Гней Гилденхом Артур Грин - Александр Борянский

Взгляд его был почти осознанным.

— Эргэнэ? — переспросил я.

А возможно, мне показалось, что я произнес вслух ее имя.

Эргэнэ накинула на грифона странное сплетение кожаных ремней и удобно устроилась между крыльев. Ремень на себя, крылья расправились — и грифон, вдруг сделавшись собранным целенаправленным зверем, поднялся в воздух.

— Выше! — вскричал я.

Пройдет три года, три торна вечных дварров, и он станет настоящим боевым грифоном, взрослым, и тогда никто, кроме Эргэнэ, не сможет даже подойти к нему.

— Еще выше!

Грифон взбирался на высоту кругами, его крылья совершали несколько взмахов — и выигрывали по восемь-десять свордов на каждый взмах. Все выше и выше… Дети гор, дети высоты. Я вспомнил касаток, управляющихся с парусами. Они тоже смотрели на мир сверху. Сейчас Эргэнэ увидит море…

И вдруг грифон бросился вниз, стремительно отдавая понемногу завоеванные сворды, он не летел, он падал, падение было неотвратимым, оба не могли не разбиться, я зажмурился…

Когда я открыл глаза, Эргэнэ бежала ко мне и кричала. Это было невероятно, кричащая Эргэнэ, но она кричала и размахивала руками. Она подбежала ближе, и я увидел, что крик Эргэнэ обращен не ко мне. Я обернулся. Вдалеке стоял хнум-хранитель. Вдруг он тоже развернулся и побежал.

Лишь теперь я разложил ее крик на отдельные слова.

— Черный корабль! — кричала Эргэнэ. — Дварры! Черный корабль!!!

СОСТОЯНИЕ СЕДЬМОЕ. МЕЛОДИИ ЛИЛОВОГО ЦВЕТКА

…И молния после долгого перерыва снова запела свою песню. И меч заныл, как ноет часть тела, уставшая быть без движения. И торны зазвенели над головой. Уходя в никуда, отсчитывая шансы.

Я стоял на стене между левой и средней башнями. Внизу строились для атаки черные рыцари.

Корабль, обнаруженный Эргэнэ, был не один. Спустя час наблюдатель-дварр из морской башни сообщил о появлении эскадры.

Я вспомнил: история этой земли могла быть совсем иной, если бы Черный Властелин однажды вышел из своей столицы.

Эргэнэ — уже не грима, но еще не гриффина — была единственной в народе дварров, кто принял оружие для битвы. Два коротких копья. И кроме меня ей не нашлось пары.

Я считал железных бойцов, то и дело сбиваясь со счета. Больше тысячи. И столько же хнумов на стенах. Диких, мудрых, одетых в шкуры безоружных хранителей против закованных в броню рыцарей с прекрасным, должно быть, оружием.

Я вспомнил: серые убили тьму и покорили черную цитадель. Эй, Путник, а это кто тогда по-твоему?

Рыцари вытянулись правильными рядами, ровными, как горизонт. Ряды двигались к нам, к подножию скалы, расцветающей Темным Аметистом. Они маршировали так, словно вот сейчас согласно плану колонны воинов, не теряя строя, перейдут в наступление по вертикальной стене и каждый упавший будет считаться преступником, нарушителем боевого порядка.

Колонн было уже шестнадцать, первые три подошли вплотную и уперлись в скалу. Рыцари собирались атаковать по всей длине стен, крайняя левая колонна нацелилась на угол грифонов. Сомнений в том, что атака состоится, быть не могло.

Но как?! Я не видел пока ни одного осадного приспособления.

Вдруг все хнумы замерли. Каждый опустил голову и защитился от звуков мира ладонями. Они что-то говорили, как всегда, молча, и мне, как всегда, оставалось только догадываться, но Эргэнэ, быстро взглянув на меня, произнесла:

— Повторяй!

Был день. Луна отдыхала с той стороны неба, и потому я тоже посмотрел вниз, стараясь прозреть нечто глубоко под землей. Я повторял за женщиной-дварром, чей грифон еще не стал боевым:

— Поднимись, Отец, в гневе и силе.

— Поднимись, Отец, в гневе и силе.

— Восстань против врагов наших, моих и Твоих, пробудись, Отец, ради суда.

— Восстань против врагов наших, моих и Твоих, пробудись, Отец, ради суда.

Ради синевы…

— Поднимись из глубин, Отец. Суди мое искусство, суди Свой народ, по закону и по желанию Своему.

— Поднимись из глубин, Отец. Суди мое искусство, суди Свой народ, по закону и по желанию Своему.

Ради свободной стихии готов я идти в бой…

— Да разобьется о камень злоба врагов, да разобьется о горы их победоносность. Неси, Отец, оружие мое, ведь в Твоих руках мое оружие.

— Да разобьется о камень злоба врагов, да разобьется о горы их победоносность. Неси, Отец, оружие мое, ведь в Твоих руках мое оружие.

Мы не говорим речи перед битвой, но мы знаем, что за нами прекрасные города…

— Да обратится железо врагов в их руках, да упадут их замыслы на их головы. Ради Тебя, Отец, выступаем мы в бой.

— Да обратится железо врагов в их руках, да упадут их замыслы на их головы. Ради Тебя, Отец, выступаем мы в бой.

«Луна зовет на золотую службу…» Что дальше? Дьявол, я должен, я обязан вспомнить, что дальше!..

— Услышь, Отец, слова мои, слова наши. Приди, Отец, поддержать нас.

— Услышь, Отец, слова мои, слова наши. Приди, Отец, поддержать нас.

— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.

— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.

О Луна, помоги мне, дай хотя бы маленькую частицу твоей силы, и тогда никто не сможет одолеть меня в предстоящей битве!

— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.

— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.

— Славим и слушаем.

— Славим и слушаем.

Больше слов не было. Я поднял голову.

И тогда каждый хнум подошел к стоящему рядом и прикоснулся губами к его лбу. А стоящий рядом проделал то же со следующим.

О, дьявол!..

И Эргэнэ, приподнявшись на носках (мне пришлось наклониться), прикоснулась губами к моему лбу.

О, дьявол!..

Это было отвратительно.

Я взглянул на следующего по стене — на Лайка. Дикий обряд! Неужели и с ним?.. Однако Лайк посмотрел на меня точно так же и прикоснулся губами к одному из клинков Грей-Дварра. Я поднял меч и сделал то же самое.

В мире много обычаев, у разных народов разные. Селентинцы терпимее других относятся к чужим обрядам. Но прикосновение тела к телу у всех без исключения всегда вызывало крайне неприятные ощущения. И никто не пытался бороться с этим законом природы. Конечно, в битве могут соприкоснуться незащищенные части, или один из противников схватит другого за шею… Но даже в битвах, где не до мелочей, каждый старается ухватить за одежду или за волосы. Альфы, например, специально воевали голыми и обритыми, чтобы враги боялись к ним прикоснуться. И наши акулы, когда приходилось драться на кораблях, частенько прибегали к тому же приему. Однажды, года три назад, во время чаепития я соприкоснулся пальцами с Гаем. Тогда мне тоже было очень нехорошо. И сейчас… Мерзкое чувство скользкого и шершавого одновременно, да еще рыхлого, проваливающегося… Смысл битвы — не дать никому притронуться к твоему телу. Может быть, хнумы как раз и хотят подчеркнуть такой смысл? Только сам, только сам ты владеешь своим лицом, руками, мышцами…