Хаосовершенство - Вадим Панов

Вот почему. Но рассказывать президенту СБА о полученном предсказании Ляо не собирался, не тот человек Ник, не поймет. Варвар. Поэтому генерал добродушно улыбнулся:

— Я раскрыл обман. Считайте это небольшой услугой. «Знаем мы твои услуги!»

— В таком случае я должен вас поблагодарить.

— А я надеюсь, что вы поделитесь со мной результатами расследования. Мне любопытно, насколько хороши мои аналитики.

Моратти почесал в затылке.

— Если ваше предположение окажется верным, если Чайка действительно сидел в Африке и писал я-вирус, это означает, что Мертвый работает в паре с Сорок Два.

— А Сорок Два атакует храмовников, — развил мысль китаец.

— То есть Мертвому это нужно?

Информация о возможной связи Кауфмана с цифровым пророком не понравилась президенту СБА гораздо больше, чем весть об измене Флобера. Нет, внешне Ник оставался спокоен и благодушен, однако мысли его завертелись вокруг новой комбинации. Не получилось ли так, что не он использует Сорок Два в своих интересах, а хитроумный Мертвый — его? И вся операция против Мутабор затеяна Кауфманом. Возникает вопрос — зачем? Уж не потому ли, что Милостивый Владыка — единственны^ кто способен оказать Мертвому реальное сопротивление? Кто еще не обманут или не взят под контроль?

«Не получилось ли так, что я собственными руками уничтожаю возможного союзника?»

— Храмовники несут большие потери, но не отвечают ударом на удар. Вам не кажется это странным?

— Я предлагал им помощь, — рассеянно отозвался Моратти.

— В обмен на «синдин»?

Китаец просчитал его комбинацию на раз. Впрочем, Ляо обвиняли во многих грехах, но никто и никогда не называл генерала дураком.

— Я действую в интересах Анклавов и всего мира, внушительно ответил Ник. — «Синдин» опасен, и храмовники не имеют права скрывать правду. Производство этого наркотика необходимо взять под плотный контроль.

— Ваши доводы разумны.

— Благодарю.

— Разумны для вас, — подчеркнул китаец. — Но кто знает, что разумно для того, кто не считает себя человеком? Храмовники несут потери, но все равно не отдают секрет «синдина». Я бы задумался о смене метода.

— Рано или поздно потери станут настолько высокими, что они запросят мира.

— А если храмовники рассматривают происходящее не как потери, а как жертву?

— Что это меняет?

«Как же трудно разговаривать с человеком, стоящим вне Традиций! Насколько же сильно ограничивает их, живущих только ради себя эгоистов, непонимание того факта, что некоторые люди готовы умереть во имя идеи».

Моратти вопросительно поднял брови. Китаец пошевелил пальцами и попробовал отыскать понятное президенту СБА сравнение:

— Вы ведь играете в шахматы, Ник?

— И неплохо, — согласно кивнул Моратти.

— Знакомы с понятием «гамбит»?

— Разумеется.

— Вам не кажется, что именно его мы и наблюдаем? Владыка сдает позиции и теряет людей только потому, что не имеет ничего против. Потому что ему нужно было

сдать эти позиции и потерять людей. Ведь все, что мы знаем о корпорации Мутабор, свидетельствует: храмовники должны, обязаны предпринимать ответные ходы. Сильные, решительные и жестокие ходы, которые всегда были их визитной карточкой. А они отступают. Мы уверенно улыбаемся и говорим себе: «Нажим оказался силен». Мы говорим: «Мутабор оказался колоссом на глиняных ногах». Мы уверены в себе, но… — Быстрый взгляд. — Но все происходящее похоже на самоликвидацию. Тысячи храмовников бесследно исчезают, прячутся, и ни у кого это не вызывает подозрений: ведь за ними охотятся.

— Ну… да, — кивнул Моратти. — Именно так. «Какой же он тупой!»

— Ник, по самым скромным подсчетам, Милостивый Владыка контролирует три миллиона человек. — Ляо вздохнул. — И сейчас они все исчезли из поля зрения. Вас не интересует куда?

— Спрятались. — Где?

— Рассеялись по миру.

Именно так говорят себе люди. Именно на это и рассчитывал Милостивый Владыка. «Рассеялись по миру». Никаких подозрений.

— Хотел бы я, чтобы все оказалось именно так, — медленно произнес Ляо и, впервые с начала разговора, взялся за бокал с вином. — Хотел бы…

— У вас есть другое предположение? — осведомился Моратти.

— Нет, на этот счет нет, — признался генерал. — Но я чувствую обман.

Все чувствуют обман.

И все друг друга обманывают.

«Мертвый врет, Ляо врет, верхолазы, правительства, я…»

Ничего удивительного в том, что запах обмана дерет умным людям ноздри. Ничего удивительного в том, что никто никому не верит и паранойя стала признаком нормальности. Вопрос лишь в том, чья ложь окажется лучше. Или продержится дольше.

Моратти плеснул себе еще виски и с наслаждением раскурил сигару, о чем мечтал во время разговора. Ароматный табак расслабил, успокоил нервы, и мысли наконец-то потекли плавно, мягко выстраивая логические цепочки.

«Итак, что мне дала беседа?

Я узнал об очередном воскрешении легендарного ломщика, которое, судя по всему, здорово беспокоит китайца. Почему? Потому что Чайка работает на Мертвого. Возможно, принимает участие в разработке Станции, что логично: столь мощное сооружение требует настоящих гениев. И присутствие Чайки подсказывает Ляо, что Станция не просто энергетическая установка, а нечто большее? Допустим.

А что известие о воскрешении Чайки означает для меня? Во-первых, Флобер — предатель. Но это ерунда, навести в Африке порядок нетрудно. Во-вторых, возможная связь Мертвого с Сорок Два. И, как следствие, то, что я пляшу под дудку Кауфмана. Что недопустимо. Но… как я пляшу? Атакую Мутабор? Да, я атакую храмовников руками Сорок Два. Это нужно Мертвому? Он хочет уничтожить Мутабор? На первый взгляд — да, но Ляо прав — храмовники ведут себя подозрительно. Ждали удара? Планировали его, дабы провести массовую эвакуацию? Не слишком ли фантастично».

Стакан опустел, и Ник добавил еще на два пальца. Попыхтел сигарой. Рассеянно провел рукой по уложенным в идеальную прическу волосам, но ничего путного не придумал.

«Массовая эвакуация миллиона с лишним человек? Куда?! А главное — зачем?! Основать на каком-нибудь острове государство? Создать в Тибете коммуну? Ерунда! Ляо зря отказывается от очевидных ответов: храмовники прячутся, растворяются среди людей. А на удары не отвечают, чтобы не провоцировать массовые беспорядки. Ведь в этом случае СБА немедленно войдет на их территории, и тогда секрет «синдина»… Вот оно!»

Моратти едва сдержался, чтобы не выкрикнуть эти слова. Он наконец-то понял, что именно его беспокоило всю вторую половину разговора.

«Секрет «синдина»! Почему Ляо не потребовал гарантий того, что я поделюсь им?

А потому, что китаец понимает: стоит храмовникам отдать технологию, и уже через неделю она окажется в сети. Время, когда можно было говорить о монополии на производство наркотика, прошло. Сейчас все изменилось. И планы, которые строились два месяца назад, можно выбрасывать в корзину.

Но козыри тем не менее нужны. И, к счастью, ставка была сделана не только на «синдин».

Пусть Сорок Два продолжает заниматься Мутабор. Его уже не остановить. А я обязан сосредоточиться на более важных вещах.

На Станции.

Государства давят, они до колик боятся воцарения Мертвого и не позволят ему запустить Станцию. Они выдвинут ультиматум и, если Кауфман не отступит, пойдут на штурм. А Мертвый уничтожит Станцию, в этом тоже нет никаких сомнений. Вот и получается, что банк сорвет тот, кто заполучит секреты Станции до начала штурма. А там пусть дерутся…»

Моратти вытащил из кармана коммуникатор и набрал номер.

— Стефан?

— У меня все в порядке, — вежливо отозвался Дрогас. — Все идет по плану.

После неудачной попытки завладеть секретом «синдина» лучший оперативник президента СБА вернулся к проекту, который вел последний год. А параллельно курировал действия Сорок Два — никому другому поручить работу с неожиданным союзником Ник не мог.

— Это будет очень хорошая акция.

В отличие от Моратти, Дрогас избегал называть вещи своими именами, даже используя коммуникатор со сдвоенным шифрованием.

— Ты мне нужен как можно скорее, — отрывисто произнес Ник. — Наши приоритеты меняются.

* * *

Кадр № 143

Кристиан решил вести себя честно: раз договорился, значит, договорился, однако ему было безумно жаль расставаться с результатами работы, с вырванными из жизни эпизодами, с наглядным доказательством возвращения в профессию. Художник победил наркомана, но испытывал мучительную боль от того, что перестал быть хозяином своих работ. И поэтому Крис не давал кадрам названий, не дополнял подчеркивающими смысл словами, не приближал к себе — ведь так проще расставаться.