Крупным планом - Дуглас Кеннеди

Тут я заметил молоток, валявшийся среди порошков и чистящих средств в ванной комнате. Молоток был с большой, увесистой головкой. И — как я решил, сглотнув слюну, — вполне подходил для моих целей.

Я открыл морозильник, вытащил оттуда левую ногу Гари. Она свисала с края камеры. Я прикрыл дверцу. Схватил ногу левой рукой, растянул ее, насколько смог, и опустил на нее молоток, прицеливаясь в место на несколько дюймов ниже колена. Пришлось ударить еще пять раз, но наконец кость хрустнула и разломилась на две части, и нижняя часть нога сразу стала подвижной. Затем я вытащил вторую ногу и проделал с ней то же самое. На этот раз кость оказалась еще прочнее. Понадобились семь ударов, прежде чем она поддалась и разломилась на две части.

Теперь я мог сложить каждую ногу так, чтобы ступня оказалась под коленом. Это уменьшило рост Гари достаточно для того, чтобы он мог поместиться в морозильнике. Когда я закрыл дверцу, она затворилась плотно. Теперь он мог просидеть там несколько недель, пока я не соображу, что мне с ним дальше делать.

Я взглянул на часы. Без одной минуты десять. Мне необходимо пойти домой и сделать этот звонок. Я быстро схватил швабру из ванной комнаты, вылил остатки чистящей жидкости в ведро и принялся мыть пол. Мне потребовались двадцать минут, чтобы избавиться от крови и проявителя.

Я переломил ручку швабры и сунул ее в пластиковый мешок. За ней последовали ведро, кювета, разбитая бутылка из-под «Туманной бухты», осколки бокалов, мыло и шампунь. Я работал быстро, но тщательно. Я старался ничего не упустить.

Я старательно вымыл раковину и душевую кабинку в подвале. Тщательно протер все поверхности, все ручки дверей, все перила, все выключатели и прочее, до чего я дотрагивался в спальне Гари. Наконец настало время для самой опасной части операции — благополучно убраться из дома.

Я выглянул за дверь. На улице тишина. Никакого движения. Ночь безлунная. Небо в тучах. Хотя я не сомневался, что во многих домах рядом с домом Гари горит свет, я должен был рискнуть и надеяться, что никто из соседей не выглянет в этот момент из окна и не заметит, как я перебегаю дорогу.

Я втянул голову назад и закрыл дверь. Адреналин снова пошел вразнос. Я не мог двигаться, просто застыл на месте. Но мне обязательно нужно было позвонить.

Я поднял мешок и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Первым моим желанием было побежать. Со всей возможной скоростью рвануть через дорогу. Но юрист во мне настоял на спокойном поведении. Не беги. Иди. И ради всего святого, не оглядывайся.

Это было как прогулка по Сараево в разгар снайперского сезона, когда охватывает страх, что отдаленная канонада может оказаться последним звуком, который ты услышишь в жизни. Я прошел по маленькой дорожке вдоль дома Гари, ступил на дорогу и резво пошел через нее, каждую секунду боясь услышать: Эй вы! Стойте! Это будет началом конца.

Но я слышал только звук своих шагов по асфальту, затем по гравиевой дорожке, ведущей к моему дому, и тихий шорох осенних листьев. Так я добрался до двери черного хода. Я полез в спортивный костюм Гари за ключами, нашел обе связки его ключей. Но моих не было.

Я тут же упал на колени и начал судорожно возиться в пластиковом мешке в поисках моих брюк. Проверил карманы. Никаких ключей. Вывалил из мешка все окровавленные тряпки никаких ключей. Тут я заметил дыру в дне мешка.

Я поспешно побросал все вещи назад, в мешок, и оставил его около двери в подвал. Затем пошел назад по своим следам, внимательно глядя под ноги.

Далеко мне идти не пришлось. Ключи лежали у края дорогу в нескольких дюймах от обочины. Я с огромным облегчением протянул за ними руку. Но тут услышал голос:

— Эй, что-то случилось, парень?

Я с тревогой поднял голову. Это был Чак Бейли, рекламщик, живущий дальше по дороге. Под пятьдесят, густые крашеные черные волосы, одет в спортивный костюм от Кельвина Кляйна с лампочками, работающими от батарей, на обоих бицепсах.

— Чак, — сказал я, стараясь говорить спокойно. — Добрый вечер. Вот, ключи уронил.

Он продолжал бежать на месте.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке? — спросил он. — Желание умереть, получить серьезную травму…

Я начал всерьез беспокоиться:

— Я не понимаю…

— Костюм, Бен. И кроссовки. Все черное. Ты тут, на дороге, как невидимка. Машина появится — превратит тебя в лепешку. Кого ты изображаешь, Зорро?

Я ухитрился рассмеяться.

— Точно как наш другой сосед, Гари. Все время вижу, как ой бегает ночами, одетый точно как ты. Человек-невидимка, мать твою. — Он опустил глаза вниз. — И «Найк» такие же.

— Как делишки? — спросил я, пытаясь сменить тему.

— Дерьмово. Только что потерял клиента — «Фрости Уип» А мультинациональные задницы, которые сейчас поглотили нас, все болтают о реструктуризации, сокращении штатов. Пугают всех до усрачки.

— Как в девяностые…

— Ага, настоящая психическая атака…

Он взглянул на часы.

— Пора двигать, — сказал он. — Сегодня интересный матч, трансляция из Лос-Анджелеса. Кланяйся Бет и деткам. И кончай бегать в темноте. Ты же человек семейный.

— То-то и оно.

Чак Бейли хохотнул, выражая мужскую солидарность:

— Я тебя понимаю, чувак. Пока.

Я смотрел, как он трусцой бежит по дороге. Все прошло хорошо. Лучше некуда. Мистер Бейли, вы утверждаете, что встретили мистера Брэдфорда во время пробежки в день убийства? Вы сказали, что на мистере Брэдфорде были черные кроссовки «Найк» — точно такие же, какие обычно носил мистер Саммерс. И — давайте будем точны — до этого вечера вы никогда не видели мистера Брэдфорда в черных кроссовках?

Я сделал мысленную заметку: необходимо завтра купить черные кроссовки «Найк». И немедленно убрать из окна камеру. Ее можно заметить даже с дороги.

Я прошел к задней двери, повернул ключ в замочной скважине и нырнул внутрь. Оставив мешок рядом со своими тренажерами, я помчался наверх, схватил камеру и треножник из темной спальни и вернулся в подвал. Открыл «Кэнон», вытащил оттуда пленку, потянул ее за конец, засветив все тридцать шесть кадров. Уничтожив эти дополнительные улики (и сунув их тоже в мешок), я взял трубку и позвонил в Дарьен. Ответил Фил.

— Позови ее, — сказал я.

— Бен, я же сказал тебе…

— Позови ее, мать твою.

— Ты так с клиентами разговариваешь?

— Нет, только с тупыми задницами. А теперь позови…

Он бросил трубку с таким грохотом, что мне пришлось отодвинуть свою подальше от уха. Когда я перезвонил, включился автоответчик. Тогда я оставил послание.

Бет, это я. Я расстроен. Очень расстроен. И мне думается, что, прежде чем ты помчишься совещаться с адвокатом по разводам, приятелем Венди, мы должны, по меньшей мере все обсудить, посмотреть, нельзя ли…

Она внезапно появилась на линии.

— Нам нечего обсуждать, — спокойно сказала она.

— Нам нужно все обсудить…

— Нет. Я уже наговорилась досыта. И мне нечего тебе больше сказать, кроме одного: я решила остаться здесь с мальчиками еще на неделю. Я позвонила Фионе и сказала, что она следующую неделю свободна. И я хочу, чтобы к нашему возвращению в следующее воскресенье ты подыскал себе место, где будешь жить.

— Дом же не только твой…

— Есть два пути разрешить наши проблемы, Бен. Вежливо. Или со скандалом.

Телефон дрожал в моей руке.

— Но это же и мои сыновья, — наконец выговорил я.

— И я не собираюсь их от тебя прятать. Так что, если ты захочешь на этой неделе заехать и повидаться с ними, я не стану возражать. Но не звони больше сегодня. Мы не будем отвечать.

И она повесила трубку.

Я положил трубку и обхватил ладонями голову. Я оставался в такой унизительной позе, наверное, целый час (во всяком случае, так мне показалось), мысленно проигрывая снова и снова тот момент, когда я схватился за бутылку.

Прекрати. Переживи. Возьми поливочный шланг, широкую клейкую ленту, бутылку ирландского виски и бутылочку с транквилизаторами. Затем поезжай в какое-нибудь пустынное место засунь шланг в выхлопную трубу, закрепи его клейкой лентой просунь в окно машины, заклей образовавшуюся щель в окне, проглоти таблеток двадцать «валиума», запей их хорошим глотком виски, поверни ключ в зажигании и покорись неизбежному. Потеряешь сознание, абсолютно ничего не почувствуешь. Признайся себе: ты никогда не сможешь жить с грузом этой вины. Ежечасно тебя будет мучить страх: Они сегодня разыщут… сегодня они придут за мной… сегодня последний раз, когда я смогу увидеть своих мальчиков. И даже если тебе удастся на какое-то время избежать ареста, страх перед ним сделает твою жизнь невыносимой. В любом случае ты потеряешь все. Прекрати агонию сейчас. Аккуратно. Без суеты.

Я встал, однако ноги подкосились, я снова опустился на диван и зарыдал. Я совсем утратил контроль над собой. Я оплакивал моих сыновей. Себя самого. Я был виновен не только в убийстве, но и в ненависти к самому себе — отвращении, которое заставляло меня презирать ту жизнь, которую я вел. И теперь, в последние часы моего прежнего существования, мне придется принять злую иронию: отчаянное желание сохранить то, от чего я совсем недавно хотел сбежать. Если бы я верил в какое-то высшее существо — какого-то мистера Всеумейку, — я бы бухнулся на колени и попросил: верни мне отупляющую электричку, тоскливые часы, проведенные над дополнениями к завещаниям, корпоративное лизание задниц. Верни мне домашнюю рутину, семейные дрязги, бессонные ночи. Верни мне моих детей. Я никогда больше не буду думать, что настоящая жизнь где-то в другом месте. Никогда больше не буду проклинать выпавшую мне судьбу. Только дай мне еще один шанс.