Черный амулет - Фридрих Незнанский

На такой вот, смиренной и печальной ноте они и закончили разговор.

Турецкий, увидев, что Голованов собирается уходить, понял, что он бы, может, и дольше посидел, да ребята без дела не сидят. И он решил обратиться к нему, впервые в жизни, с дружеской просьбой, на положительный результат, честно говоря, не очень и рассчитывая.

— Всеволод Михайлович, — начал он торжественно, отчего Сева несколько удивился, — у меня к тебе личная просьба. Ты можешь заехать к Косте и попросить его выполнить то, что он мне обещал?

— А что именно, Сан Борисыч?

— Я просил его принести сюда мой пистолет. Он обещал, но… как всегда…

— Зачем? — Сева уже изумился, но вдруг поймал себя на мысли, что Турецкий не так уж и не прав. — То есть, извини, у тебя есть опасения? — Он вспомнил, что не видел охранника в коридоре, хотя знал, что тот должен быть на месте.

— Я еще не знаю. Но… интуиция, понимаешь? — извиняющимся тоном объяснил Турецкий.

— Ну, про интуицию ты мне можешь не рассказывать. Я знаю, что это такое. Слушай, Сан Борисыч, а такой вариант тебя не устроит? Я тебе сейчас свой ствол оставлю, а твой потом заберу. Ну а совсем уже потом — обменяемся? — Он улыбнулся.

— Буду признателен…

Сева вытащил из наплечной кобуры свой «макаров» и протянул Александру Борисовичу. Тот взял, посмотрел, улыбнулся и… сунул под матрац. И оба рассмеялись, как настоящие заговорщики. А Голованов при этом подумал, что ни о каком порядке все равно говорить не приходится. Ну вот, прошел он совершенно спокойно через проходную, так его даже и не проверили на наличие оружия. А если это сделает преступник? Где гарантия безопасности? Да никакой, треп один пустой.

Уходя, Сева сказал, вернувшись к вопросу о Датоеве, что он завтра же, когда Поремский доставит к нему, как они сегодня уже договорились, материалы следствия по рейдерскому делу, передаст чеченца Яковлеву, в МУР и, пока этого сукиного сына не отправили туда, где его ждут не дождутся, то есть на родину, попросит ребят хорошенько с ним поработать. Для Володи, сказал Сева, это очень важно, так как открывает новую страницу в деле рейдеров. Уж кому, как не Турецкому, и знать-то было об этом…

Упомянув о связи с «живым миром», Александр Борисович подмигнул Севе и показал место, где вынужден прятать от Ирины мобильник, который не без ухищрений доставил к нему Володька Поремский, — все под тем же матрацем. Снова посмеялись, а Сева, зная уже, что пройти сюда труда не составляет, предложил хоть завтра же прислать еще пару трубок — из тех, чьи номера «не читаются». Турецкий не возражал, хотя попытался уверить, что и сам здесь долго не задержится. Сева ободряюще кивал, однако прекрасно видел, что Турецкий, конечно, бодрится, выдает желаемое за действительное, желая услышать подтверждение от постороннего человека. Опять же и интуицию напрочь отбрасывать тоже нельзя. Но, в общем, и это неплохо, главное, что у Сан Борисыча самого имеется твердая уверенность…

Выйдя в коридор, Сева не составил себе труда, дошел до середины его, где за столиком, возле открытой двери в бокс, заставленный стеклянными шкафами и всякими медицинскими приборами, сидела дежурная медсестра — женщина средних лет, не обратившая на посетителя ни малейшего внимания. То ли она размышляла, как говорится, о своем, о девичьем, то ли просто подремывала над раскрытой книжкой — наверняка про страстную любовь, если судить по ее растрепанным, зачитанным страницам. Голованов осторожно кашлянул, чтобы не испугать «сторожиху», но та все равно вздрогнула и уставилась на Севу непонимающим взглядом.

— Охранник-то все-таки есть? — негромко и мягко спросил он.

— А? Ах, этот?… Ага… поесть, наверно, пошел… А чего?

— Да вот уже больше получаса — не долго ли? Кто за этим следит?

— А чего?… А ты — кто? — В голосе появились стандартные, «рабочие» нотки.

Сева, как чекисты в кино, резко сунул ей под нос свои ярко-красные корочки с выбитым золотом распластанным двуглавым орлом. Движением пальцев раскрыл и показал бледный трехцветный фон российского флага, на котором самым заметным пятном была его фотография в форме с погонами майора и огромная гербовая печать. А текст после этого кто ж станет читать?

Тетка часто заморгала. Открыла рот. Потом закрыла и уставилась преданными глазами в ожидании указаний.

И Сева велел ей немедленно восстановить должный порядок, а также предупредить охранника, что в случае повторного нарушения несения службы он может быть строго наказан. Тон Голованова, его внушительная внешность, вкупе с фотографией, а главное, печатью убедили дежурную, что он имеет право приказывать. Пусть теперь благодарит Бога, что он не приказал ей еще и доложить об исполнении.

Спускаясь по лестнице на первый этаж, Голованов размышлял на тему о том, как прав был выдающийся отечественный писатель и историк Карамзин, сетовавший на то, что строгость законов российских компенсируется, кажется так, их неисполнением. Давно банальная истина, а как свежа всякий раз, когда с ней сталкиваешься! Но это, к сожалению, не его, Севино, дело, не он устанавливал пост, не ему и глотку рвать. Пусть Меркулов сам порядок наводит, раз уж взялся, черт побери! А то слишком много в последнее время болтовни. И советчиков, которые готовы с легкостью переложить свои дела на чужие плечи и потом обижаться, что, оказывается, их не так поняли.

Наверняка Константину Дмитриевичу в этот момент икалось…

Вот так, словно бы и нечаянно «заводя» себя, Голованов сошел на первый этаж и… носом к носу столкнулся с Антоном Плетневым, стоящим в ожидании лифта. Вот уж кого предполагал меньше всего здесь увидеть!

— Привет! К Александру Борисовичу?

— Ага. А ты что, от него?… Ну как он? В смысле, контактен?

— Странный вопрос, — удивился Голованов. — Вполне нормальный вид… А ты чего у нас не появляешься? Или проблем нет?

— Нет, ну почему, проблем хватает… — Плетнев мялся, чувствуя себя словно бы не в своей тарелке. — Просто я до сих пор ни разу еще не был у Александра Борисовича, вот теперь иду… — Он усмехнулся. — Извиняться… Вот так…

— А с какого, извини, хрена? Чего еще натворил? И вообще, где ты обретаешься?

— Ну, во-первых, я ничего нового не натворил, тут ты, Всеволод Михайлович, можешь не сомневаться. Просто я на них на всех… на прокуроров… большой зуб имел… На Меркулова, на Александра Борисовича. За «психушку», куда с их легкой руки меня упрятали. Два года — это срок…

— Да знаю я эту твою историю, — поморщился Голованов. — Ну и что, теперь каждый день будешь прошлое ворошить? А работать кто станет? Мы, между прочим, за ни-хрена-неделанье денег обычно не платим. Или ты богатый? Тебе жрать каждый день не надо? И сына кормить? Или тут уже все в порядке?

Сева с трудом сдержал себя, чтобы не высказать того, что он думает об этом ловком нахлебнике мадам Турецкой. Пока ее муж в госпитале… Голованов имел все основания для фактического подтверждения такой своей точки зрения, ибо сам пережил почти подобную историю. Посмотрел на Антона и понял, что, кажется, достал-таки его. Вон как у него сразу крылья носа задвигались! Но ответил Плетнев сдержанно:

— Я вижу справедливость твоих слов, Всеволод Михайлович, и понимаю тебя. Но…

Открылась кабина подошедшего лифта, и из него вышли трое. Плетневу с Головановым, стоявшим у них на дороге, пришлось посторониться, извинившись при этом.

— Есть возражения? Говори, я слушаю, — сказал Голованов.

— Я и сам ощущаю свое какое-то странное положение… Вроде бы принят в «Глорию», а выполняю поручения Константина Дмитриевича… Но я не могу ему сказать «нет», поскольку он же и устроил меня к вам. И выполняю его поручения, извини, я повторяюсь…

— Антон, во-первых…

Подошла вторая кабина лифта, и оттуда вышла женщина. Голованову с Плетневым пришлось отступить обратно.

— Да черт его!.. — фыркнул Антон. — Давай отойдем в сторонку, а то у всех на дороге…

— Давай, — согласился Сева, полагая, что как раз и настал момент истины, когда надо выяснить все вопросы и все расставить по своим местам.

Они отошли к окну.

— Да, так я чего хотел тебе сказать, Антон… Ты можешь, между прочим, меня просто Севой звать, так все наши зовут… Так о чем? Я хочу сказать по поводу заданий Меркулова. Наверное, он знает, что делает. Но он — заместитель генерального прокурора и к нашему частному агентству решительно никакого отношения не имеет. Это — раз. Далее. Поскольку он определил тебе особый участок работы, это ваше с ним личное дело. И мы в него не вмешиваемся. Считаешь «Глорию» своей «крышей» — считай, из уважения к тому же Меркулову или Александру Борисовичу мы и этот вопрос не затрагиваем. Но тогда закономерен и другой вопрос: почему мы обязаны отрывать от серьезнейшего дела — розыска террориста, от рук которого погиб наш директор, наш друг, оперативного сотрудника лишь для того, чтобы осуществлять личную охрану Ирины Генриховны и твоего сына? Захватывать при этом вооруженного чеченского боевика, который следил за ними, чтобы затем передавать его в МУР? И вздрагивать при мысли, что нас вот-вот притянут за уши к ответу за несанкционированное задержание преступника, давно объявленного в федеральный розыск. И при этом поневоле вешать еще на свои шеи уголовное дело, которое расследует Генеральная прокуратура, а мы к нему не имеем ни малейшего отношения. А мы ведь не благотворительная организация. Нам это надо?… Ну ладно, охранять какое-то время жену пострадавшего нашего товарища или разминировать, как этим сегодня занимался Щербак, «бомбочки», которые ей привозят неизвестные курьеры, — это, как говорится, еще куда ни шло, мы к таким вещам, как говорится, в Афгане привыкшие, сечешь?