Остатки былой роскоши - Лариса Соболева

Зазвонил телефон. И звонил долго, пока Николай Ефремович не сполз с дивана и не достиг журнального столика на четырех конечностях. Взяв трубку, проорал:

– Ну вот он я. Какого хрена надо?

– Это Рощин.

– Ты? – Николай Ефремович встрепенулся и даже немножко протрезвел. – Слушай, ты где? А мы тебя искали, искали и не нашли. Куда ты сбежал из... ящика, а?

– Да так, погулять вздумалось. Не ждал гостей, уж извини.

– Слушай... – Николай Ефремович понизил голос, словно опасался подслушивания. Впрочем, чертей кругом было полно, они и могли подслушать. – Все эти козлы не верят, что ты вышел из могилы, а я верю.

– Правильно делаешь, – сказал в телефон Ким.

– Но все равно, это такая чертовщина... трудно верится. Ну, я скажу, ты и фо... фокусник. Похвально, похвально. А чего ты мне звонишь? Заходи – поговорим, выпьем. У меня ко... коньяк... кольцеонный...

– Ты забыл: я покойник, а покойнику коньяк не нужен.

– А что тебе нужно? У меня все есть.

– Мне надо, чтобы ты послушал... – В трубке раздался грохот. – Слышал?

– Ну да. А что это?

– Твоя бензоколонка взорвалась. А на другом конце города через три минуты взлетит другая. Здесь такое светопреставление!

– Моя бензо... – Сабельников попытался встать. Не получилось. – Ну и хрен с ней. Слушай, Рощин, приезжай. Потолкуем. Я готов откупиться. Дам много. Идет?

– Не идет.

Гудки.

Николай Ефремович ругнулся, бросил абы как трубку и с трудом дополз назад к дивану. Но взобраться на него уже не хватило пороха.

2

Зина вошла в свою шикарную по провинциальным меркам квартиру, сняла наконец ненавистные туфли на каблуках и устало опустилась в прихожей на пуфик. Она копила денежки на виллу где-нибудь на побережье Средиземного моря, да, видимо, мечтам не суждено сбыться. До вчерашнего дня она была всем довольна, даже счастлива. Рощин протаранил ее жизнь. Интуиция подсказывала, что он осуществит угрозы. Обычно Зиночка рассчитывала свою жизнь на несколько ходов вперед, но как высчитать замысел почившего? Что он приготовил ей? Она не задумалась над смыслом мироздания, на подобные изыски жаль тратить время, которого и так в обрез. Это вчера она пребывала в кошмаре, сегодня снова уверилась, что жизнь есть сплошной хаос. А всякие там верования добавляют в хаос неразбериху. В церковь она ходит регулярно, как добропорядочная христианка, а все почему? Там на нее пялятся: смотрите, Зинаида Олеговна в храм вошла. И входила туда царицей. Иногда Зиночке казалось, что прожила она несколько жизней и во всех рождениях была правительницей, потому по праву гордо шествовала, в мечтах видела себя мэром. Всему, что имеет в настоящем, она обязана себе, и только себе. Что же получается, мечтам ку-ку? Какой-то труп дорогу вздумал перейти? И Зина сжала челюсти до скрежета зубов. Нет, так просто она не дастся, поборется хоть с дьяволом, а уж с трупом тем паче.

Зина сняла разорванную юбку, бросила ее в мусорное ведро, приняла душ, заглянула к дочери в комнату и пошла в спальню. Муж спал. Зина скользнула под одеяло, прижалась к нему. Тот заворочался:

– Что так поздно?

– Ездили по районам с проверкой, машина сломалась. Спи.

Он великолепный человек, ответственный и порядочный. Зина любит его всею душой, хотя некоторые гниды уверяют, что у нее нет души. Есть. Она уважает мужа, потерять его для нее равносильно смерти. Что же приготовил Рощин конкретно для нее? Пришла в голову мысль отправить мужа и дочь на отдых завтра же. Авось за время их отсутствия все перемелется. Зина выкручивалась из разных ситуаций, вывернется и из этой. В конце концов, в их компании полно мужчин, насоливших Рощину гораздо больше, чем она. Ким не способен сводить счеты с женщиной.

Все равно страшно. Как же мужа выпроводить из города, чем мотивировать? И не поедет он завтра, ни за что не поедет. Он ведь должен отпроситься с работы, собраться. А муж не терпит спешки и суеты...

Валентин Захарович крался к кровати, как последний вор. И тут услышал голос жены:

– Да ляжешь ты или нет? Разбудил, скотина.

– Аля, у меня большие неприятности, можно сказать, роковые...

– Да пошел ты со своими роковыми неприятностями... – пробубнила она. – Завтра брехать будешь, а сейчас я спать хочу.

Он лег на спину, натянул до носа одеяло и почувствовал себя таким несчастным, заезженным волом, что навернулись слезы жалости к собственной персоне и обиды на окружающих. Но следом атаковала волна ярости. Ноздри Ежова раздувались от гнева, он сжимал пальцы на одеяле, как сжимал бы их на горле Рощина, отнявшего у него покой. Больше всего Валентин Захарович опасался сейчас за неповторимую, бесценную, любимую и единственную свою жизнь. И лезла ему в голову всякая мура: его убили из-за угла, и вот он в гробу...

– Ты кончишь пыхтеть или нет? – проворчала Аля. – Мне завтра рано вставать, баланс подбивать, а ты тут устроил вздохи.

– Спи, спи, Аля, я больше не буду, – сказал Ежов, поворачиваясь на бок.

И вдруг его осенило! А что, если завтра никуда не идти? И послезавтра, и послепослезавтра? Вот не выходить никуда, и все, а? Запереться и переждать, пока Рощин уничтожит остальных? За это время, возможно, его выловит милиция.

Фоменко в банке стал за спиной двух программистов с кружками кофе в руках:

– Ну как тут у вас?

– Пока никак, – отозвался один из них. – Отдыхайте.

Фоменко, подавленный и разбитый, поплелся к себе в кабинет вздремнуть.

В доме Хрусталева хранилась старинная икона божьей матери, которую он когда-то выклянчил в деревне у древних стариков за копейки. Икона написана на цельном куске дерева, покрытом штукатуркой, которая, как объяснили ему художники, называется грунтом. Датируется икона восемнадцатым веком, и стоимости она немалой. Но сейчас не в деньгах дело, а в спасении.

Хрусталев, войдя в квартиру, бросился в комнату, где на видном месте висела на стене икона, упал перед ней на колени и взмолился, вытянув к образу длинные руки:

– Матерь божья, спаси и помилуй... Неужели это конец? Скажи мне, это конец? Мне страшно, я не хочу умирать. Смилуйся, спаси и помилуй... спаси... помилуй...

Прекрасные глаза женщины, выписанные неизвестным художником так живо, так человечно, смотрели с удивлением на создание божье, вдруг вспомнившее о ней.

Бражник напросился к Арнольду Арнольдовичу. Не хотелось беспокоить жену поздним, а по сути, ранним возвращением. У Медведкина в доме пусто, жена с внуками на даче. Арнольд Арнольдович без разговоров постелил Бражнику на диване, сам лег на втором: все же веселее спать в одной комнате. Лежали оба без сна долго. Медведкин ворочался с боку на бок, вздыхал и охал, будто тяжелобольной. Наконец Бражник не выдержал и приподнялся на локте:

– Не спится, Арнольдыч?

– Да, Гена, не спится, – глухо отозвался тот. А через паузу спросил: – Что ты на самом деле думаешь обо всем этом? Ты ведь одними шуточками отделывался.

– Не знаю, что тебе и ответить. Я, Арнольдыч, не понимаю ни фига.

– Тебе страшно?.. – Бражник не ответил, и Медведкин резюмировал со вздохом: – Молчишь, значит, страшно.

– Ну, да, да, мне страшно! Ты удовлетворен? – Бражник лег на спину, закинув руки за голову. – Только не знаю, чего мне бояться, с какой стороны будет удар. Я не могу выстроить защиту, и это тревожит меня.

– Вот-вот, он того и добивается. Чтобы мы паниковали, дергались.

– Сволочь, и подгадал под выходные. Денег не снимешь, а без них никуда.

– Сбежать надумал? – теперь приподнялся Медведкин. – Ха! Это бессмысленно, он тебя найдет. Ты что, не понял? Он все продумал.

– Где он прячется, вот в чем вопрос, – задумчиво произнес Бражник, сел и закурил. – Ждать сложа руки не по мне. Я должен действовать. Как ему удалось такой фарс изобрести? Мы же имеем дело с человеком, не с покойником, ты это хоть понимаешь?

– Не знаю, слишком много непостижимого. А мне, признаться, все равно, где прячется Ким и кто он на самом деле. Я за последние два дня много передумал. Во мне переворот произошел.

– Поэтому ты такой храбрый стал?

– Не иронизируй, не надо. Знаешь, о чем я думаю? Каждый человек начинает платить за свои поступки еще при жизни. Я такое не раз наблюдал. Но мне не приходило в голову, что и меня ждет расплата. И она пришла. Ким или кто другой, сверху или снизу, кто-то должен был нас наказать. Мы же хорошо знаем, чего делать нельзя. Но делаем. Мы не верили, что за это наказывает, может быть, сама природа. Неважно, чем и как расплачиваешься – болезнями, жизнью и здоровьем детей с внуками, одиночеством, крахом положения в обществе или скверным характером, от которого всем тошно... Расплата будет, и придется платить по всем счетам, даже мизерным. Это испытания, которые мы должны пройти или не пройти, как сами решим. Вот он, смысл жизни. В испытаниях. Мы приходим сюда, в этот мир, чтобы пройти испытание на человечность. Разве мы не знали этого? Знали. Я, в сущности, неплохой человек, а попал в компанию к мерзавцам...