Давай будем друзьями - Татьяна Олеговна Новикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не пиши мне больше. Договорились?
Прочитала и ничего не ответила.
Какая понятливая девочка.
***
Всякий раз, когда на экране высвечивается входящий звонок от мамы, я машинально выпрямляю спину. Не потому, что она плохая или я её боюсь.
Потому что она слишком хорошая.
Мы всегда жили вдвоем.
Папа ушел от нас незадолго до моего рождения, но отцовский долг выполнял исправно. Мы общаемся, он помогает мне финансово. Но в доме слово «папа» произносить запрещено. В маме до сих пор не угасла та, давняя, обида за уход.
Она любит меня. Очень любит. Так сильно, что не может допустить даже мысли о моей самостоятельности. Смешно, наверное, но из родного города я уезжала втайне. Сказала маме, что мы всего лишь посмотрим институты, а сама уже заселилась в общежитие. Вещи потом довезли знакомые.
Меня никто бы не отпустил в институт. Почему? Да потому что учиться в другом городе – не уважать свою семью. Потому что не спрашивать материнского совета – ненавидеть мать.
Мама любит меня безоговорочно, но она не может смириться с тем, что я живой человек, а не её дополнение. Какое собственное мнение? Откуда оно у меня?
Мама знает лучше.
Её удушающая забота проявлялась во всем, даже в мелочах типа одежды.
– Ты пойдешь гулять в этом платье? – говорила мама с таким недоумением, будто я напялила павлиньи перья на голое тело.
Разумеется, после этих слов начинаешь осматривать себя, пытаться понять, что с платьем не так. Переживаешь, ну а потом переодеваешься в джинсы.
– Ты собираешься поступать на экономический факультет? – удивленно спрашивала мама. – Я бы на твоем месте пошла в медицину. У меня там знакомые есть, без работы не останешься.
«Но ты не на моем месте!» – хотелось крикнуть мне от отчаяния.
У тебя есть своя жизнь, ты сама отучилась на медсестру, сама горбатишься, как говоришь, за три копейки. А мне всегда нравились цифры. Я любила их и понимала. Так почему я должна идти по твоим стопам?
Проблема в том, что если поступить по-своему, мама попросту обижалась. Уходила в себя, демонстративно не общалась. Она могла неделями хранить молчание, но исправно готовила завтрак. Как напоминание о том, что я неразумное дитя, а она любит меня даже такой.
В какой-то момент я сорвалась и трусливо уехала.
Понимаю, что так нельзя, но дышится в общежитии куда как спокойнее.
Поэтому каждый раз, нажимая на «принять вызов», я ожидаю худшего.
– Ну, привет. Ты в отчий дом вообще собираешься? Или всё, столичная фифа? – с насмешкой спрашивает мама.
– Привет. Пока не понимаю загруженность по экзаменам. На каникулах, возможно…
– Какая загруженность может быть на твоем факультете? Чем вас там учат, считать на калькуляторе? – мама картинно вздыхает. – А вот поступила бы на медицинский, пользу бы приносила. Мы бы тебя пристроили санитаркой. В больнице место освободилось. Я каждый день хожу и думаю: вот, работала бы рядом с доченькой, обедали бы вместе как нормальные люди…
Мама всхлипывает, но меня всё реже пробирают её слезы. Наверное, я черствая дрянь и должна себя ненавидеть.
Другие девушки делятся с родителями проблемами личной жизни, а я даже представить не могу, как скажу про Дениса. Что мне ответят? Вряд ли посочувствуют.
Мама всегда повторяла, что секс – это грязное, постыдное деяние, которым нужно заниматься только с целью продолжения рода.
Наверное, поэтому папа от неё и ушел.
Род-то они продолжили.
– Мам, ну, что мне сделать? Отчислиться?
– Почему ты всегда всё воспринимаешь в штыки?! – восклицает она и вешает трубу.
По всем правилам я должна перезвонить и извиниться. Буравлю взглядом телефон, но сдерживаюсь. За этим занятием меня и застает вошедшая в комнату Катя. Она держит в одной руке тарелку, нагруженную бутербродами, а во второй две кружки с чаем.
– Мама? – понимающе уточняет, заметив выражение моего лица.
– Угу.
– Что сказала?
– Что вместо того, чтобы спасать людские жизни, я занимаюсь какой-то ерундой.
– Забей. Помиритесь, – коротко и ясно; не первая наша ссора. – Всё, не тухни. Давай смотреть фильм, а то мне ещё к Сашке ехать вечером. Ничего не успеваю.
Бухает тарелку на прикроватный столик, пихает мне под нос кружку.
Опять звонок. Неужели мама решила простить неразумную дочь? Или добить какой-нибудь едкой фразой?
Смотрю на дисплей.
Денис…
– Мы вроде бы не общаемся. Что тебе надо? – голос хрустит как сухая ветка под ботинком.
Он дышит тяжело, словно пробежал пятикилометровый марафон. Молчит. Не говорит ни слова. Я тоже умолкаю, хотя хочется высказать много всего. Но на моем лице читаются все эмоции: от дикого страха до неумной, детской радости. Спасает Катька, которая просто отбирает у меня телефон и произносит в динамик:
– Не звони сюда больше, придурок, – а затем нажимает на сброс вызова.
Фильм смотреть мы так и не начинаем, потому что весь вечер я рыдаю навзрыд, захлебываясь слезами, а Катя подливает мне успокоительных капель и гладит по спине.
***
Бабушкина квартира всегда вызывала в Денисе смутные угрызения совести. Особенно теперь. Даже спустя девять лет после смерти Ирины Михайловны здесь сохранились запахи уюта: мягкой шерсти и старых книг.
Она воспитывала его с раннего детства, заменив непутевых родителей. Те у него имелись, но сыном не интересовались. В пять лет сплавили бабушке и уехали устраивать свою жизнь в Европу. До восьми лет отделывались подарками и редкими звонками, а потом развелись. Мама быстренько выскочила замуж за какого-то немца и родила тому белокурую дочку. Отец ушел в многолетний загул, из которого не собирался возвращаться по сей день.
В общем, сын от первого брака им оказался не нужен.
Зато бабушка любила Дениса безоговорочно. Любого. Без каких-либо «но». В одиннадцать лет он с дружками украл яблоки у соседа – она
