Река снов. Кольцо Зеркал - Сергей Сезин

Значит, придется ехать в Ярославль.

Я также показал Снорри ту самую монету. Снорри долго и внимательно рассматривал ее, потом сказал, что серебра здесь не больше половины. Чеканил ее какой-то аборигенский сеньор, на гномском оборудовании, потому так хорошо и получилась. И у меня монета из первых партий, потому что не видно результата износа. Делали ее явно давно, он таких монет не помнит. Вообще это ходовой размер и вес для серебряных монет Великоречья, только содержание серебра сильно прыгает. Да, еще один признак старости монеты – нет гурта. Раньше так деньги и чеканились, что позволяло ножницами аккуратно обрезать монету и получить драгоценный металл. Монета же хоть и становилась легче, но выглядела по-прежнему круглой. А у мошенника собиралось некое количества серебра, к его радости. С тех пор как появился гурт, любой мог точно определить, обрезалась монета или нет. Гурт пришел в Великоречье вместе с пришлыми. То есть монета чеканена либо до Воссияния Звезды, либо в достаточно недолгий период после него.

Но период Воссияния Звезды или даже попозже хорошо документирован, так что Ефрем Иванович должен был легко определить, чья это монета, по гербам. А он не смог. А что из этого следует? Следует приятная новость, что монета еще старше.

И раз гербы Ефрему Ивановичу ничего не напоминают, значит, монета принадлежала к ныне исчезнувшему государству. И если монеты его не широко известны, значит, оно существовало очень недолго. Все это радует и гипотетически свидетельствует об ее редкости. Вот только вопрос с ценой, как прежде, висит в воздухе. Ну и ладно, я на ней разбогатеть не планирую.

Идею с дробовым стволом вместо цевья я пока придержал. Попозже. Заказы на пули с магической начинкой есть, так что я займусь работой с кристаллами.

Ладно, пора и честь знать. Время идет к вечеру, пора дать отдохнуть Снорри от меня. Да и меня уже домашний любимец заждался. Будет вертеться вокруг ног, демонстрируя, что заждался и желает общения. Сейчас я таксиста направлю к магазину за вкусностями для Лёвчика, а потом, когда он поест, посидим в садике рядом.

Лето двигалось дальше. Я писал второй роман, уже перевалив за половину. Хозяйством занимался мало. Нанял людей покрасить забор, и они это сделали. Ну и генеральную уборку в доме. Можно было и больше, но за тружениками всегда нужен хозяйский надзор, а у меня с этим возможностей не было из-за службы. Дергали меня и в выходные дни, поэтому не было времени самому кистью махать. Если и получится свободный день, так хочешь его провести спокойно, ни самому не принося проблем, ни другим. Но пару раз я собрался с силами и, вызвав людей, совершил вот это.

Я не зря берег силы, ибо меня ждал очередной сюрприз судьбы в виде командировки в Вирац. Опять пришлось нести Лёвчика к родителям Марины и рвать сердце, выдерживая жалобный взгляд котика. Впрочем, это не единственное, что меня терзало в этой командировке.

…В Вираце уже была значительная группа офицеров и чиновников контрразведки, где они очередной раз давили крамолу. Часть арестантов была уже в Твери, и я успел наглядеться на них, обеспечивая допросы с пристрастием и оказывая им лечебную помощь после них или просто так. Меня и еще двух резервистов-магов перебрасывали им на усиление, как и еще нескольких чиновников. Видно, арестантов было много, и все требовали неусыпного внимания. Ехали мы туда «под прикрытием» – черную форму обязали взять с собой, но в дороге быть в форме либо военной, либо приближающейся к ней по расцветке. Чтобы случайные зрители, видя набитую «военными» «копейку», не так беспокоились, а агенты супостата не ощущали внезапного позыва к бегству, наблюдая большую группу охотников на них.

По дороге туда мы не жалели рессор и моторов, а въезжали в город уже в сумерках, чтобы меньше свидетелей было. Но это было еще не последним сюрпризом – объявили, что мы все время будем находиться в замке и выход за его пределы запрещен. Ну и вылезать на стены и на балконы, высовываться в окна – тоже. Питанием нас обеспечивают на замковой кухне, кроме того, можно через день заказывать напитки и блюда в трактире «Побежденный дракон», но под псевдонимами, которые должны изображать, что заказ делают обыкновенные армейские офицеры. Псевдонимы будут меняться, чтобы изобразить смену офицеров в замке. Ориентировочное время нахождения здесь – неделя. Дальше господин, изображавший армейского полковника, предложил задавать вопросы, если они имеются, но голос его говорил об обратном. Поэтому вопросов не было.

Мне расклад не понравился, хотя я не первый год наблюдаю игры в секретность и уже перестал реагировать на очередной приступ этой болезни. После работы на допросах хотелось бы чего-то для отдыха души, а что здесь можно получить для этой цели: алкоголь из трактира? Можно было бы посмотреть на замок, но опять же – в этом зале будет то, в этом – это, сюда нельзя… И что увидишь? А вот завтра надо будет спросить – можно ли будет почитать что-то в замковой библиотеке? Все же не демаскирую я ничего при этом. Лишь бы ее не заперли из каких-то неясных соображений. Только интересно – кто будет разрешать это?

Проснемся – разберемся.

После ужина меня поселили вместе с поручиком-следователем в одну из комнаток. Условия не роскошные, но куда уж денешься. Поручик выглядел выжатым досуха, потому свалился и заснул в течение пары минут, не обращая внимания на еще горящий ночник. Я тоже последовал его примеру, не преминув отметить, что в замке есть электрическое освещение: сам видел. А вот в нашем каземате – керосиновая лампа. Значит, эта комната – для гостей или придворных понятно какого ранга. Не первого, это точно. Заснул я тоже быстро и наслаждался сном про Лёвчика в саду.

А утро началось с трудов тяжких и неприятных. До обеда я ходил по камерам и оказывал помощь узникам. Оружие велели сдать, но охраняли меня аж три шкафоподобных гражданина. Кто они такие – я не понял, не то жандармы, не то какие-то призванные из резерва урядники. Это я заключил по тому, что они к работе с запорами, решетками и прочими вещами были явно непривычны. Путешествие же в аборигенские тюрьмы – за это надо вдвойне приплачивать! У барона Морна была и такая «камера», если можно так выразиться, – ниша с дверью. В двери прорезаны дырка для лица, две дырки под кисти рук и две дырки под стопы. Дверь открывается внутрь коридора, в нее вставляют (именно так) заключенного, крепят его части тела в этих дырках – и дверь возвращается в нишу. Спина жертвы при этом упирается в стену ниши. И вот в ней его оставляют. Периодически ему дают поесть и попить. Все остальные проблемы – как он хочет. Хоть в туалет, хоть то, что ноги уже не выдерживают, – тебя сюда не отдыхать прислали. Раз в три дня дверь открывают, и другой заключенный, менее виноватый, убирает в нише. Дверь возвращается на место. Интересно, кого так карали при бароне Морне и его благородных предках?

Кстати, сейчас барон Морн сидит на Дворянской улице – далеко отсюда и глубоко. И скорее всего, еще долго не выйдет. Что-то такое с сибаритом-бароном внезапно произошло, что он стал смертельным врагом Твери. Таких врагов из плена и заключения не выпускают. А вот как и когда он умрет… Думаю, что причиной смерти будет сердечный приступ – барон раньше баловался «белым кроликом», который часто дает осложнения на сердце. А в тюремной камере, при сидячем образе жизни, сердце не менее часто сдает.

Жалко ли мне барона Морна? До этого могло быть и жалко. После камеры-двери – не очень.

Еще мне показали другую камеру, которая ныне не используется, хотя при занятии Вираца там кто-то сидел. Она тоже в тюремном коридоре, на повороте. В толще стены, близ пола, железная решетка размером полметра на полметра. А за решеткой – еще полтора метра пространства такого сечения. Говорят, заключенного, не помещавшегося в эту камеру, вгоняли туда, как гвоздь в стенку. Если ноги при этом сломаются и деформируются, то он поместится с гарантией.

Большинство заключенных, что я видел сегодня, были явно не нищими, но не из вассалов Морна. Купцы, небедные ремесленники, менялы или что-то в этом роде. К недомашним условиям они не привыкли, потому пребывали в угнетенном настроении и дружно жаловались на одолевшие их болячки. Ну да. Человек в черной форме, не требующий признаться в чем-то, могущем привести на эшафот, и только спрашивающий, что их беспокоит, – ему-то можно и не врать. Или чуточку преувеличить – вдруг поможет. А он смотрит, спрашивает, делает какие-то пометки в списке и уходит. И за ним захлопывается дверь, отрезая от хорошего вчерашнего и возвращая в ужасное настоящее. Есть у русского народа поговорка: «От тюрьмы да от сумы – не зарекайся». Лично мне за свои прегрешения в тюрьме сидеть не приходилось. Но чужие прегрешения все приводят меня в нее же. И часы, проведенные в узилище, складываются и складываются. Уже можно считать, что в тюрьме я побывал за дебош в кабаке. За это бывает и побольше, но не всем дебоширам так не везет…