Формула ЧЧ - Эмиль Офин

Это все внизу, во дворе. А наверху, на соседней крыше, между трубами виднеется полукруглое чердачное окно. Если выглянуть из того окошка, увидишь почти весь город: набережную, буксиры на реке, мосты и много, много улиц; по улицам ползут трамваи, движутся автобусы, а люди шныряют туда-сюда. Очень интересно смотреть; лучшего наблюдательного пункта и не придумаешь! Жаль, фотоаппарата нет, а то можно было бы весь город сфотографировать. Раньше Клим тайком от мамы забирался на этот чердак и даже иногда отваживался вылезать на крышу, правда, только одною ногой, и при этом держался обеими руками за раму окошка.

Но все-таки это достижение. Вряд ли кто из ребят решился бы на такое.

Клим считал себя хозяином чердака. На чердаке таинственный полумрак, запах нагретого железа и мягкая труха под ногами. Солнечный луч пробивается из окошка, кишит пылинками. За толстыми деревянными балками — большой старый ларь, на дне ларя — перепрелые веревки. А что, если сейчас забраться на чердак?

Клим прислушивается к звукам, доносящимся из кухни. Это мама там возится, печет что-то. Чего она так торопится? Пришла с дежурства, даже свой белый халат не убрала, бросила прямо на стул и сразу — в кухню. Эх, и скучное же сегодня воскресенье! Скорее бы оно прошло!

В комнату входит мама. Она не обращает на Клима никакого внимания, только сердито гремит посудой.

— Мам, я хочу гулять…

— Не пойдешь, пока не скажешь, зачем банки пооткрывал.

— Я больше не буду… Все ребята во дворе, мам.

— А куда крышки девал? Теперь все испортится. Вот вредитель!

Клим молчит. Мама снова уходит в кухню, хлопнув дверью.

Эх, и скучища! Не везет Климу последнее время. А все началось после возвращения из лагеря. Там-то было хорошо. Там Клима не все считали маленьким, его. даже приняли в фотокружок, в котором занимались и восьмиклассники. За лето Клим здорово вырос — вот на дверном косяке отметки: до и после лагеря — целых два сантиметра! Кроме того, Клим сильно загорел. Ребята говорят, что, если не мыться, загар продержится всю зиму. Но разве мама понимает в этом что-нибудь? Она так трет мочалкой — какой уж тут загар!

Когда Клим вернулся в город, он полез на свой чердак. Но тут его ждали всякие новости: во-первых, на чердачной дверке кто-то нарисовал мелом букву Ф. Пока Клим думал, откуда она взялась, на лестнице послышались чьи-то шаги. Тогда Клим бросился в темный угол чердака и притаился там за старым листом фанеры.

Вошли трое. Расселись возле ларя на бревне.

Один спросил:

— Ну, кто сколько принес? У меня — тридцать три.

— У меня только двадцать.

— А у меня — пятьдесят, будь я проклят!

— Молодец, Шестикрылый! Где это ты раздобыл столько?

— В ресторане «Балтика»; я там с одним человеком познакомился.

— Ладно, — сказал первый. — Выкладывайте добычу. Скрипнула крышка ларя; в него что-то посыпалось со звоном. Клим напрягся, вытянул, сколько мог, шею, но рассмотреть, что именно сыпалось в ларь, не сумел.

— Все-таки мало, — сказал первый.

— Тебе все мало, Ига. Вечно ты недоволен!

— А что, много? Ну-ка, Профессор, ты написал расчет?

— Чего там писать, я и в уме сосчитаю.

— Ну, давай.

— Пожалуйста. Значит, так: каждая весит в среднем пятнадцать граммов, в день мы добываем примерно двести штук — три кило. Множим на триста шестьдесят пять, получается одна тысяча девяносто пять. Следовательно, за два года добудем две тысячи сто девяносто килограммов. Сбрасываем на пустые дни и разные неудачи — остается две тонны. Не так уж плохо.

— Ну и голова у тебя, Славка! Прямо кибернетика.

— Само собой. Это ведь не то что стишки сочинять для Ниночки.

— Что ты сказал?..

— Ладно, — оборвал первый, — хватит вам. Ближе к делу. Славка подсчитал верно, как часы. Но фактически должно быть гораздо больше.

— Для этого надо завербовать ещё подходящих людей. Предлагаю: пусть Лера и Нинка выберут кое-кого из подруг. Девчонкам легче выманивать эту добычу.

— Правильно, Ига. Только надо следить, чтобы под знаком Ф не оказались лентяи. Они могут завалить все дело, будь я проклят!

Клим смотрел в оба; он боялся перевести дыхание. Густая пыль лезла в нос и щекотала.

Шестикрылый вдруг начал декламировать:

Нас трое, но грудью одною мы дышим,Не легок наш путь и не прост!Не только чернилами — кровью напишемЖелезное слово…

Клим громко чихнул. Все трое так и подскочили на бревне. Тесня друг друга, попятились к дверям.

Клим тоже перепугался и вылез из своего угла. Вид у него тогда был, наверно, жалкий: во-первых, он весь перевалялся в пыли, а во-вторых, все чихал и чихал и никак не мог остановиться.

Трое молча и удивленно разглядывали его. Шестикрылый презрительно выпятил подбородок.

— Да ведь этот сопляк, кажется, из нашего четвертого «Б». Он все возле взрослых отирается.

— Сам ты сопляк. Это мой чердак, — сказал, осмелев, Клим и чихнул прямо в противную рожу Шестикрылого.

— Сопляк, чердак, — Слава рассмеялся. — Да он стихами шпарит не хуже тебя, Симка.

— Ах ты, шпион! Да я из тебя печенку вырву, будь я проклят!

— Да брось ты! — Игорь отстранил Симку. — Ты чего здесь делал, пацан?

— Это мой чердак, — повторил Клим. Он тоже узнал всех троих и больше не боялся.

— Что значит «мой»? — сказал Славка. — В социалистическом обществе частной собственности не существует. Надеюсь, это тебе объяснили в твоем четвертом «Б»? Иди отсюда, чихай в другом месте.

— Ребята… Я тоже хочу быть под знаком Ф! А какую добычу вы собираете?

Игорь нахмурился, а Симка крикнул:

— Видите, он все слышал! Теперь разболтает.

— Что я — девчонка, что ли? — обиделся Клим.

Все расхохотались. Даже Симка. А Игорь взял Клима за плечи и повел к двери.

— Иди, иди, не упирайся. Ты ещё маловат для этого дела. И смотри, больше сюда не лазай.

… Не лазать? Как бы не так! На следующее же утро Клим проник на чердак, заглянул в ларь и увидел там целую кучу крышек от консервных банок.

Вот тогда-то он и отодрал крышки со всех маминых майонезов.

— Ну, чего ты к окну прилип? Иди вымой руки, — сейчас будем обедать.

Мама говорит по-прежнему сердито, но Клим, по одному ему известным приметам, догадывается, что она уже «отошла». Так быстро? С чего это? Обычно, если проштрафишься, «сердитость» продолжается три — четыре дня, а тут…

Клим подозрительно оглядывает маму: волосы причесала по-праздничному, лиловое платье надела; это платье она надевает, когда кто-нибудь приходит в гости…

— Ты что, оглох, Климочка? Я же сказала: иди мой руки. И лицо вымой.

Клим задумчиво идет на кухню, мылит руки. В прихожей раздаются два звонка. Может, это Инна Андреевна к маме?

Когда Клим, вытираясь на ходу, вбежал в комнату, он увидел… милиционера.

Ещё новости!.. От удивления Клим чуть не выронил полотенце. А милиционер ни капельки не удивился. Он протянул Климу свою большую руку и сказал:

— Здравствуй, Клим Горелов. Давно хотел с тобой познакомиться.

Он высокого роста, этот милиционер. На глазах у него очки, на погонах две звездочки, через плечо висит кожаная сумка.

Клим так растерялся, что спросил невпопад:

— А почему у вас нет револьвера?

— Зато у меня есть фотоаппарат. — Милиционер расстегнул сумку и действительно вытащил аппарат. — Я принес его для тебя. Держи.

— Для меня?.. — Клим посмотрел на аппарат, на милиционера, потом опять на аппарат и, наконец, на маму.

Лицо у неё стало розовым, как абажур над столом.

— Ну что вы, Иван Сергеевич, зачем…

Но Иван Сергеевич разговаривал только с Климом.

— Понимаешь, — сказал он очень серьезно, — все-таки аппарат этот, в общем-то, юношеский, а я, как видишь, вышел из такого возраста. Был у меня братишка, вроде тебя, ну, может, чуть постарше… От него осталось. Словом, мне он ни к чему. Бери.

Ну, как тут удержишься? Клим взял. Кожа на футляре потерта, зато сам аппарат как новенький: все рычажки блестят, и на черном корпусе белые буковки: «Смена-2».

— А спасибо кто за тебя скажет? — спросила мама. Клим с трудом оторвал глаза от аппарата, посмотрел на Ивана Сергеевича.

— Ладно-ладно, — сказал тот. — Свои люди, сочтемся.

— Садитесь же к столу, — позвала мама. — Клим, повесь аппарат в шкаф.

Нет! Ни за что! Клим надел аппарат через плечо и уселся за стол поближе к Ивану Сергеевичу.

— Иван Сергеевич! Спасибо вам большое-большое! Аппарат очень хороший, будь я проклят!

— Клим!.. — испуганно воскликнула мама. Но Иван Сергеевич сказал:

— Ничего, Вера Васильевна. Это чисто мужские слова. — И он чуть заметно подмигнул Климу.