Два квадрата - Юрий Бурносов

Грейсфрате Броньолус вышел из их скопления, развернул большой свиток и стал читать:

«Я, грейсфрате Броньолус, миссерихорд волею господней, а равно и специальный суд, в составе коего чиновник десятой канцелярии прима-конестабль Хаиме Бофранк и наместный староста Сильвен Офлан, рассмотрели прегрешения поселянки Эльфдал, дочери Ойера, исследовали показания сообщников и свидетелей, а также собственное ее признание, сделанное перед нами и скрепленное присягой в соответствии с законом, в равной степени как и показания и обвинения свидетелей и другие законные доказательства, и основываем свой вердикт на том, что было сказано и сделано во время этого суда.

На законном основании мы согласны с тем, что ты, поселянка Эльфдал, как и твои помощники, отрицала сущность господа нашего и поклонялась дьяволу, старинному и безжалостному врагу рода человеческого.

Нет нужды приводить гнусные подробности, которые были услышаны нами в ходе процесса. О многом добрым жителям поселка знать не стоит, ибо для уха истинно верующего это звучать будет дико и ужасно. Но главное – это признание участия в убийствах многих своих соседей, и все это – во имя служения дьяволу и по наущению его.

Все это прямо осуждается господом нашим.

По этой причине мы, грейсфрате Броньолус, чиновник десятой канцелярии прима-конестабль Хаиме Бофранк, наместный староста Сильвен Офлан, именем господним распорядились составить сей окончательный приговор в соответствии с законодательными предписаниями всех почитаемых теологов и юристов. Смиренно моля о милости господа нашего, настоящим официально приговариваем и объявляем поселянку Эльфдал, дочь Ойера, истинную вероотступницу, идолопоклонницу, бунтовщицу против самой святой веры, отрицающую и оскорбляющую всемилостивого господа, совершившую самые мерзкие преступления, ведьму, ворожею и убийцу, поклоняющуюся дьяволу, виновной в ужасных преступлениях и скверных умыслах.

Настоящим приговором повелеваем упомянутую ведьму Эльфдал, дочь Ойера, предать сожжению на костре, дабы смерть ее была мучительной и наглядной для любого, кто усомнится в господе нашем и задумается о служении дьяволу».

Двое миссерихордов, среди которых можно было узнать брассе Хауке, вывели женщину к подножию костра и сняли с нее рубище, так что она осталась совершенно обнаженной. Третий миссерихорд укрепил ей под мышками и между ног мешочки с порохом, а пыточный мастер в это время ждал у столба, где уже приготовил три железных обруча – один, чтобы приковать женщину к столбу по поясу, второй – по шее и третий – по ногам.

Будучи прикованной, Эльфдал устремила взгляд свой к небесам и начала безмолвно возносить молитву. К ее ногам бросили охапки сухого хвороста, а две из них дали ей в руки. От грейсфрате Броньолуса последовала команда поджечь костер, но среди хвороста оказались вязанки зеленых веток, и прошло некоторое время, прежде чем он разгорелся. Погода выдалась холодной и сырой, ветер дул в противную сторону, и срываемые им языки пламени едва касались несчастной Эльфдал.

Костер подожгли еще в нескольких местах, взорвались мешочки с порохом, но пользы это страдающей женщине не принесло. Она продолжала возносить молитвы: даже когда лицо ее почернело в огне, а язык распух так, что она не могла больше говорить, губы ее все еще шевелились, пока не спеклись с деснами. Она била себя в грудь руками, с кончиков пальцев которых капали жир, жидкость и кровь. В конце концов, нижняя часть ее тела сгорела и внутренности выпали до того, как жизнь покинула поселянку.

Все это время сын ее, карлик Хаанс, метался и рвался на веревке, которую держал один из миссерихордов, и безумно кричал. Но что взять с бедного дурака, коему еще предстояло принять такую же страшную казнь?

Когда костер прогорел и стало ясно, что Эльфдал превратилась в уголья, все медленно разошлись. На пепелище опустился ворон, но даже он не смог найти съестного среди сплошной едкой гари. Негодующе каркая, он поднялся и полетел прочь в надежде найти в полях дохлого суслика или ласку.

Грейсфрате Броньолус же, возвращаясь, заметил в толпе не один возмущенный взгляд – брошенный украдкой, но несомненно опасный. И, вернувшись домой, записал в свои анналы:

«На свете есть три крикливые вещи и четвертая, неспособная легко успокоиться, – коммуна завладевших властью мужиков, сборище спорящих женщин, стадо громко хрюкающих свиней и расходящиеся во мнениях члены капитула. Мы боремся с первою, смеемся над второю, презираем третью и терпим четвертую. Но да избавит нас господь от первой…».

Понятно, что всего этого прима-конестабль – а правильнее, вероятно, бывший прима-конестабль – Бофранк не знал. Он полистал еще немного книгу, вернул ее на место, и тут в дверь кто-то постучал.

Это был не Аксель, посланный за ужином, – он вошел бы без особых церемоний. Поднявшись и запахнув халат, Бофранк подошел к двери и отворил ее, но тут же был сбит с ног ворвавшимся в комнату человеком.

– Ты здесь?! – вскричал он. – Умри! Умри же, дрянной пособник дьявола!

С этими словами вбежавший нанес удар шпагой в то место, где только что лежал, опираясь на локти, Бофранк. На счастье, конестабль откатился в сторону, вскочил на ноги и бросился к стене, где висела его шпага.

Он как раз успел схватить ее, чтобы парировать сильный удар.

– Тимманс?! – воскликнул Бофранк, увидев лицо нападавшего. Принципиал-секретарь был явно пьян, винные пары исходили от него во все стороны, а глаза смотрели ярко и дерзко, как у безумца.

– Как ты проник сюда?! – крикнул Тимманс, нанося колющий удар. – Чего хочешь?!

– Послушайте, Тимманс! Я был у Фолькона, он назначил разбирательство! – Это Бофранк успевал говорить, отбивая выпады Тимманса. – Отчего вы хотите убить меня?!

– Посланник дьявола да умрет!

Говоря так, Тимманс сделал обманный шаг, шпага конестабля пролетела мимо, и Бофранк почувствовал острую боль в руке. Его левый мизинец покатился по плиткам пола, орошая их кровью.

«Левая рука обыкновенно вольней бывает от всех касаний бесчестных и постыдных, а в меньшем пальце будто бы и жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных…» – некстати вспомнил Бофранк, равно как и наставление своего фехтмайстера. Однако же, превозмогая боль, конестабль сделал несколько удачных выпадов и прижал Тимманса к стене.

Нужно было признать, что Тимманс фехтовал заметно лучше, нежели конестабль. Еще немного, подумал Бофранк, и он, измотав меня, одержит победу. Как нелепо! С той мыслью конестабль схватил канделябр и метнул его в противника, издав при этом ужасающий вопль. Тимманс умело уклонился, но канделябр все же задел его плечо, а Бофранк тем временем нанес удар в живот. К сожалению, Тимманс и здесь опередил его, так что кончик шпаги вошел в брюшные мышцы разве что на ноготь, не более.

Оскалив зубы, Тимманс бросился вперед и едва не проколол Бофранка насквозь; последнего спасло лишь то, что он оступился, споткнувшись о край ковра на полу. Зато следующим ударом он почти достал конестабля, и Бофранку ничего не оставалось, как принять его на эфес своей шпаги. То, что это было ошибкой, он понял лишь тогда, когда второй его палец – большой с правой руки – полетел на пол, разбрызгивая во все стороны алую влагу.

Бофранк понимал, что истечет кровью, если схватка продолжится еще некоторое время. Необходимо было либо победить, либо умереть. Он сделал несколько довольно неуклюжих попыток поразить Тимманса, и тут пришло нежданное спасение в виде верного Акселя. Тот вошел в квартиру, имея в руках большую фаянсовую супницу, каковую и обрушил на голову Тимманса, быстро разобравшись в происходящем.

Облитый горячим бульоном принципиал-секретарь закатил глаза и упал на колени, а затем ничком на пол, причем шпага его откатилась в сторону.

– Вы живы, хире?! – тревожно спросил Аксель, хотя и без того видел, что конестабль не стремится умирать, но весьма изранен.

– Все хорошо со мною…

– А что делать с ним?

– Перережь ему глотку и брось в канал, – велел Бофранк. Наверное, это было преступлением, но Тимманс, порывавшийся убить его и, несомненно, утративший долю рассудка, не заслуживал лучшей доли. К тому же он не требовался Бофранку в качестве свидетеля в предстоящем разбирательстве; так пусть его упокоит вода.

Аксель, ничуть не удивившись приказу, извлек нож и сноровисто перерезал горло принципиал-секретаря. Издав жуткий хрип, Тимманс забился, но почти сразу утих и умер.

– Я привяжу ему к ногам груз, чтобы ушел на дно, – сказал Аксель. – А на улицу отнесу его, словно он пьян, а я ищу возчика.

– Смотри же, чтобы никто не заметил тебя, – наказал Бофранк, отыскивая в шкафу корпию. Залив обрубки пальцев едким настоем, он зашипел от боли. Как жить дальше? Левый мизинец, хотя бы в нем «жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных», еще не столь великая потеря. Но большой палец правой руки – что без него шпага и пистолет?!