В кольце врагов (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

Ростислав вновь властно прервал ромея:

— Мы заключим мир и откажемся от набегов, если кесарь признает включение Готии в мое княжество, предоставит нашим купцам право беспошлинной торговли и признает за епархией Тмутаракани право крестить народ касогов. И также мою власть утверждать назначенного патриархией архиепископа! Пока же кесарь не дал ответа, я не считаю нужным сдерживать своих людей!

Посол низко поклонился князю и коротко ответил, совершенно не выказывая эмоций:

— Хорошо, я передам в Константинополь твой ответ, княже.

Когда же дверь гридницы за ним затворилась, первым заворчал Порей:

— Разве можно так с послом ромейским?! А ну как кесарь осерчает…

Ростислав повернулся к старому сподвижнику — уже действительно старому — и, смерив его ледяным взглядом, холодно произнес:

— Если ты не обратил внимания, Порей, мы воевали с ромеями и истребили их флот. Поквитались с ними за поражение моего отца — и ныне кесарь первым посылает ко мне посла, просит мира! Так что я не боюсь его гнева. А вот моего побояться стоит!

Ошарашенный княжеской отповедью, Порей осекся, глаза его испуганно засверкали. Но Ростислав уже обратился к стоящему здесь же Асхару, с улыбкой заговорив с касожским вождем:

— Друг мой Асхар! За твою доблесть и заслуги я наградил тебя званием воеводы касожского, сделал посадником Епталы. Рад ли ты моей службе и готов ли ты впредь честно радеть за меня?

Касог с почтением склонился:

— Да, княже!

Улыбка Ростислава стала вдруг чуть более жесткой:

— Это хорошо. Тогда вот тебе моя просьба. Владыка Николай, — князь указал на стоящего в стороне архиепископа, — подготовил священнослужителей для добровольного крещения касогов. Они отправятся в твою страну и будут беспрепятственно проповедовать. И так же беспрепятственно вы должны дать право желающим принять Святое Крещение! Отвечаешь за безопасность священников лично, Асхар, лично. И коли случится с кем из них какая беда — поверь, гнев мой будет велик!

Побелевший не меньше византийского посла касожский воевода склонил голову, не в силах вымолвить и слова. Но что же — ранее горцы представляли собой силу, способную при случае поднять мятеж или ударить в спину. С гибелью флота — и значительной части активного войска — они эту силу утратили на много лет. Так что теперь Ростислав может реально воплотить любую из своих угроз в жизнь.

Но если все пойдет гладко, новое поколение воинов будет уже привязано к княжеству прочной духовной связью! Увы, политика и вера сегодня неразделимы, что, впрочем, совершенно не отменяет духовной составляющей Православной церкви. В конце концов, Ростислав не собирается крестить горцев насильно, он лишь выбил право безопасно проповедовать священникам и так же безопасно для себя креститься горцам. Ранее такой возможностью новоначальные христиане из числа касогов не обладали.

— Княже, благодарствуем!

Лидеры купеческих общин поочередно упали к ногам Ростислава, восхищенные проведенными переговорами и открывшимися перед ними перспективами. Побратим с важным и в то же время величественным видом принял их благодарность — а после чуть повернулся ко мне и коротко, незаметно для всех улыбнулся.

А растет князь, как есть растет!

31 декабря 1067 г. от Рождества Христова

Константинополь. Большой императорской дворец

Дымно чадят факелы, закрепленные на белых колоннах портиков, окружающих Августейон*39. На устланной мрамором площади непривычно тихо и безлюдно. Обычно здесь не протолкнешься из-за спешащих на службу в Святую Софию*40 прихожан и клириков, направляющихся во дворец служащих, знати и ее многочисленных, пышных свит, гвардейцев-северян из варанги или просто зевак. Днем гвалт стоит невероятный! Но сейчас шаги следующего к воротам Халки крупного, рослого мужчины, в чьей фигуре читается звериная мощь и в то же время истинно царское достоинство, разносятся по площади громким эхом.

Поравнявшись с колонной Юстиниана, мужчина замер, внимательно посмотрев на венчающую ее фигуру всадника. Он видел ее не меньше тысячи раз — статую величайшего в истории Восточной Римской империи базилевса. Он был облачен в доспехи Ахиллеса, лицом обращен к востоку, в левой руке сжал державу, а правую протянул вперед, повелевая варварам. Их короли, кстати, также находятся здесь в виде статуй — приносящие Юстиниану дань.

Да, замерший перед величайшим базилевсом мужчина видел эту статую тысячу раз и давно находил ее обыденной. Но вот именно сейчас, ночью, она вдруг показалась ему совершенно иной! Конечно, все дело в слабом освещении факелов, движении огня, отражающегося на колонне и лице статуи. Но на одно мгновение — ровно одно мгновение — мужчине показалось, что Юстиниан смотрит именно на него! Смотрит властно, требовательно, гневно. Смотрит так, словно говорит: «Эти ничтожества развалили все мое наследие, пустили прахом все мои труды! Может быть, хоть ты сумеешь что-то изменить?»

Мужчина смотрел в лицо великого базилевса прошлого без страха и сомнения. Он твердо знал, что сделает все, чтобы возродить было величие империи!

Стражи-гвардейцы, несущие караул у ворот Халки и поклявшиеся ценой собственной жизни защищать семьи правящих базилевсов, почтительно склонились, когда мужчина приблизился к ним. Они хорошо знали его как удачливого военачальника и, что немаловажно, храброго воина. В их глазах, если внимательно посмотреть, можно было прочитать восторг и почитание. И вместо того, чтобы остановить ночного гостя, они расступились, пропуская мужчину во дворец.

Пройдя полукруглым двором, он вскоре беспрепятственно вошел в большую залу с куполом. Пол ее был устлан цветным мрамором, окаймляющим большую круглую плиту из порфира. Драгоценным, пурпурным камнем, усеянным сверху былыми крапинками, были также облицованы и стены залы, а вверху их расположились большие мозаичные полотна. Они изображали жизнь своего создателя, Юстиниана, в том числе сцены вандальской и итальянской войн, триумф Велисария, представляющего побежденных варварских владык базилевсу… Но вошедший в Порфирную залу уделил мозаикам лишь крошечное мгновение — его пламенный, торжествующий и в то же время счастливый взор был устремлен к женщине, замершей в окружении немногочисленной свиты. Последние, к слову сказать, представляли самые знаменитые в империи фамилии и все поголовно принадлежали к военно-патриотической партии. Среди них в нетерпении замерла и Анна Далассина, так много сделавшая ради воплощения в жизнь этих мгновений. Подле нее стоял десятилетний сын — Алексей Комнин, самый молодой из присутствующих.

Но мужчину волновала другая женщина — и он все никак не мог оторвать от нее взгляда. Сейчас, облаченная в царственный пурпур, украшенная самыми изысканными драгоценностями, сделанными талантливейшими греческими ювелирами, — сейчас она блистала. Впрочем, императрице и положено блистать. Но в это же мгновение он вспоминал ее другой — стыдливо краснеющей, нагой, обжигающе горячей… Он вспоминал затуманившийся взгляд бесконечно прекрасных и выразительных глаз, устремленный на него. Он вспоминал дурманящий аромат ее длинных, шелковистых, иссиня-черных волос, разметавшихся по полной молочной груди и мраморно-белым плечам. Вспоминал, как он зарывался в них, прижав к себе хрупкое тело красавицы-императрицы… Вспоминал ее волнующе-глубокие стоны, которые женщина пыталась сдерживать, но которые вырывались при каждом его прикосновении…

Императрица, Евдокия Макремволитисса, с не меньшей страстью смотрела на вошедшего мужчину. Уже немолодая — сорок лет — родившая нелюбимому первому мужу шестерых детей, она давно не верила, что способна на столь сильные чувства. Ее обвенчали с императором Константином, который был старше ее на пятнадцать лет, против воли — впрочем, вернее сказать, что она просто его не любила, а вот брак по расчету родителей был обычным делом в среде ромейской знати. Тем более что супругом стал сам император! Интриган и скряга, нелюбимый народом и ненавидимый армией — но все же император… Господь послал ей здоровья для рождения многих детей, а еще красоту, которая хоть и увядала с годами, но все еще была способна притянуть мужской взгляд. Несмотря на шесть родов, василисса сохранила стройный стан и высокую грудь, а морщинки в уголках глаз и на шее были практически незаметны. В юности она поражала собеседников своей утонченностью и глубиной познаний, и шарм изысканной патрицианки сохранила на протяжении всей своей жизни. Но вот, после смерти супруга, когда казалось, что ее дальнейшая судьба — это лавирование между политическими партиями, способными как поддержать ее правление, так и свергнуть, при полном личном одиночестве, Господь вдруг послал его.