Гладиаторы - Артур Кестлер

Эссен не разжимал рта, даже не качал головой. Казалось, он окаменел.

— Итак, ты молчишь. А ведь тогда, на горе, среди облаков, у тебя нашлось много слов. Сколько ты произнес тогда красивых, круглых фраз! Увы, дорога, которую ты указал, привела не в Государство Солнца, а в Нолу, Суэссулу и Калатию. Теперь тебе нечего сказать, но я уже не могу сойти с избранного пути. Слишком много среди нас тех, кто не слушается приказов; настало время толкнуть их на мечи Вариния, принести их в жертву, как агнцев, во имя твоего Государства Солнца. Все просто: либо мы их, либо они нас. Конечно, мы — зерно, они — плевелы, но те и другие выросли на одном стебле, поэтому то, что мы обязаны теперь совершить, противно законам природы…

Эссен упрямо молчал. Маленький, высохший, он сидел напротив Спартака и дивился, как раньше дивился старик Никос, насколько чужим стал ему этот человек. Как думал раньше старик Никос, эссен думал сейчас: «Они — гладиаторы, люди сильные и неистовые. Что я о них знаю?» Потом он по привычке покачал головой и, наконец, произнес:

— Бог создал мир за пять дней. Сам видишь, какая это была спешка. Из-за этого многое пошло вкривь и вкось. Когда на шестой день Он взялся лепить человека, Им владело раздражение и усталость, поэтому Он множество раз проклял человека. Худшее проклятие из всех состоит в том, что люди вынуждены следовать путем зла, ставя цели добра, они должны идти кружными путями, отклоняться от прямой для достижения поставленной цели. Вот я и говорю: чтобы принять такое решение, ты должен обратиться к другим советчикам.

Эссен побрел прочь, и Спартак не стал провожать его взглядом; широко расставив ноги, он жадно пил вино из бурдюка. Прежде чем исчезнуть за дверью, эссен оглянулся, вгляделся напоследок в широкое, скуластое лицо гладиатора, и ему показалось, что этим вечером он впервые увидел этого человека.

Спартак пил, не останавливаясь, пока не опустилась ночь. Вместе с темнотой появился Крикс. Разговор у них вышел недолгий: зная мысли друг друга, они были встревожены и без лишних слов. То, что им предстояло совершить, вызревало у них внутри, подобно тому, как поспевший сок поднимается под корой дерева от корней к ветвям; когда слова, наконец, прозвучали, они были как созревшие плоды, упавшие наземь. Теперь все было сказано, все решено; ночь вступила в свои права. Они утолили голод и улеглись на циновки по разные стороны стола, вспоминая ночь на Везувии после победой над претором Клодием Глабером, проведенную в палатке побежденного. Сейчас, как и тогда, Крикс пошарил на столе рукой, нащупал кусок мяса, положил его себе в рот, почмокал и вытер жирные пальцы о циновку. Оба знали, что думают об одном и том же, поэтому молчали. Спартак лежал на спине, заложив руки за голову. Крикс еще почмокал, глотнул из кувшина, вынул кончиком языка волокна мяса, застрявшие между зубами. Они не глядели друг на друга.

Чуть позже в святилище вошел вертлявый Каст и сообщил, что лагерь взволнован слухами о ссоре между гладиаторами и о предстоящем расколе в армии. Каст сказал это, оставаясь в дверях, щурясь в потемках и нехорошо улыбаясь. Ему не ответили; он остался стоять, теребя узкое ожерелье.

Крикс выпил еще глоток и сплюнул.

— Зачем ты приходишь с баснями? — спросил он у недомерка.

— Я подумал, что вам будет интересно, — ухмыльнулся тот.

— Нам неинтересно, — сказал Крикс и, повернувшись к Спартаку, спросил: — Тебе интересно?

— Нет, — ответил Спартак. — Мы уже решили, что часть из нас выступит завтра навстречу Варинию. — Эти слова, произнесенные небрежным тоном, были предназначены Касту.

— Вот как? — отозвался Каст. — Только часть?

— Да, — подтвердил Спартак. — Те, кто захочет.

Все трое помолчали. Каст по-прежнему стоял в дверях, не отваживаясь подойти ближе.

— А остальные? — спросил он наконец.

— Мы уйдем в Луканию. В горы, к пастухам, — ответил Спартак.

Теперь пауза продлилась дольше. Где-то заржал мул. Эхо его крика было долгим. Наконец, оно стихло. Недомерок спросил у темноты, глядя в направлении Крикса:

— Ты тоже уйдешь в Луканию?

Крикс не ответил, это сделал за него Спартак:

— Нет, он останется с вами.

Вертлявый облегченно улыбнулся и опять принялся за свое ожерелье.

— Значит, на Рим, мирмиллон? — донеслось из дверей. — Хвала богам, мы идем на Рим!

Крикс отхлебнул из кувшина еще вина.

— На Рим, — подтвердил он. — Или еще куда.

Даже не видя Крикса, Каст знал, что его рыбьи глаза тяжело смотрят на него с обрюзгшего тюленьего лица. Он поежился: поневоле подумалось о следующей ночи, когда ему опять придется делить с Криксом циновку.

VI. Приключения защитника Фульвия

Ночью стряпчий и писатель Фульвий успешно перелез через городскую стену и сбежал от глупых патриотов города Капуи. Чтобы преодолеть стену, требовались ухватки акробата, и маленький защитник с лысой шишковатой головой и близорукими глазками сомневался, что ему это удастся. Упав в липкую глину под стеной, он немного посидел, приходя в себя. Перед ним простиралось сжатое поле, широкая пустая полоса ничейной земли, за которой должен был находиться лагерь вражеской армии. Оттуда не доносилось ни звука, беглец слышал только шум дождя. Он даже не исключал, что разбойников, их лагеря, великого Спартака — предводителя угнетенных, освободителя униженных — вообще не существует. Сидя в хлюпающей глине, насквозь промокший, он прижимался спиной к мокрой, скользкой стене. Стена было очень высока: задирая голову, он ужасался ее величественности и не верил в только что совершенный подвиг. По стене расхаживал взад-вперед часовой — голый по пояс раб-парфянин, вооруженный копьем. Фульвий решил, что дальше сидеть так, с мокрым задом, немыслимо. Но стоило ему сделать несколько шагов, как его остановил хриплый окрик парфянина со стены. Фульвий замер и поднял голову. Часовой наклонился вперед, держа наизготовку копье. Казалось, в следующую секунду он его метнет — и акробатические усилия Фульвия окажутся бессмысленными…

— Ты куда? — крикнул парфянин.

— Туда! — крикнул защитник, изо всех сил изображая безразличие. Он сознавал, что этот дурацкий ответ не устроит воинственного стража, поэтому в следующую секунду бросился сквозь дождь наутек, напрягая все силы. Крик парфянина превратился в визг, потом беглец услышал полет копья и всплеск — копье упало в грязь почти у его ног.

«Вот ты и простился со своим оружием, — подумал защитник, стараясь преодолеть страх. — Что за бессмысленная профессия!»

Возможно, теперь в него пытались попасть из луков, но его уже поглотила мокрая тьма. Он наполовину сбежал, наполовину скатился по склону, утыканному оливами с кривыми ветвями, и, запыхавшись, привалился к стволу одной из них.

«Ради чего этот чужестранец мечет в меня копьями? — думал он. — Какой толк в его геройстве?»

Он решил, что обязательно разовьет эту тему, когда приступит к исполнению своего замысла — написанию великой хроники восстания рабов. Геройство — это, очевидно, следствие физической неспособности достичь идеала в борьбе с врагами и силами природы. Странно, когда раб отдает свое геройство на службу господину, когда ему никто не угрожает, а об идеале вообще нет речи…

Он определил наугад направление бегства и захлюпал дальше. Ночь была отвратительная — ни луны, ни звезд; стена дождя позволяла видеть не более чем на два десятка шагов вперед. Он непременно использует воспоминания об этих скитаниях в бескрайней топкой тьме при сочинении вступления к своей хронике.

Внезапно сквозь дождь донесся чей-то окрик. Фульвий остановился и стал близоруко озираться. Наверное, он добрался до часовых армии рабов, хотя сейчас трудно было представить, что таковая существует в природе. Дождь лил, не переставая; окрик прозвучал во второй раз. Лучше ответить, иначе его, чего доброго, убьют те самые люди, к которым он хочет примкнуть! У них наверняка есть пароль — Капуя, город глупцов, сделался непроходимым из-за паролей.

— Спартак! — хрипло завопил защитник, надеясь перекричать дождь. Это слово показалось ему сейчас наиболее подходящим. В следующую секунду он закашлялся.

Часовой в капюшоне, по которому сбегали дождевые струи, подошел ближе, буквально возникнув из потемок.

— Зачем ты орешь «Спартак»? — спросил часовой с луканским акцентом, показав в удивленной улыбке зубы.

Защитник никак не мог откашляться — не иначе, простудился.

— Я стряпчий и писатель Фульвий, из Капуи, — выдавил он наконец. — Где ваша армия?

— Где? — переспросил часовой с еще большим изумлением. — Как это «где»? Здесь, везде… Чего тебе надо?

Только сейчас защитник заметил смутные контуры палаток шагах в тридцати. Они выглядели покинутыми. И верно, чего ему понадобилось в этом заброшенном месте?