Когда цветут реки - Лев Рубинштейн

После этого все присутствующие, за исключением слуг, проходили мимо трона, и каждый становился на колено и опускал свой жезл перед «небесным великолепием». Церемония длилась долго.

Хун Сю-цюань был человек среднего роста и средних лет. Под его короной сверкали узкие, умные, подозрительные глаза.

Он не разговаривал. Становясь на молитву, он воздевал только руки к небу, а текст молитвы читал придворный. Затем начинался совет.

Рядом с троном скромно стоял молодой человек в длинном красном платье. Когда царю надо было высказать свою волю, он кивал молодому человеку, и тот оглашал заранее заготовленный текст. Это был любимец царя Мын Дэ-энь, единственный мужчина, если не считать братьев царя, который имел доступ в личные покои Хун Сю-цюаня.

Вскоре после падения Восточного и Северного Царей на одном из таких советов выступил молодой полководец Ли Сю-чен. Выступил он, сообразно своему званию, далеко не первым, но речь его была необычна.

Прежде всего, он почти не упоминал о небесном отце и старшем брате, не приводил цитат из библии и воззваний Небесного Царя. Говорил он короткими и энергичными фразами, громко, отчетливо, глядя прямо на царя.

Он достал и развернул найденную в храме бумагу с фальшивой печатью царя тайпинов и прочитал ее с начала до конца. Он добавил, что такие воззвания можно найти в столице и в армии и что внутри тайпинского лагеря существуют темные силы дьяволов, которые стараются нарушить единство людей в Государстве Великого Благоденствия и действуют не только в столице, но и во дворце. Для того, чтобы так искусно подделать эту бумагу и ее печать, надо быть человеком, близким к «Священной Небесной Двери».

Хун Сю-цюань нахмурился и спросил, кого именно подозревает адъютант-помощник.

Ли Сю-чен ответил, что у него нет личных подозрений и его беспокоит другое: нравы и порядки в столице государства. Ибо измена может свить свое гнездо только среди людей равнодушных и пресыщенных — среди чиновников, которые обогащаются за счет народа и берут взятки; среди их родственников, носящих титулы и звания; среди ученых, которые замкнулись в стенах дворцов…

Ли Сю-чен говорил об уничтожении общественных запасов риса, о новых поборах в деревне. Он говорил о рекрутах, которые идут в армию, чтобы освободить себя и страну от гнета и голода. Он говорил, что народ ждет доброй воли государя. Говорил долго и убежденно, не так, как полагается говорить придворному, да он и не был придворным. Последние восемь лет его жизни прошли в боях.

Небесный Царь никогда не перебивал ораторов. Он слушал, и только борода его неодобрительно покачивалась.

Военачальники и министры застыли на своих местах, точно каменные истуканы.

Ли Сю-чен оборвал свою речь неожиданно. Взгляд его скользнул по шелковым драпировкам, красному платью Мын Дэ-эня, по пышным мантиям и жезлам присутствующих. Он замолчал и низко поклонился, что означало конец речи.

Хун Сю-цюань посмотрел на Мын Дэ-эня и опустил глаза. Мын посмотрел на одного из царских секретарей и также опустил глаза. Секретарь, высокий, худощавый ученый, с поклоном поднес Мыну какую-то бумагу. Мын передал бумагу чтецу, а тот прочитал ее вслух.

Это было письмо предателя Ли Чжао-шоу, бывшего тайпинского генерала, сдавшегося в плен цинским войскам. Письмо было адресовано Ли Сю-чену. Предатель убеждал Ли Сю-чена сложить оружие и перейти к маньчжурам. От имени министров пекинского двора предатель обещал Ли Сю-чену высокий пост в цинской армии и «полное прощение его преступлений».

— Известно ли адъютанту-помощнику Ли такое письмо? — спросил Мын Дэ-энь.

— Да, я получил это письмо, — отвечал Ли Сю-чен, пристально глядя на Небесного Царя.

— Ответил ли адъютант-помощник Ли письменно или устно?

— Нет, — сказал Ли Сю-чен, — я не отвечаю на письма предателей.

— Что сделал адъютант-помощник Ли с письмом?

— Я порвал его, — ответил Ли Сю-чен, — ибо мною овладел порыв гнева.

— Следовало бы повергнуть письмо к стопам «Небесного Великолепия», — сухо заметил Мын. — Но, к счастью, имеется копия. Имел ли адъютант-помощник Ли намерение сложить оружие перед дьяволами и их наемниками?

Ли Сю-чен сделал резкое движение, но его остановил неподвижный взгляд Хун Сю-цюаня.

— Кто задает мне этот вопрос? — спросил молодой полководец, едва овладев собой.

— Его задает государь, — ответил Мын.

— Небесный Владыка знает мои дела с тех пор, как я вступил в ряды Небесной Армии. Можно ли подозревать в измене человека, который пришел к царю с гуандунскими земледельцами из «Общества Богопоклонников» восемь лет назад? Есть ли для этого причины?

Молчание долго царило в зале суда. Мын Дэ-энь смотрел на царя, ожидая знака подойти, но царь сидел, погруженный в раздумье.

И вдруг послышался его голос, давно уже никем не слышанный на советах. Голос этот был резкий, пронзительный.

— Мы выслушали нашего адъютанта-помощника Ли. Поистине плох тот военачальник, который стремится все объяснить на свете. Мы никогда этого не делали. Мы всегда обращались к всевышнему отцу и старшему брату, прося их просветить нас и объявить свою волю. Наш адъютант-помощник сомневается в полезности наших поступков. Значит, он сомневается в истинной воле всевышнего. Хорошо ли это? Нет, нехорошо. Можно ли после этого носить высокое звание? Нет, нельзя. Мы снимаем с нашего адъютанта-помощника Ли его звание. Но, памятуя о его славных боевых подвигах, мы повелеваем ему отправиться в армию и вести ее в бой, повинуясь нашим указам. Такова наша воля, а она есть воля небес.

Хун Сю-цюань замолчал и встал. Встали и все присутствующие.

Мын Дэ-эню достаточно было взгляда владыки, чтобы понять, что надо делать. «Внимание и повиновение!» — возгласил он и сделал знак придворному чтецу, который знал наизусть все молитвы.

Раздался протяжный голос чтеца, присутствующие сложили руки на груди. Молитва была прочитана, грянули литавры и флейты. Небесный Царь отбыл в свои покои.

Когда все разошлись, Мын Дэ-энь знаком подозвал к себе своего секретаря.

— Государь милостив, — сказал царский любимец вполголоса, — но за Ли Сю-ченом надо установить наблюдение.

Секретарь покорно склонил голову.

— Он храбрый и искусный военачальник, — продолжал Мы Дэ-энь, — но он ведет войну так, как считает нужным, а не так, как угодно государю. Я не раз слышал, как он называл своих солдат «мои воины», точно это его личная дружина, а не воины Небесного Государства.

— Я почтительно докладывал об этом уже давно, — сказал секретарь, — еще в то время, когда дерзнул повергнуть к порогу «Священной Небесной Двери» копию письма, изобличающего Ли Сю-чена. Должен ли я заготовить текст царского указа об его разжаловании?

— Нет, — отвечал Мын Дэ-энь, — письменного указа не будет, но следует быть осторожным. Своевольство Яна и Вэя довело их до гибели. Никто в Тайпин Тяньго не должен быть выше, чем Небесный Царь, и требовать, чтобы ему возглашали «ваньсуй»[30].

— Понимаю. — сказал секретарь. — Осмелюсь предположить, что государю угодно было бы видеть здесь семью генерала Ли Сю-чена в то время, как сам генерал находится на поле сражения?

— Взять в залог семью Ли Сю-чена? — тихо переспросил Мын Дэ-энь.

— Он очень любит своего сына Мао-линя, — еще тише пояснил секретарь.

— Солдаты армии Ли Сю-чена слишком ему преданы, — сказал Мын. — Все эти земледельцы из отдаленных провинций слепо идут за своими генералами. Надо взять семью и установить наблюдение.

— Повинуюсь! — проговорил секретарь и вторично склонил свое желтое, неподвижное, сухое лицо с вечно насупленными густыми бровями.

Когда Ли Сю-чен прибыл к своей армии, на северный берег Янцзы, он узнал, что семья его арестована и увезена в Нанкин.

5. Отцы-миссионеры

— Иисусе, царь славы!Иисусе, светоч справедливости,Иисусе, сын девы Марии,Иисусе, бог сильный,Иисусе, всемогущий,Иисусе, всетерпеливый,Иисусе, убежище наше,Иисусе, сладчайший.Помилуй нас!..

Ю повернул голову и тотчас же получил подзатыльник.

Отец да Силва, дежурный по мастерской, посмотрел на него зловеще и ничего не сказал. На молитве всякие разговоры воспрещены.

Ю повернул голову потому, что ему было скучно. А скучно ему было потому, что молитва читалась на латинском языке, на котором Ю не понимал ни одного слова.

Ю глубоко вздохнул и получил второй подзатыльник, потому что вздыхать на молитве запрещалось.

В Сиккавейской общине были очень строгие порядки. Но запомнить эти бесчисленные строгие правила было не так уж трудно: здесь вообще почти все запрещалось, кроме работы. Когда Ю поступил в общину, ему дали поесть вовотоу[31] и уложили спать на солому. Пока он спал, на него брызнули «святой водой» и нарекли Юлием. После этого в книге крещений появилась запись о новообращенном китайском мальчике «около десяти лет» (Ю не знал, сколько ему лет). На этом заботы о новообращенном кончились. Дальше ему предстояло «выполнять свой долг». И Ю выполнял его.