Чужие деньги - Фридрих Незнанский

Ее другой мужчина, как ей казалось, не претендовал на то, чтобы стать единственным. Ведь все, что ему нужно, он от Валентины получал, не так ли? Она тоже не претендовала на то, чтобы занять место Норы. Предельно банальная история: встретились заезжий конквистадор и туземная женщина. Рано или поздно он вернется на родину, и Валентина никогда больше его не увидит. Останется только вспоминать время, проведенное с ним, как сказку. Печально, но успокоительно. Так думала Валентина, рассчитывая, что Питер солидарен с нею. Однако в чужую голову не залезешь, и Питер, которого она, представлялось, узнала насквозь, отколол штуку, которая ее поразила.

— Валя, я делаю тебе предложение, — сказал Питер. Они обнимались на кровати в его обширной спальне, голые, вспотевшие и удовлетворенные; июльский ветер задувал в раскрытое окно, трепал занавески, колыхал ее небрежно брошенное на спинку стула летнее платье.

— Делай, — мурлыкнула Валентина. По ее мнению, предложение могло касаться только журнальной деятельности; она и сама понимала, что, начав с корректора, значительно выросла и накопила опыт.

— И ты согласишься? — расцвел Питер, сохраняя при этом на веснушчатом лице тень неуверенности. Возможно, на него влияла летняя жара: иначе непонятно, с чего бы это он так распереживался.

— Смотря что ты предложишь.

— Но как же… Валя, я люблю тебя. И предлагаю тебе стать моей женой.

Валентина не произнесла ни слова, но инстинктивно отодвинулась. А Питер, не обращая внимания на это красноречивое движение, продолжал раскрывать ей свои сокровенные мысли:

— Видишь ли, тогда, в октябре, я был негодяем. Война и зрелище смерти делают людей негодяями, только те, кто никогда не были на войне, могут толковать о ее благородстве. Когда человек ощущает кожей, что вот-вот его разнесет в клочья мина, разметав по окружающему пейзажу его кишки, или его бьющееся сердце пропорет нож десантника, или враги захватят его и заставят съесть, пардоне муа, собственные яйца, — критерии оценки окружающего становятся несколько иными… совсем иными. О том, что будет после смерти, совсем не думается, думаешь только об утерянных возможностях жизни; о том, сколько ты не сделал, не написал, не прочитал, недолюбил. О том, сколько не смог себе позволить из-за того, что был скован моральными нормами. Мне вспоминалась ты, вспоминалась ты вся, до последнего мизинчика на ноге, вспоминалось твое обнаженное тело, которого я ни разу не видел. И я дал себе слово: если вернусь, добьюсь, чтобы у нас с тобой все свершилось. Не в мечтах, а наяву. Наяву все было лучше, чем в мечтах… лучше, чем я заслуживал. Я так тебе благодарен…

Валентина не могла себя заставить смотреть в лицо Питеру: взгляд ее был устремлен максимально далеко — на его ноги. Ноги были волосатые, но светлая рыжизна этого леса перепутанных волос казалась наивной, почти немужской. На миг Валентина припомнила, как ее, еще девственницу, испугала и едва не оттолкнула зверовидная черная растительность, покрывающая переднюю часть туловища и ноги Егора. Это потом она приучилась находить удовольствие в его волосатости и вонючести — он часто брал ее, едва войдя в дом, прежде ужина, а душ перед сексом вообще считал баловством, ведь все равно потом вспотеешь, снова мыться придется.

— Но сейчас я переосмыслил себя, — продолжал Питер. — Я еще негодяй, но понемногу излечиваюсь. Я отдаю себе отчет в том, что обманывать твоего мужа и Нору — это грех.

— Грех? — Это слово в лексиконе Валентины отсутствовало. В нем имелись слова «измена», «развращенность», «непорядочность», но «грех»? Ее мама была атеисткой, хотя верила в приметы и гороскопы, сама Валентина никогда всерьез не задумывалась о религии. Правда, и существования Бога не отрицала, но он всегда был где-то вдали, на периферии. Что такое «грех»? Если «измена», «развращенность», «непорядочность» — слова для людей, то, скорее всего, «грех» — то, как все вышеперечисленное называется с точки зрения Бога. Вот новости! На секунду ей представилось, как они с Питером, голые, в совместном поту, лежат здесь на кровати, видимые с невероятно отдаленной высокой точки (с неба), и ей стало смешно, противно и жаль чего-то. Такие скользкие, беспомощные розовые червячки с ручками и ножками, с пахучими половыми органами. Стоит ли на них обрушивать тяжелый раздавливающий камень под названием «грех»? Они виноваты, но ведь они уже наказаны тем, что такие жалкие!

— Да или нет? — настойчиво требовал ответа Питер. — Валя, ты согласна? Как только ты скажешь «да», я немедленно подам документы на развод. Со стороны Норы препятствий не будет: она привыкла видеть меня раз в два года, а то и реже. Конечно, ее адвокаты обдерут меня как липку, но я не против: меня глодала бы совесть, если бы я не обеспечил бывшую жену и детей.

— А мои дети? — Впервые Валентина заговорила о сыновьях. — Ты о них подумал?

— Если они захотят остаться с отцом, ты будешь часто с ними видеться. Если ты захочешь забрать их, я постараюсь стать им надежным старшим другом. Поверь, Валя, все не так страшно. В Америке я встречал многих разведенных супругов, каждый из которых создал новую семью. Все они были счастливы и даже проводили вместе летний отдых. Цивилизованные люди способны договориться и прийти к правильному решению…

— Извини, Питер. — Валентина стремительно села на кровати и сорвала со спинки стула платье. — Боюсь, у нас, в отличие от Америки, люди нецивилизованные. Для нас любовь — обладание. Русский отдает любимой не кусочек, а всего себя целиком, с тем чтобы и она всю себя отдала. Ты вроде бы русский, но ты не понимаешь. Можно отдать вещь, которая взята на время, но как отдать то, что приросло?

— Валя, — Питер смотрел на нее из постели растерянными глазами, — я действительно не понимаю… Ты же интересовалась психологией…

— Я сама себя не понимаю. Может, это и не нужно объяснять. Потому что все равно не объяснить.

Отношения Валентины и Питера продолжались, но теперь они мучили друг друга. Питер был ласков, но непреклонен, Валентина то уступала, чувствуя, что готова бросить все и спрыгнуть с ним с обрыва в неизведанное, то спохватывалась и брала свои слова обратно. Это было трудно перенести, это неминуемо должно было чем-то закончиться. К тому же наступила осень — время, ненавидимое Валентиной со школьных времен, и проблема выбора, который летом казался до такой степени невероятным, что не заслуживал серьезного осмысления, осенью приобрела остроту скальпеля. Скальпеля, который резал ее по живому, открамсывая от нее… кого, Егора или Питера? Это она и сама хотела бы понять.

Осенние капли нудного непрерывного дождя брызгали на серые стекла, когда они с Питером сидели в кафе — сидели, как после оказалось, в последний раз, Валентина допускала такую возможность, хотя и не могла предположить, что все закончится так, как закончилось. Посетители окружали их, тесно сидели за соседними столиками, толпились у стойки, место было бойкое — возле метро «Тургеневская», но у всех были свои заботы, никто не обращал внимания на мужчину и женщину, которые вполголоса обсуждали свои взаимоотношения, зашедшие в тупик. Мало ли у людей собственных тупиков, и к чему им интересоваться чужими?

— Валя, я не могу без тебя.

— Хватит! — в отчаянии воскликнула Валентина — так, что на нее обернулась даже буфетчица, нацеживающая пиво в пластмассовый поллитровый стакан. Заметив реакцию, Валентина продолжила тише: — Дай мне время. Я хочу взвесить свои чувства, и хочу обдумать все в тишине. Давай не встречаться… некоторое время. А потом я сообщу тебе свое решение.

— Хорошо. Даю тебе неделю. — Питер тоже начинал раздражаться, его чувствительная, как у рыжеволосых, кожа покрылась красными пятнами. Валентина знала и за собой такую черту, и наличие ее у Питера раздражало, но, с другой стороны, делало его таким родным, что дыхание перехватывало. Не хватало еще разреветься в тот самый момент, когда она так нуждается в стойкости! Чтобы отвлечься, Валентина открыла сумочку и долго искала в боковом кармане, полном всякой ерунды, наподобие помады, зеркальца и носового платка, вещь, которая должна ей помочь. Это был глянцевый календарик.

— Вот, смотри. — Валентина положила календарик перед Питером на аккуратно протертый перед этим тряпкой стол. — Крайний срок — шестое ноября. — Она обвела фатальную дату шариковой ручкой; чернила, вопреки нажиму, не оставили следа на глянцевой поверхности, но сдавили дату белесоватой петлей. — Шестого ноября, в восемь часов вечера, жди дома у телефона. Я тебе позвоню. До этого — никакого общения, никаких встреч.

— А если меня не будет дома? Может, созвонимся по мобильному?

— Нет, — отвергла компромисс Валентина. — Ты будешь ждать меня у домашнего телефона. В восемь вечера шестого ноября. Иначе мы никогда не созвонимся.

По мере приближения к шестому ноября она становилась все спокойнее, с удивлением открывая новые черты действительности. Оказывается, Питер делал для нее терпимыми недостатки Егора; без его уравновешивающего влияния, по контрасту, Егор казался примитивным и грубым, его дети (его! — словно уже и не совсем ее…) — бессердечными озорниками, думающими только о себе. Правда, в этом остывающем семейном очаге еще сохранялось достаточно тепла, чтобы согреть сердце, — ну что ж, разве они с Питером не сумеют согреть друг друга? А иногда она мечтала, что от разрыва всем станет лучше: Егор найдет себе добрую простушку, подходящую ему по уровню развития, Владик и Даня пойдут учиться в американский колледж, потом в американский университет, и все устроится…