И снятся белые снега… - Лидия Вакуловская

— Як же ж так, шо он женатым оказался? — задумчиво проговорил усач, раскуривая трубку. — Сама кажэш: на виду до тэбэ ходыв, нэ крывся…

— Так и оказался, — тихо ответила Соня. — Я ее сперва на карточке видела, а он сказал — сестра. А когда она пришла, я вспомнила. И девочка у них… Маринка.

— Эх, люды, люды!.. — покачал головой усач. Пыхнул трубкой, помолчал, снова задумчиво сказал: — Ну да ничого, ты молодая… Пройдэ врэмья, ще когось и полюбыш. Будуть и в тэбэ свои детки…

— Нет, дядя Ефим, не будет этого, — тихо сказала Соня.

— Будэ, дочка, всэ будэ… Ты тильки носа не вешай, гордость свою имей. Королевой держись, королевой!

Они умолкли. И долго сидели в молчании, слушая дробный перестук поездных колес.

И откуда было знать Соне, что происходило в это время у Юрия дома?

Юра вернулся поздно, когда на дворе уже густо затемнело. Фары приближающейся к дому машины опалили огнем невысокий заборчик, калитку, увитую диким виноградом, деревья в саду. Но этот мгновенный пожар тут же потух, перекинулся на соседний дом. Машина остановилась, стукнула дверца. Свет фар побежал дальше по улице, а Юра вошел в калитку.

Луна, опадавшая за крышу дома, освещала лишь переднюю часть двора, оставляя другую половину и сам дом в плотной тьме.

Он пересек лунную полосу света, постучал в темное окно. Окно сразу же осветилось. Пока он всходил на крыльцо, дверь открылась и в ее черном проеме появился белый силуэт. Юра вошел в черноту коридора и обнял белый силуэт.

— Юра!.. — припала к нему женщина.

— Ты?! — отшатнулся он от нее и резко открыл дверь в освещенную комнату. И резко обернулся к вошедшей за ним Люсе: — Где Соня?.

— Какая Соня?.. — Женщина жалко улыбалась ему. — Здесь какая-то… ну, не знаю, кто она… утром поливала цветы. Но она давно ушла…

Юра взглянул на тахту, где спала, разметавшись, белокурая девочка. Медленно перевел взгляд на женщину. Она стояла перед ним босая, в длинной ночной сорочке, безвольно опустив руки.

— Зачем ты приехала? — глухо спросил он.

— Юра, умоляю, — она протянула, к нему руки. — Я дрянь, негодяйка… Но пойми меня, пойми!.. Он не тот человек, за кого себя выдавал… Я жестоко ошиблась… Он мерзавец…

— Люся, завтра же ты отсюда уедешь, — жестко сказал Юра.

Он отошел к окну, стал закуривать.

Она села на краешек тахты и заплакала.

— Мне некуда ехать, — говорила она сквозь слезы. — Пойми меня… Во имя ребенка… Ну, прости меня, прими нас, ведь ты добрый… Я знаю, у тебя доброе сердце… Забудь все…

— Я давно все забыл, — жестко сказал он, не оборачиваясь к ней. — Например, как ты уезжала. Как в самый разгар экзаменов бросила мединститут. Помнится, ты мне сказала, что твой бравый морской капитан безумно тебя любит и ты тоже влюблена безумно. Почему же теперь он стал мерзавцем?

— Юра, милый… — плакала она.

— Не ломай комедию, Люся. Я-то тебя знаю. И тебе бы следовало ехать не сюда, а к своей матери.

— Я не могу с ней жить… Ни за что! Она злой, недобрый человек. Не могу я с ней…

— Странно слышать, — усмехнулся Юрий. — Отчего же в таком случае, убегая с возлюбленным на Север, ты оставила Маринку не мне, а отвезла ее «злому, недоброму» человеку?

— Юра, забудь это. Я о тебе столько думала…

— И все-таки завтра ты уедешь, — решительно повторил он.

— Неужели ты нас выгонишь на улицу? Выгонишь Маринку?.. Юра, прошу тебя!.. — Она упала на колени и, протягивая к нему руки, поползла к нему на коленях. — Пожалей нас!..

— Ты с ума сошла! Перестань устраивать истерики! — Он пошел к двери, решив уйти.

— Это не истерика! — вскрикнула она. Вскочила на ноги, схватила с тахты спящую дочь, загородила ему дорогу. И, задыхаясь, стала говорить: — Ведь это твой ребенок! Смотри, это твой ребенок!.. Мариночка, проснись… Вот твой папа… твой папа Юра… Он хочет нас выгнать!.. Тебя и меня…

Девочка испуганно заплакала.

— Дай сюда! — Юра забрал у нее ревущую дочь. — Тихо, тихо, не плачь… — Он выбросил недокуренную папиросу в дверцу печки, понес Маринку к окну.

Маринка перестала плакать.

— Ты соображаешь, что делаешь? — сказал он притихшей Люсе.

— Я уже ничего не соображаю. Прости меня… — Люся села на тахту, закрыла руками лицо. Плечи ее дрожали, она глухо всхлипывала.

Он прошелся с Маринкой к порогу и назад к окну. Снова сказал:

— Никто тебя с ребенком не гонит. Если тебе некуда деться — оставайся и живи.

Снова он прошел к порогу и к окну. Снова сказал:

— Дом на две половины. Занимай любую, места хватит.

— Папа!.. А у тебя — ушко!.. — сказала ему Маринка и, засмеявшись, стала дергать его за ухо.

Ничего этого не знала Соня, и не могла она ничего этого знать.

Утром она принялась будить усача, с которым так нежданно свела ее судьба.

— Дядя Ефим, вставайте. Вы говорили, молоко некуда девать… Смотрите! — указала она на открытую дверь вагона.

Рядом с их товарняком стоял пассажирский поезд. На вагонах пестрели броские полотнища: «Ура нам, студентам-строителям!», «Ребята, построим в пустыне город!», «Даешь Пустыню и — не пищать!..»

Из вагонов выпрыгивали парни и девчонки, бежали к вокзалу. В руках у них были чайники, котелки, сумки.

— Девочки, ребята! — крикнула Соня. — Кому молока? Подходите, свежее!

К вагону тут же подбежали несколько девчонок.

— Почем молоко?

— Нипочем, так берите, — ответила Соня, подкатывая к дверям тяжелый бидон.

— Ребята, сюда!.. Молоко бесплатное дают!.. — восторженно заорали девчонки.

— Як так — бесплатно? — растерянно спросил Соню усатый Ефим. — В магазин бы сдать, под квитанцию…

— Так это же студенты! — ответила ему Соня.

Спустя минуту бидоны стояли на земле. Со всех сторон к Соне тянулись руки с чайниками, бутылками, котелками. Со всех сторон ей кричали:

— Девушка, спасибо!.. Чернобровая, поехали с нами!.. Не слушай историков, давай к нам! Математики в обиду не дадут!.. Слушай, молочница, куда путь держишь?

— До Иркутська, хлопчики, до Иркутська! — отвечал за Соню Ефим, забрасывая в вагон пустые бидоны.

К вагону подбежала толстая, тяжело дышавшая молодица, нагруженная всевозможными узлами и свертками.

— Ой, Юхим!.. Ой, догнала!.. Ой, на скором примчалась!.. — говорила она Ефиму, закидывая в вагон свою поклажу.

— Примчалась! — передразнил ее Ефим и поклонился ей в пояс: — Премного довольны, Ефросинья Демьяновна!

— Ой, Юхимчик, не ругайся!.. Он, чуть сердца не решилась!.. — тараторила та. Потом спросила, указав на Соню: — А цэ шо за девочка наше молоко продае?

— Я тоби дам — «продае»! Это ж студэнты, — сказал он и вдруг прикрикнул на нее: — Марш в вагон, стиляга! Ишь, барахольщица! По дороге твое поведенье обсудымо!

А вокруг вагона не стихал шум. Лилось в посуду молоко.

Экспресс, был тот же, и те же проводницы стояли в дверях вагонов. Но они не приветствовали Юрия, как прежде. Впрочем, он тоже не обращал на них внимания, а быстро шел к вагону, у которого стояла тетя Маша.

— Здравствуйте, тетя Маша. Позовите, пожалуйста, Соню, — попросил он.

— Зачем тебе Соня? — грубо ответила тетя Маша, подымаясь в тамбур. — Не работает она здесь.

— Как не работает?!

— А так, что на другой маршрут перешла, — ответила тетя Маша и демонстративно отвернулась от него.

— Не понимаю…

— Будет прикидываться, ступай отсюда! — отрезала тетя Маша.

Поезд тронулся, и тетя Маша поднялась на верхнюю ступеньку.

— Послушайте, я напишу Соне, все объясню… Вы передадите ей письмо? Я вас встречу следующим рейсом… Конечно, я не имел права скрывать, что был женат… — говорил он тете Маше, идя рядом с вагоном.

Тетя Маша, не обращая на него внимания, опустила металлическую плиту, закрывавшую ступеньки, и захлопнула дверь.

Мимо Юрия медленно проходили вагоны. Молча и хмуро смотрели на него проводницы.

У выхода из вокзала его ожидала Люся с Маринкой на руках.

— Папа Юра, папа Юра! — потянулась к нему Маринка.

Он взял ее на руки.

— Зачем ты ходишь за мной по пятам? — угрюмо спросил он Люсю. — К чему эта слежка?

— Юра, Маринка так к тебе привязалась…

— Но пойми же ты: вместе мы не будем, — оборвал он ее и ушел с Маринкой вперед.

Девочка обняла его за шею и прильнула к нему.

Через несколько дней его вызвал к себе начальник милиции Бобров. Грузный и широколицый майор сидел в своем кабинете за письменным столом. Перед ним лежала стопка развернутых писем, к уголкам их скрепками крепились конверты. Перебирая письма, он постукивал по ним короткими грубыми пальцами. На нем была форменная рубашка, но без галстука, а китель с погонами висел позади него на спинке стула.

— Вызывали, товарищ майор? — вошел в кабинет Юрий.