«Я, может быть, очень был бы рад умереть» - Руй Кардозу Мартинш

– эти мазилы приходят сюда, чтобы пачкать стены!

Иной раз я думаю, что она поступила правильно, ведь она ничего не могла сделать с этими чёрными и зелёными оливковыми каракулями, потому что существует эстетическая любовь в отношении чистоты побелки, с её капиллярной сетью прожилок и способностью впитывать свет, превращая его в кусочки сахара. Слой за слоем, год за годом, очищение Алентежу.

Они высмеивают некоторые картины, совсем белые, но какими красивыми они могут быть.

Бледный как смерть, глаз не сомкнул. Я давно не спал. Это не ново. Нет ничего особенного в том, чтобы чувствовать себя несчастным, сколько людей в таком же состоянии ты знаешь, просто зайди в кафе.

На этом кованом железном балконе с бобинами живёт Тео и надеюсь, что он не выглянет сейчас, потому что в последний раз, когда он помахал мне, он играл на пианино, но вышел на балкон и крикнул поднимись, мне нужна твоя помощь, и всё закончилось светопреставлением.

В тот день, когда я поднимался по лестнице, как ни странно, он продолжал играть на пианино. Тео работает дома, он сочиняет произведение, в котором перекладывает рождественские гимны нашей округи.

Ты ещё играл в фанты, в то время как Тео уже был великим аккордеонистом, пианистом и гитаристом юга. Под традиционные мелодии он применяет джазовые аккорды, контрапункт, Лопиша-Грасу, Белу Бартока и это также ощутимо, странно, но это правда, продолжая в классиках приёмы Джимми Хендрикса и Карлуша Паредеша, обоим пришлось бы брать струны так, словно они тянут на берег утопающего.

В таких песнях как

Младенец Богоматери плачет о башмачке

Ай, ай, ай, плачет о башмачке

Кто-нибудь даст ему подошву, а я сделаю каблук

Тео экспериментирует с диссонирующей гармонией, сохраняя или подпуская мелодию, а, когда он уже сыт по горло от одиночества синтезаторов, иногда он просит меня подыграть ему на гитаре, просто, чтобы попробовать звук,

Опа, динга, динга, опа, дай ещё, дай ещё

Барабаньте в забумбу в канун Рождества ночь, бис

но я такой никудышный музыкант, что, как он говорит на своих сценических концертах, которые начинаются из рук вон плохо, обращаясь к залу: друзья мои, сейчас мы будем играть, пока не научимся.

Я постучал в дверь, пианино замолчало, и я впервые смог различить животный вопль, пронзивший всю лестницу.

– Входи!

– Тео, что ты тут репетируешь и с кем?!..

– Да, хорошая репетиция. У меня тут первоклассный дирижёр, и не говори. Представляешь, жена как раз ушла в магазин…

Дверь гостиной приоткрылась. Искажённый стон раздался из глубины и долетел до коридора, это был Кинаш, держащийся за мебель.

Похоже, что двумя часами ранее (сказал мне Тео) это шатающееся недоразумение шло по улице с упакованной бутылкой, (он планировал преподнести виски в подарок доктору Травессашу, который вылечил его младшего сына от бронхиолита и который живёт несколькими метрами вверх по улице под номером А, а кабинет у него в В

– Гора с плеч упала, но когда Кинаш проходил мимо, он услышал игру Тео, и деревенщина пришёл в восторг от мелодии, поэтому он попросился войти и, слово за слово, откупорил бутылку и теперь уже не хочется уходить. И он был в таком состоянии, что только что объявил о своём намерении оставить каплю на дне бутылки, снова закупорить, завернуть и так и вручить, доктор даже не заметит, потому что бронхиолит очень распространён, сегодня все дети им болеют, все до одного дети, это из-за плохой экологии, и даже если бы доктор заметил, Кинаш свалил бы всю вину на колбасную лавку Паррейриты, я скажу ему, что так и купил её прямо в коробке, думая, что она новая.

Нужен только скотч.

– Скотч, давай, моток клейкой ленты у тебя точно есть.

Услышав этот бред, мы решили, я и Тео, что лучше всего будет, так сказать, покончить с бутылкой, чтобы защитить доброе имя Кинаша, и, без лишних слов, мы тотчас допили и, так как там оставалось немного, Тео пошёл взять новую бутылку в серванте и два кубика льда, это уже и был план действий.

– Он так грохотал, что я начал стучать по пианино, чтобы соседи не заподозрили. Думаешь, аккордеон заглушает лучше? Но соседи злятся на аккордеон… Заткни эту шарманку! – кричат они.

– Хм, мы должны облить его холодной водой и дать кофе.

Но Кинаш услышал нас, и сбежал на четвереньках под стол и, уткнувшись в бахрому ковра из Аррайолуш, как в носовой платок, снова принялся рыдать. Такое никакой скотч не склеит.

– Тихо, Кинаш, ради Бога! Он в таком состоянии, потому что вспомнил какую-то шлюху, Штырь. После стольких лет, что за бред. Кажется, что, когда он проходил мимо, я играл мелодию, которая много значит для него. Вылезай из-под стола!

– Если бы вы только знали, – завизжал Кинаш, – когда мы впервые встретились, я был опьянён ей, а она мной, она задирала нос, была немного тщеславна, ok, поворачивалась ко мне спиной, но эта талия, ай, мать моя женщина, если она и была тщеславной, она имеет право быть тщеславной, а потом однажды мы говорили, говорили, и она была так мила, разговаривать с ней было хорошо, потому что она слушала меня, ok?…

Тео открыл дверь, чтобы выйти.

– Эй, ты куда собрался? – вскрикнул я.

– Я уже слышал эту историю. Сейчас он поедет в Алгарви, чтобы увидеть эту шлюху. Присмотри за ним, я скоро вернусь.

– Однажды я поехал в Алгарви, чтобы увидеть её, – продолжал Кинаш, – когда я туда приехал, было солнечно и ветрено. Облака, не так много.

Я сел, стал слушать. На ковре были разноцветные гончие и вышитые артишоки. Виски был 12-летней выдержки, оттенок чая и мёда. Где я был, когда его заливали в деревянную бочку на выдержку, где я был? Где ещё: на пляже, строил песчаные замки, по уши счастливый.

Вот где ты был.

Ух ты, не могу поверить, я, на пляже, строю замки из песка, после обеда. Мой отец тренирует руки, делает повторения с двумя большими камнями, разводит руки в стороны у кромки воды, как аэродромный сигнальщик. Мама думает, что приготовить на ужин. На обед у нас были сардины, мы в ресторане на эспланаде. Над рестораном высокая стена, хорошо для отработки прыжков на мягкий песок, осторожно, там могут быть битые стёкла.