За свои слова ответишь - Андрей Воронин

– Хоп! Хоп!

Психи, отлично запомнившие, как их били санитары, отводили душу. Толстый, как боров, сумасшедший уселся на Конопацкого верхом и изо всех сил давил ему горло, при этом широко открыв рот, урчал и высовывал язык.

Когда Грязнов подбежал к Конопацкому, то уже сам не мог ничего поделать, того не было видно из-под сгрудившихся сумасшедших, каждый рвался добраться до голого тела, ущипнуть, сдавить, ударить. Грязнов бил ногами, оттаскивал психов за халаты, кричал, ругался матом, но на место одного оттащенного бросались двое свежих.

– Суки! Прочь! Убью! – кричал Валерий Грязнов, размахивая оторванным от серого больничного халата воротником.

Вновь подбежавшие сумасшедшие, устрашенные его видом, стояли поодаль полукругом и боязливо жались друг к другу. Но те, кто уже почувствовал боль, кто ощутил запах крови, безумствовали в полном смысле этого слова.

Наконец-то подоспели санитары. Орудуя дубинками со встроенными электрошокерами, им удалось-таки растащить психов, утихомирить их.

Конопацкий лежал на спине, перепачканный в земле.

Даже траву и ту на этом месте психи вырвали с корнем, превратив газон в зелено-желто-коричневое месиво. Виталий выглядел ужасно: исцарапанное лицо, до половины оторванное ухо, сломанный нос, разорванная до самой мочки уха щека, разбитая бровь вывернулась и сползла на кровоточащий глаз, сквозь кожу, чуть выше живота, торчало остро сломанное ребро, вздрагивавшее при каждом неровном вздохе.

– Уроды! – кричал Грязнов, замахиваясь на сумасшедших, и те с криками и смехом разбегались, но недалеко, прятались за деревьями и оттуда выглядывали – что же будет дальше.

Пару раз пнув ногой лежащего и ноющего психа, Грязнов наконец сорвал-таки свою злость и понял, что нужно действовать быстро. От административного корпуса уже бежал в расстегнутом белом халате встревоженный Марат Иванович Хазаров.

– Ну что я могу сказать, козлы – они и есть козлы, – плюнул на истоптанную траву Грязнов, когда Хазаров с укором посмотрел на него.

Приковылял и свалившийся с лестницы охранник. Он прижимал к голове напитавшийся кровью носовой платок и виновато смотрел на главного врача.

– Он.., я сам не знаю… – попытался оправдаться он.

– Заткнись! – процедил сквозь зубы Хазаров. – В реанимацию, быстро! Где носилки?

Двое санитаров побежали к крыльцу, а Марат Иванович присел возле неровно дышащего Конопацкого. Брезгливо, боясь испачкаться, приоткрыл тому веко. Закатившийся глаз подрагивал, на нем неровное, как клякса, расходилось пятно кровоизлияния.

Хазаров прижал пальцы к сонной артерии, почувствовал неровное, судорожное биение.

– Конец, долго не протянет. Резать надо прямо сейчас, – это было последнее, что услышал Конопацкий.

Слова психиатра донеслись до него издалека, словно эхо, и он тут же провалился в черное небытие.

– Срочно звони, чтобы приехал хирург, – бросил он Грязнову, – потому что наш специалист способен только отделить почку. Пусть готовит изотермический контейнер для сохранения, – Хазаров отдавал только самые необходимые распоряжения, понимая, что сейчас у него не хватает людей, чтобы их исполнять.

Еще живого, но уже бесчувственного Конопацкого положили на носилки и отправили в операционную. Мрачный, ссутулившийся Хазаров поднялся на крыльцо и столкнулся с перепуганной Катей, пристально посмотрел на нее.

– Вот что иногда бывает, – тихо произнес он, – иди в операционную, там понадобится твоя помощь.

Сумасшедших охранники загнали в корпус, не обращая внимания на то, что у некоторых оказались выбиты зубы, разбиты носы, у двоих сломаны руки.

Катя быстро присоединяла к телу Конопацкого датчики, накрыла его простыней, оставив окно на спине.

– Анестезии не надо, – из-под маски произнес хирург, когда анестезиолог попытался приложить к лицу Конопацкого маску, – он и так уже, считай, труп, бесчувственный.

Виталик даже не вздрогнул, когда его кожу располосовал скальпель. Катя, ассистируя хирургу, старалась забыть о том, что сегодня произошло, старалась не думать, что это она дала Конопацкому в руки скальпель, спровоцировала его побег.

Она всецело сосредоточилась на работе, старалась не ошибиться, подавая инструменты, но пару раз вместо ножниц протягивала зажимы, вместо зажимов – скальпель. Ее не смущало то, что хирург во время операции ругается на нее матом, так было заведено: делай что угодно, лишь бы это помогало работать.

В зияющий разрез Катя сунула кровеотводящую трубку, обложила обнажившиеся почки тампонами.

– Кажется.., успели., мать его, – шептал под маской хирург, мастерски перерезая ткани и устанавливая зажимы. – Кажется, успели на…

Наконец почка была отделена, и ее бережно поместили в изотермический контейнер для хранения органов, предназначенных для трансплантации.

И в этот самый момент на экране осциллографа ломаная линия стала прямой.

– Мы успели, и он успел, – мрачно пошутил хирург, стягивая перчатки и бросая их в умывальник. – Ну и испачкался же я, – спокойно произнес он, глядя на зеленый халат, сплошь забрызганный кровью.

– Я устала, – прошептала Катя.

– Отдыхай, теперь тебе никто не помешает.

Но отдохнуть ни ей, ни хирургу не пришлось. Их еще ждали проломленная голова санитара, только что пришедшего в себя, увечья сумасшедших. Бригада хирургов, вызванных Хазаровым из Москвы, уже прибыла, и вовсю шли приготовления к пересадке почки геру Шнайдеру.

– Черт с ним, со вторым тестом на СПИД, – сказал Хабаров, – если ждать результатов, то не успеем. Будем считать, что все в норме.

Затем он тронул за руку Грязнова и повел его в комнату, где стоял пустой металлический стол с разрезанными ремнями.

– Валера, посмотри, ты в этом лучше разбираешься.

– А что здесь смотреть, – зло ответил Грязнов, – я и так уже понял, что произошло.

– Ну?

– Эта сучка, Катька, устроила ему побег.

– Зачем же ты сразу так? – улыбнувшись, произнес Хазаров.

– Я по ее лживым глазам понял, лишь только на нее посмотрел.

– И я понял, но убедиться не мешает.

Грязнов подошел к столу, осмотрел все четыре ремня.

Три из них были явно перерезаны скальпелем, четвертый же наполовину разорван, наполовину разрезан.

– Посмотрите, если не верите, Марат Иванович, она надрезала один ремень и дала ему скальпель, оставила одного.

Хазаров задумчиво смотрел на перерезанные ремни, затем покачал головой.

– Ты понимаешь, что это не так?

– Да нет, точно! Вы что, не видите?

– Я-то вижу, но думать приходится не всегда так, как было на самом деле. Просто кто-то, я не знаю – ты, она, а может, я, случайно оставил скальпель на столике поблизости, он сумел дотянуться и перерезал ремни.

Грязнов, ничего не понимая, смотрел на Марата Ивановича.

– Но это же невозможно! Ни я, ни вы к скальпелю не прикасались, а насколько я понимаю, он лежал там, под вытяжкой, и чтобы до него дотянуться, нужно иметь руку метра четыре длиной.

– Я еще раз тебе повторяю, – спокойно втолковывал Хазаров, – что Катя не виновата, и мы ей сейчас об этом скажем, понял? – он подмигнул Грязнову.

Тот растерянно улыбнулся:

– Кажется, понимаю.

– Ну вот, успокоишь ее, подбодришь, скажешь, что она ни в чем не виновата. А потом, знаешь, я не хочу ее видеть в обозримом будущем, а потом – никогда. Жаль, конечно, что у нас нет сейчас заказа на пересадку почки женщине примерно ее возраста, но, с Другой стороны, тело ее должны найти целым. Насчет невредимости – это уж тебе решать.

– А почему я?

– Кто же еще? – пожал плечами Хазаров. – Я врач как-никак, клятву Гиппократа давал, а ты спецназовец бывший, можно сказать, профессиональный убийца. Это уж, Валера, кто на кого учился. Я ее задержу здесь до одиннадцати вечера, а ты уж смотри по обстановке. Да, кстати, – Хазаров остановился возле каталки, на которой лежал прикрытый окровавленной простыней труп Конопацкого, – сделай так, чтобы он исчез незаметно. Ты это умеешь, специалист, – и, не дав Грязнову возразить ни слова, Хазаров вышел на лестницу. – Где наша Катя? – спросил он у санитара.

– Там.

– Душевнобольным гипс накладывает? Что ж, похвально. Скажи, как закончит, пусть зайдет. Я поздно буду, день-то сегодня особенный.

В операционной в это время шла ответственная работа.

На лицо Шнайдера легла прозрачная маска, от которой тянулся к баллонам гофрированный шланг. Несколько глубоких вздохов – и гер Шнайдер почувствовал, как мир закружился у него перед глазами, он только успел подумать, что, наверное, точно так же приходит смерть, легко и буднично.

Он еще несколько раз невнятно пробормотал:

– Фюнф, фюнф… – цифру «зеке» у него вспомнить уже не было сил.

– Все, наркоз действует, – сказал анестезиолог, – можно приступать.

Все присутствующие в операционной затаили дыхание. и хирург занес скальпель над бледной дряблой кожей.