Откровения знаменитостей - Наталья Дардыкина

— В «Авансцене» вы приводите трогательное признание вашего отца: он был уверен, что уцелел потому, что маленький сын успел завоевать общие симпатии бакинцев.

— Да, он почему-то считал будто я его «оборонял» — охранял. Я был бакинской «достопримечательностью»: в 9 лет у меня вышла книжка стихов.

— Кто вам помог издать?

— Я писал стихи. Директор издательства предложил их напечатать… Народный комиссариат просвещения отправил меня с моей книжкой в Москву. Меня направили к Алексею Максимовичу Горькому. Приехал я к нему на дачу в Горках вместе с Бабелем.

— Фантастика!

— У Горького меня познакомили с Маршаком. Алексей Максимович хотел, чтобы Маршак «шефствовал» надо мной… У нас потом с ним были теплые отношения.

Конечно, смешно было считать, что мой детский поэтический успех мог как-то «оборонить» моего отца. В этом смысле отец был глубоко наивный человек. Но по характеру, по убеждениям, по принципам он был из единого куска стали. Жизнь его была невеселой. Очень образованный человек, он знал одну постоянную радость — беседовать со мной. Представляю, каким ударом для него стал мой отъезд из Баку. Остался обездоленным.

Пришла любовь, и я женился

— Как вы себя чувствовали в театральной среде?

— Многие годы я отдал драматургии, а стало быть, и театру. Там своя жизнь, достаточно пестрая, шумная… Я написал 49 пьес. А пишутся они совсем по-другому, нежели проза. Очень долго пьеса в вас прорастает. Вы начинаете осязать свои персонажи чувственно, предполагать, как они поступят в тот или другой момент… Но когда вы понимаете, что они уже ваши и вы с ними, то записать пьесу можно сравнительно быстро. Она пишется на одном дыхании, как теперь говорят, на драйве. Тогда получается. Пьесу «Добряки» я написал за шесть дней. Работал по 11 часов в сутки. Был молодой, и меня нельзя было оттащить от стола.

— Бунин, никогда не писавший пьес, гениально определил особенность драматического произведения: пьесы отточенностью форм, крылатостью языка родственны стихам. Вы интуитивно чувствовали это, переходя от стихов к пьесам? Ведь и стихи разваливаются, если плохо сделаны.

— Вы верно считаете: в пьесах много от стихов и особенно от музыки. Не будем говорить о нас, смертных, зато в высших образцах всегда ощущается звон металла.

— В ваших пьесах кипят страсти, сталкиваются и разбиваются судьбы. Если автор сам не любил, не страдал, то и пьеса никого не заденет, не растревожит.

— Я ничем от других молодых южан не отличался. Да еще играл в футбол в юношеской команде. А футбол — дело страстное!

— Вы к тому же еще и шахматист.

— Да, я имел в 13 лет первую шахматную категорию — примерно кандидат в мастера.

— Представляю, какой успех вы имели у девчонок.

— Все было брошено ради литературы. Я был сумасшедший графоман. Исписывал горы бумаги.

— Зрителей, видевших ваши «Покровские ворота», «Царскую охоту», «Медную бабушку», интересует собственный чувственный опыт автора.

— Такой же, как у всех.

— Не поверю. Зорин в литературе ищет свой неповторимый стиль. А вот в любви он, дескать, как все. А у всех — сегодня одна любовь, завтра — другая.

— Конечно, смешно делать моралиста из человека, который прошел школу бакинского стадиона… Но модное теперь раздевание на газетных полосах считаю дурным тоном.

Леонид Генрихович скромничает, а вот его лирические герои видят женщин насквозь. Прекрасным авантюристкам адресуют особые комплименты: «Ну и женщина! Идешь и качаешься. Каждым взглядом отправляет в нокаут. Словно током, с ног сшибающим током». Герои, вдохновленные знанием автора, с особым удовольствием принимают женский одухотворенный соблазн: «Ах, серебряные колокольчики светлых лирических героинь — надбытность, поэзия, беззащитность, черт бы вас взял со всей вашей лирикой! А эти контральтовые тембры женщин, рожденных для страсти и смерти, — мороз по коже, сладкая бездна! Но вдруг поймешь, что ни бездны, ни тайны нет и в помине, все на поверку — тонкая игра мизансцен». В отличие от своих персонажей Леонид Генрихович был счастлив в семейной жизни.

— Пришла любовь, и я женился. Генриетта Григорьевна была театроведом…

Леонид Генрихович подводит меня к большому портрету красивой обаятельной женщины.

— Генриетта Григорьевна была женщиной совершенно замечательной, человеком глубокого ума, исключительных личных качеств… Через год после первой встречи мы поженились. Она подарила мне сына — оправдание моей жизни. Андрей — известный ученый-филолог. Его мама прошла со мной мой очень нелегкий путь. Мы прожили с ней 32 года.

— Леонид Генрихович, вы 5 лет вдовствовали. Сполна познали горечь одиночества?

— Иначе и быть не могло. Выручила способность к волевому усилию. Ежедневно — без выходных и отпусков — садиться за стол и работать, работать…

— Шумные премьеры ваших пьес, общение с самыми красивыми женщинами в театре — все это заставляет думать, что свою новую любовь вы встретили на сцене.

— Не угадали. С Татьяной Геннадиевной меня познакомил мой сын Андрей, в то время аспирант Геннадия Николаевича Поспелова, патриарха нашего литературоведения. В свое время в Литературном институте я сам учился у Поспелова. Меня пригласили на его восьмидесятилетие. Там я встретил его дочь Татьяну и… погиб! Женился в 61 год.

— На папином торжестве виолончелистка Татьяна музицировала?

— Нет-нет. Такое домашнее музицирование из другой оперы. Потом, конечно, я бывал на ее концертах. Сейчас она преподает в Российской академии музыки имени Гнесиных. Педагог она, на мой взгляд, превосходный. У нее замечательные отношения со студентами. Признаюсь, Татьяна Геннадиевна — очень строгий мой критик. Мне повезло — обе мои жены не позволяли себе восторгов по поводу того, что я писал. Они не «писательские» жены. Климат обсуждения всегда был и есть жесткий, даже жестокий, чрезвычайно требовательный. Мне всегда доставалось. Они считали, что я пишу хуже, чем мог бы. Это дисциплинировало меня.

— Но, наверно, и раздражало?

— В первый момент. Но уже минут через десять, когда отойдешь, ничего, кроме благодарности, не испытываешь. Конечно, рядом с такими строгими судьями не расслабишься. Они очень высокие планки воздвигают, и, естественно, соответствовать этим требованиям я не могу. Но стараться должен.

— Мне сказали, что у вас появилась правнучка.