, по схеме «Отелло — Дездемона». Но потом, поглядев на Сашу, решил, что он на такое не способен: ни морально, ни душевно, никак. Рука б не поднялась. Кто угодно только не он. Вот и решил, что Никита. Ваш семейный союз был для него непереносим. Не знаю даже, был ли он в Лену влюблен. Скорее — навязчивая идея. Лена его волновала не сама по себе, а как твоя жена. Он ухитрился доказать самому себе, что человек ничтожен ввиду его смертности, перед лицом небытия, что личность — фикция, а усилия индивидуума — суета и тщета, и единственное тому опровержение была только твоя, Саша, любовь к Лене, ее вычлененность из мира самок. Вот он и задумал увести ее от тебя, а когда не вышло — устранить физически.

— Усложняешь, — сказала Галя, которую, похоже, раздражали мои разглагольствования о Сашиной любви.

— Упрощаешь, — сказал Саша.

— Не упрощаю и не усложняю, а вытягиваю рациональную концепцию из клубка эмоций.

— Ты думаешь, он ее убил ради своей концепций? — спросила Галя.

Я чуть не поперхнулся от возмущения:

— Он ее не убивал! Ты знаешь не хуже меня. Нечего строить из себя целку!

— О чем ты? — спросил Саша.

— А о том, что из-за этого все-таки не убивают. Чтобы подогнать концепцию к реальности. Скорее кончают жизнь самоубийством, а не убивают. В Тбилиси у меня была пропасть свободного времени. Плюс кромешное одиночество. Два условия для интенсивного мыслительного процесса. А главное — прямое доказательство его невиновности, которое я вам еще предъявлю. Короче, я пришел к иному выводу.

Согласно сценическим правилам, выдержал паузу. Вот Галю и прорвало: