Симбиот - Вячеслав Федоров

В разгар полемики, какой-то умник из ГАУ притащил наработки Сидоренко и Упорникова, обосновывающих необходимость введения для дивизионной артиллерии калибра в 95 миллиметров. Со стороны ведомства маршала Кулика, это было весьма опрометчивым шагом. После появления этих бумаг ругань превратилась в матерный лай. Вроде бы сплотившиеся воедино пушкари, вновь раздробились аж на три группировки. Первые утверждали, что в условиях нарастающей военной угрозы осуществлять переход на новые калибры будет самоубийством. Вторые не без оснований заявляли, что такими темпами перевооружение завершится как раз ко второму пришествию, а если верить заявлениям церкви, после этого события оружие и вовсе не понадобится. Третьи склонялись к точке зрения самого ГАУ, осознающего необходимость увеличения калибра дивизионной артиллерии, но предложившего в качестве компромиссного варианта 107 миллиметровый, обосновывая это наличием некоторого запаса боеприпасов.

Короче говоря, до чего они там договорятся было совершенно непонятно.

На фоне артиллеристов образцом солидарности выглядели Сталинские соколы. С момента появления авиации, все пилоты отличались крайней независимостью суждений и общей безбашенностью. И тут это проявилось в полной мере. Авиаторы не оставили в покое ни одной мелочи и не забыли ни одной сволочи. Наблюдавший за этим процессом со стороны Смушкевич долго крепился и терпел, но, в конце концов, не выдержав, снял ордена и знаки различия и присоединился к дискуссии. И прихватил с собой Пашу Рычагова. На моих глазах происходило знаменательное событие — на свет рождалась доктрина защиты аэродромов. Ее суть сводилась к одной фразе — защити аэродромы, а потом аэродромы защитят тебя. При этом к проблеме защиты аэродромов сразу подошли комплексно. Рассматривались возможности усиления зенитного прикрытия, инженерного оборудования и противодиверсионной защиты. Взлетные полосы должны были стать неприступными твердынями, как с воздуха, так и с земли.

Далее пошли обсуждения вариантов собственных активных действий. И на этом этапе влез я. Моим первым предложением стало объединение авиации военных округов, а в дальнейшем и фронтов, под единым командованием, создав при каждом округе полноценную воздушную армию. Это позволяло своевременно концентрировать массу авиации на нужном направлении, что существовавшая ныне система не позволяла. Вся окружная авиация была раздергана по отдельным авиационным дивизиям и придана полевым армиям, а командующий ВВС округа не имел даже полноценного штаба для управления своим хозяйством. Далее я предложил создать на базе штаба авиационной армии полноценный пункт управления противоздушной обороной и всей авиацией округа. Штаб в любой момент времени должен был обладать всей полнотой информации относительно происходящих событий, как в воздухе, так и на земле. Он должен стать пунктом управления боем, а не придатком, обеспечивающим материально-техническое снабжение. Это требовало решения огромного перечня проблем, начиная от расширения сети воздушно-наземного обнаружения самолетов противника, до снабжения их системами бесперебойной связи и раннего обнаружения. И тут мне было чем им помочь! И я, и все АБТУ долгое время ломали голову, куда деть огромную толпу броневиков ФАИ и БА-20. Может хоть авиаторам сгодятся. Кроме того, я намекнул на то, что неплохо было бы задать пару вопросов разведке, поскольку по косвенным признакам можно предположить, что англичане пользуются похожей системой. Чего велосипед-то изобретать? Кстати необходимость наличия в каждой дивизии специально обученного авиационного наводчика, снабженного надлежащими средствами связи, предложили сами летчики. Само собой я их поддержал.

На фоне всеобщей вакханалии саперы выглядели сущими душками. Из их помещений доносились лишь спокойные, размеренные голоса, уверенного обосновывающие какие-то нормативы и методики. Я-то точно знал, что среди них немало сотрудников НКВД, обладающих в этом деле немалым опытом. И готов побиться об заклад, что фрицы проклянут тот день и час, когда послушались своего фюрера и приперлись в Россию, где взрывается каждый пень и банка из-под тушенки.

С каждым днем я ощущал, как возрастает количество ненавидящих взглядов в мою строну. По мере накопления информации, руководство Наркомата обороны все отчетливее понимало, какую яму вырыл им товарищ Павлов. Если бы они сразу это поняли, то легли бы костями, но ничего подобного не допустили. А сейчас было уже поздно. Но вот рассчитаться со мной за собственные беды им помешать никто не мог. И я буквально чувствовал, как над моей головой растет туча генеральского гнева. Вот только это опять было мне на руку. Пока они заняты мной, их противодействие новшествам уменьшалось.

Но я ждал и еще одного события. Я был уверен в том, что Сталин ежедневно получал исчерпывающие доклады о работе комиссии. Он не мог оставить без внимания все то, что нарыли тут эксперты. И он должен был прореагировать. И прореагировал. На семнадцатый день, 13 мая 1940 года Вождь не выдержал — созвал экстренное совещание, на которое вызвали весь руководящий состав Наркомата обороны.

Если бы товарищ Сталин мог позволить себе орать и ругаться матом, то он, несомненно, сделал бы это. К его несчастью статус признанного вождя трудового народа этого не позволял. Уже по его выражению лица, многие почувствовали надвигающуюся бурю, и воздух в кабинете наполнился ощущением страха и обреченности. Иосиф Виссарионович начал свою речь с зачитывания наиболее вопиющих фактов разгильдяйства и бездарности, царящих в РККА. Каждое его слово тяжеленным молотом вколачивало гвоздь за гвоздем в крышку очередного гроба, уже тщательно сколоченного и покрашенного.

— Скажи мне Клим, — обратился Вождь к Ворошилову: — Чем ви там занимались все это время? С Буденным на шашках рубились и на тачанках катались? Куда ушли все наши деньги и ресурсы? На что потрачено столько времени? Где наша непобедимая, могучая Красная Армия? Где она? — Климент Ефремович обреченно молчал, а Сталин испепеляющим взглядом начал осматривать присутствующих, наконец, его взор остановился на мне:

— А что, товарищ Павлов, вы так спокойны? Или вы думаете, что в Автобронетанковом управлении нет проблем? Так по моим данным на порученном вам направлении проблем чуть ли не больше чем у всех остальных вместе взятых! Или вы не понимаете этого? Отвечайте.

— Товарищ Сталин. Я полностью осознаю свою вину в сложившейся ситуации. Не считаю возможным, отстраняться или увиливать от ответственности. Я готов понести любое наказание. Наоборот, я считаю своим долгом завить, что существующие проблемы гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Гораздо глубже! Вот здесь… — я достал из принесенной папки несколько листов бумаги, тот самый контрольный выстрел в голову, о котором я говорил ранее: — Вот здесь докладная записка, подготовленная сотрудниками АБТУ. Из ее содержания становится очевидным, что большинство фактов, выявленных комиссией, уже были известны. Сотни и тысячи документов мертвым грузом лежат в наших сейфах. Но никаких выводов из их содержания сделано не было! Никаких!

— А вот мне почему-то кажется, что ви так ничего и не поняли. Я вам предлагаю задуматься над этим серьезно… Где-нибудь в другом месте. Идите и подумайте хорошенько.

— Разрешите идти?

— Идите. Идитэ…

После ухода симбиота обстановка в кабинете стала сходной с анекдотом про студента, попавшего в ад. Не знаете? Сейчас расскажу.

Помер студент. Ну и за грехи свои попал в ад. Подходит к нему черт и говорит, мол, ты занимайся всем, что раньше делал. Ешь, пей, гуляй и развлекайся, как хочешь. Но каждый вечер я буду приходить к тебе, и забивать в твою пятую точку по гвоздю. Или можешь идти поджариваться на сковородке или вариться в котле? Студент подумал и решил выбрать первый вариант. Первую неделю черт приходил ежедневно, потом пропал. День нет, два нет, неделю нет, месяц. Через три месяца черт явился с ящиком гвоздей и говорит: "Ну что студент, погулял? Пора и сессию сдавать!"

Вся фишка была в том, что гвоздей у товарища Сталина было гораздо больше, чем генеральских задниц.

Теоретически, я был готов к подобному развитию событий. Рано или поздно Сталин должен был указать на соответствующее место зарвавшемуся подчиненному, будь тот хоть тысячу раз прав. Показать кто тут главный, кто тут альфа и омега. И показал, избрав для этого весьма наглядный способ. Однако одно дело понимать, а другое пережить это в действительности. Я был ошарашен и обижен. Стало как-то тоскливо и тревожно, как будто какая-то неуловимо-тонкая струнка лопнула в душе. И никакие мысли о том, что таким образом Вождь пытался вывести меня из-под удара, уже не могли принести успокоения. Я просто не был морально готов к тому, что здесь происходило в действительности.