Торикаэбая моногатари, или Путаница - Автор неизвестен

— Да, ты прав, у меня с ней был странный брак, но я тоже считаю, что весь этот шум случился из-за тебя, тебе нужны все женщины, это так противно. Мы с Ённокими, может быть, сумели бы все исправить, — когда Химэгими произносила эти слова, у нее был такой трогательный вид, в своей грусти она была так бесконечно обворожительна, что Сайсё хотелось смотреть и смотреть на нее, и он чувствовал, что не может расстаться с ней даже на короткое время, но его тревожила Ённокими, поэтому он сказал:

— Меня не будет всего одну ночь.

С этими словами он уехал.

«Что же мне теперь делать?» — в тоске и унынии плакала и грустила Химэгими. Спустилась ночь, луна была светла и освещала реку, воспоминания не давали Химэгими покоя. Столько всего случилось, что и не вынести! И вот из ее груди вырвалось:

Всегда считала я,Что над рекою УдзиСветла луна.Но вижу: застилает теньНесчастную луну.

В дороге сердце Сайсё не было покойно, образ Химэгими не покидал его. Он прибыл в столицу, и когда спустилась ночь, тайно пробрался в дом Ённокими. Саэмон встретила его и, заливаясь слезами, сказала:

— Ённокими такая жалкая и потерянная — вот-вот растает, не поймешь, жива или мертва, и ей совершенно не к кому обратиться за помощью.

У Саэмон были основания так говорить.

Сайсё произне: «Я хочу ее видеть». Теперь отказать ему было уже нельзя. Саэмон ответила:

— Может статься, вы увидите ее в последний раз.

Саэмон не отличалась особенным умом, она не стала перечить Сайсё и проводила его к Ённокими.

В тусклом свете Ённокими выглядела такой жалкой, будто жизни в ней уже не осталось, она лежала, распустив длинные волосы, живот ее был уже достаточно большим. Даже чужестранный воин или варвар с окраин государства, несомненно, пожалел бы ее, а уж Сайсё, так любивший ее, тот расплакался сразу же. Он так расстроился, что в глазах потемнело, лег рядом и взял ее за руку:

«Ну же, посмотри на меня!» Ённокими удивилась и с трудом приоткрыла глаза, она подумала, отчего он опять здесь — и без него ей так тошно, она лила бессильные слезы и ее дыхание прерывалось: ей и вправду было о чем печалиться. Сайсё тоже не мог скрыть своих чувств и продолжал плакать.

— Все хорошо! Это судьба. Не переживай так. Ты будешь жить, и родители простят тебя. Умереть беременной — большой грех.

Он дал ей теплой воды, ему не казалось, что ее жизнь в опасности.

— Успокойся, все будет хорошо.

Он приказал поднести светильник поближе, чтобы лучше видеть ее. Она спрятала от него свое лицо, в ее позе были заключены бесконечное благородство и изящество. В думах о том, как сложится его жизнь, если она умрет, он расчувствовался и пролежал рядом с ней до рассвета, но и тогда Сайсё не смог покинуть ее. Он потихонечку позвал слуг и распорядился, чтобы начали читать молебны, сам же остался с ней. Ённокими приняла все со смирением, она знала, что не может положиться на Сайсё. Как горько!

Химэгими же, пребывавшая в Удзи, не могла успокоиться, тревожные чувства одолевали ее. Сайсё волновался за нее, но обнаружив Ённокими в таком плачевном положении, он решил, что оставить ее слишком жестоко, поэтому он написал в Удзи длинное письмо и дней пять или шесть оставался с Ённокими. Он часто плакал и не оставлял ее своими заботами. Ённокими тосковала — она знала, что Сайсё не пристало быть подле нее, она страшилась гнева небес, но поделать ничего не могла, смерть была все еще рядом. Сайсё не мог оставить ее, печалился и скорбел, не расставаясь с ней ни на миг — он жалел ее по-настоящему, от всего сердца.

И в государевом дворце, и в частных домах волновались и печалились по поводу исчезновения Советника, люди повторяли: «Во всем виноват Сайсё». Сайсё было неприятно это слышать, ему было мучительно больно, что Садайдзин верит молве. Сайсё стыдился этого и не появлялся в свете. Заботясь о Ённокими, он заказывал все новые и новые молитвы. Оставив нужные распоряжения, он в слезах покинул столицу и вернулся в Удзи. Там царила тишина, Химэгими очень располнела, она страдала, грустные думы одолевали ее, она лежала, глядя в никуда. Сайсё сам не знал, как он мог провести эти дни без нее. Теперь она станет считать, что он жесток, станет его презирать, и у нее есть на то все основания. Какая жалость! Проливая слезы на уже и так мокрые рукава, он попытался ее утешить и поведал без утайки о положении Ённокими. Химэгими же думала: «Как сильно Сайсё любит её! Он волнуется за нее и, верно, пишет ей письма, он любит ее не меньше, чем меня. Мы с ней оказались в одном положении. Какое унижение! Какой ничтожной я предстану в глазах людей!» — Химэгими в глубине сердца все еще продолжала считать себя и Ённокими связанными супружескими узами, но понимая, что она не может упрекать Сайсё, она сделала вид, что все это ее не волнует. «Пусть сейчас он любит меня сильнее всех, но с его нравом это ничего не значит. Ведь даже сейчас его сердце разрывается между нами двоими… И все же до времени мне не следует отворачиваться от него», — хотя теперь обликом она была женщиной, но, привыкнув жить мужчиной, она рассуждала, как мужчина. Увидев, что она спокойна, Сайсё бесконечно обрадовался — все выходило так, как он хотел.

В доме Садайдзина привыкали к отсутствию Химэгими, но каждый день надеялись на его появление. Со дня исчезновения Химэгими прошло уже два месяца, но никаких известий о том, что кто-то втайне принял монашество, не поступало. «Даже если он решился покинуть этот мир, мы так старательно ищем его, совершенно невозможно, чтобы он не нашелся. Вряд ли он мог скрыться где-то далеко, а в окрестностях столицы нет такого места, где бы не справлялись о нем. А что если… Конечно, сам Сайсё не способен на такое, но вдруг какой-нибудь злодей, который служит ему, решил, что вот, мол, господин неспокоен, поскольку не может беспрепятственно встречаться с женщиной, которую он тайно посещает, и расправился с соперником?» — когда эта мысль пришла в голову Садайдзину, он совершенно обезумел, теперь у него даже не было сил стенать и плакать, он просто лежал ничком, ни на что не обращая внимания. Так в его доме появился еще один повод для вздохов и тревог.

Вакагими вспоминала, что сказал ей Химэгими в тот вечер, когда он пропал. Он, видно, тогда решил, что проводит здесь свой последний день. Если бы только она это знала, не позволила бы ему уйти одному, ей нужно было сказать, что и она уходит вместе с ним. «Конечно, в детстве мы чурались друг друга, но когда я переселилась во дворец, он всегда обо мне заботился — провожал и встречал, мне это было лестно, я радовалась тому, что мне есть на кого положиться. Нас всего двое и как ужасно, что теперь он пропал. Должен ли он был предстать перед людьми мужчиной или все-таки женщиной? Где он скрылся, в каких горах-долинах затерялись его следы! Химэгими был сердечным и понимающим, он — женщина, но он решил стать мужчиной. Я же рожден мужчиной, но в детстве я поддался влечению сердца и стал женщиной, и теперь живу, как женщина. Но в эту минуту мне не пристало полагаться на других и прятаться. Отец совсем обессилел, его жизнь на исходе, и он не сможет найти Химэгими. Другие тоже вроде бы ищут его, но только это ни к чему не приводит, потому что они на самом деле не вкладывают душу в эти поиски. Пусть его трудно найти, но он все равно где-то рядом! Я не могу оставаться безучастной, я переоденусь мужчиной и отправлюсь за ним и найду во что бы то ни стало, и мы вернемся вместе! Если же меня ждет неудача, я тоже приму монашество — и пусть высоко в горах сокроются мои следы. А об отце тогда позаботятся люди. Обо мне всегда заботились, как о женщине, никто не ждет, что я вдруг явлюсь мужчиной, начну приказывать и заботиться о других, но я не могу оставить все, как есть, ведь я могу опоздать, а я не хочу жить в этом мире без него». Днем и ночью Вакагими утопала в слезах. Что скажут люди, если она тоже исчезнет? Может, ее намерения безумны? Поделиться своими сомнениями с отцом было невозможно, поэтому Вакагими рассказала все матери. Та же совершенно растерялась.

— Но нас ведь на этом свете только двое, а я не знаю, где он, я вне себя от горя. Отец, похоже, при смерти, а я ведь все-таки мужчина, мне не подобает оставаться безучастной. Я хочу стать тем мужчиной, каким мне назначено быть, и сделать все возможное, чтобы найти Химэгими, — решительность Вакагими была непривычно мужской.

— Это что еще! — испугалась мать. — Ты же слабый, как женщина, как ты станешь его искать? — расплакалась она.

— Дело ведь здесь еще в чем: хоть все и говорят, что его искали на каждой горе, в каждой долине, но это только слова, настоящей решимости найти его у них, верно, не было. Мы же родились братом и сестрой, и я вложу в поиски всю свою душу, так неужели я не сыщу его? Он полагает, что я не стану его искать. Но если я приступлю к делу, ему не спрятаться, как бы он ни старался. Он относился ко мне так тепло и сердечно, будто бы нас и не воспитывали порознь, и я должна хоть как-то ответить на его любовь.