Убить клоуна - Ричард Пратер

— Блистер! Спиди! — вопила она. — Бегом сюда! Слышите? Вы не представляете, что здесь случилось.

«Опять ошибается, — подумал я, — они-то как раз представляют».

Но к этому времени я уже добрался до площадки второго этажа гостиницы. Без осложнений я поднялся на четвертый этаж, вошел в 418-й номер и, закрыв за собой дверь, повалился в кресло.

Что ж, до своего номера я добрался, но не чувствовал себя в безопасности. Мне было неспокойно, как человеку, воспользовавшемуся не тем дезодорантом. Я надеялся на здравый рассудок бандитов; ведь, по логике вещей, я должен уносить ноги из этого отеля — и, конечно, я не остался бы здесь, будь на то моя воля. В этих рассуждениях имелся только один существенный недостаток: далеко не все бандиты обладают здравым рассудком.

Но даже если я и обрел временное убежище, вся моя ночная работа, похоже, была проделана впустую. Стоит только Квину услышать, что Шелл Скотт зачем-то оказался в кабинете Салливана, как этот гангстер прикажет обыскать дюйм за дюймом всю комнату. Даже при небрежном обыске мою телекамеру обнаружат, или Квин просто перенесет запланированную встречу в другое, неизвестное мне место.

Клянусь, мне ужасно хотелось узнать, что же происходит внизу, в кабинете Салливана. Возможно, в эту самую минуту головорезы обыскивают отель. Узнать бы, что они задумали, тогда...

Я стукнул себя по лбу. Что со мной? Если мне надо узнать, что происходит в кабинете Салли, следует всего-навсего включить телевизор. Более того, заодно и проверю, как работает мое устройство.

Гейб предупредил, что подсоединил мою систему к двенадцатому каналу, поэтому мне оставалось только повернуть ручку настройки, а потом включить магнитофон. Не обязательно прямо сейчас делать запись, но звук будет идти из динамика магнитофона. Сорвавшись с места, я подбежал к телевизору и включил его, подсоединив магнитофон к ресиверу. Пока трубка нагревалась, я смотрел на экран, затаив дыхание. Только когда замерцал свет и появилось изображение, я вздохнул полной грудью.

Все происходило у меня на глазах; мое кабельное телевидение работало — и работало прекрасно, на экране появилось четкое изображение, за исключением одного-двух смазанных дюймов в правом углу. Я увидел злые глаза и массивный нос Фарго, он сидел на стуле, которым я его стукнул, на лице выражение боли и недовольства, — с ним все ясно и понятно. Он сидел как раз напротив бара, а рядом с ним, поглаживая его по голове, стояла блондинка.

Во всей этой суматохе она так и не успела одеться, хотя все же натянула уродливый лифчик с рюшками, остальная одежда была все еще разбросана по комнате. На экране телевизора ее фигурка выглядела очень соблазнительно. Я так и замер, впившись глазами в экран.

Рядом со стулом на корточках сидел Спиди Гонсалес, а в двух шагах за его спиной стоял другой мужчина, в котором по его почти безносому профилю я узнал Блистера. На смазанном изображении в правом углу экрана мне удалось рассмотреть какую-то женщину, стоявшую около двери.

Я так обрадовался, когда увидел на экране своего телевизора эту сцену в кабинете Салливана и понял, что проклятая система кабельного телевидения все-таки работает, что сначала даже не слышал, о чем они говорят. Звук, доносившийся из динамика магнитофона, был слишком тихим, и я усилил громкость.

В первые секунды я отказывался верить своим глазам — а теперь не мог поверить своим ушам. Это было какое-то безумие, в котором начисто отсутствовал всякий смысл.

Фарго, с перекошенной от злости физиономией, говорил:

— Черт возьми, сколько раз повторять тебе, что ничего не случилось?

Я заморгал, потряс головой, увеличил немного громкость.

— Разве? — заговорила блондинка, но Фарго заорал на нее:

— Заткнись! Сказано тебе: помалкивай.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Какая-то чертовщина. Стукнул я Фарго стулом по башке или нет? Или у него крыша поехала, после того как он увидел меня и помахал своей башкой? Может, у него амнезия, может, он просто псих, а может, стесняется, — но если так, я смущен не меньше его. Подтащив кресло поближе к телевизору, я плюхнулся в него, не спуская глаз с экрана.

Фарго поморщился и потер затылок, потом обратился к Блистеру:

— Ты вместе со Спиди отправляйся в клуб, мы с крошкой придем туда через минуту.

Они вышли, закрыв за собой дверь. Фарго встал, повернувшись ко мне — то есть к телекамере, спрятанной в баре, — спиной.

— Что происходит? — затараторила блондинка. — Зачем ты наврал Спиди и Блистеру, что тебе вдруг стало плохо? Если хочешь знать мое мнение, тебе и сейчас плохо. Когда этот парень ударил тебя... поначалу-то я решила, он ударил тебя из-за того, что ему очень понравился мой танец, но, похоже, не из-за этого. Иначе он не удрал бы с такой скоростью. Но когда этот парень стукнул тебя...

— Заткнись. Ты и твой болван сведете меня с ума! Ох, крошка... — Он замолчал с тяжким вздохом, плечи его опустились. — Послушай меня. Знаешь, кто был этот парень?

— Не знаю, но мой танец ему понравился. Я поняла, потому что...

— К черту твой проклятый танец! Молчи и слушай. — Он даже не повторил на этот раз: «Ох, крошка». Фарго продолжал тихим и серьезным голосом: — Я знаю, кто он. Но ты просто забудь, что видела его, понятно? Его здесь не было. Никого здесь не было. Понятно?

— Нет.

— Что ж, глупышка. Тебе совсем не обязательно понимать это. Просто делай, что тебе говорят. Пусть это будет наш с тобой секрет, радость моя. Больше никто не должен знать. Сделай это для меня, хорошо?

— Зачем?

— Черт возьми! Зачем? Будь все проклято! Потому что я так говорю, черт побери! Ох! Совсем недавно... Понимаешь... Если бы ты не была такой... такой... такой... Ох, крошка, будь умницей, делай так, как тебе говорят.

— Но зачем?

— Ох! Ты меня доведешь... — Он оборвал фразу на полуслове; судя по тому, как он жестикулировал, нетрудно было догадаться, какая напряженная борьба идет в его душе. Наконец, безнадежно взмахнув руками, он заговорил: — Ладно. Ладно. Слушай. Ты не в курсе того, что здесь творится в последние два дня. Но я знаю, и Фрэнк — тоже. Фрэнк, мой босс. Так вот, если до него дойдет, что случилось здесь сегодня ночью, — скажу тебе просто: он вытрясет из меня душу. Не будет тогда у тебя твоего сладкого зайчика.

Мне стало нехорошо, когда я представил, что кто-то, а тем более такая привлекательная женщина, как Вава Вуум, называет Фарго «сладким зайчиком». Но мои ощущения — дело десятое, в эту минуту меня волновало совсем другое: наконец я все понял. И это было великолепно.

— Нам надо притвориться, — продолжал между тем Фарго, — что ничего не случилось, никого здесь сегодня ночью не было. Если Фрэнку когда-нибудь станет известно, что я... снова проштрафился, он свернет мне шею. Он уже предупредил меня, что если я еще раз напортачу, то он закопает меня в землю по самую шею на участке около Санта-Аниты и пустит туда лошадей. Крошка, это не шутка, он так и сделает. И еще станет заключать пари, какая лошадь прикончит меня, чтобы было интереснее. — Он замолчал, перевел дыхание, потом продолжил: — Так что ни слова об этом, понятно? Даже и думать забудь.

— Что ж, пусть будет по-твоему, мой сладкий. В конце концов, ты всегда был ужасно мил со мной.

— Что верно, то верно.

— Ты очень хорошо относился ко мне.

— Приятно слышать.

— Был ужасно щедрым, дарил мне всякие красивые безделушки.

— Верно. — На несколько секунд воцарилось молчание. Фарго был тугодумом, но наконец и до него дошло. — Да! Крошка, помнишь ту норковую шубку, которую тебе так хотелось получить, — там, в магазине на Уилшире?

— Да. Да, помню! — В ее голосе снова зазвучали веселые нотки.

— Так вот, держи рот на замке, ни слова о том, что здесь случилось, — и ты ее получишь.

— Сладкий мой! Такая замечательная шубка, длинная, до самых лодыжек. Ты такой добрый!

— Я-то говорил о той, которую набрасывают на плечи.

— Такая великолепная длинная шуба...

— Вроде бы она называется меховой накидкой?

— ...до самых лодыжек.

— Ага, та длинная шуба. О ней я и говорил.

— Радость моя, ты такой добрый.

Фарго столь красноречиво развел руками, что все стало понятно без слов.

Но эта блондинка с пышными формами знала, когда слова имеют непреоборимую силу, знала, как держать Фарго на привязи, знала, что лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Вава знала, когда делать «Вуум!».

— Мы все о делах да о делах, — сказала она, — а ты меня даже не поцеловал. — Она опять изогнулась назад, выпрямилась, взмахнула руками — и лифчик упал на пол. — Ты не хочешь поцеловать меня?

«Что ж, — подумал я, — все повторяется. Неужели она всегда делает одно и то же?» Ответа я не знал, поскольку не успел изучить привычки Фарго. Его хорошие привычки. Но по крайней мере, он тоже знал, когда следует прекратить болтовню. Через минуту они выключили свет.