Хроники Розмари - Анна Данилова

Когда же плач перешел в какой-то щенячий вой, Дина и сама испугалась того, что с ней происходит. Она высморкалась в полотенце, осушила слезы, забралась под одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза. Где-то внутри ее еще продолжал кто-то жалобно подвывать, а плечи по инерции уже подрагивали в нервном ознобе. Конечно, ей было жаль, что Чагин видел в ней лишь тень своей Розмари, да и генерала она тоже жалела, никак не могла поверить в то, что его уже нет и некому теперь будет рассказать о том, что приключилось с ней в Саратове. Хотя разве это так важно? Главное, что и в смерти генерала, не говоря уже об убийстве Алевтины, виновата тоже она. Спровоцировала старика, растравила душу, разбудила тело, заставила испытать не свойственные возрасту волнения, зажгла страсть… Вот сердце и не выдержало. А она здесь, далеко от него, и не знает даже, кто его похоронил. Адвокат сказал, что все подробности – только при встрече. Ну что ж, уже то, что он не сказал ей ничего о похоронах, свидетельствует о том, что нашлись, вероятно, какие-то родственники, объявились, когда узнали о смерти отца ли, дедушки, дяди… Понятное дело, что у генерала были дети и внуки, но жили они своей жизнью, и ни разу за все время работы у Эдуарда Сергеевича Дина никого не видела – никто не звонил, не появлялся. Дина могла только предположить, что связано это было с каким-то семейным конфликтом, положившим конец родственным отношениям. И это было вполне в духе ее генерала – он всегда был человеком принципиальным. Теперь же, когда он умер и после него осталась огромная дорогая квартира, все понаедут, чтобы делить наследство… Вот непонятно только, зачем ей звонил адвокат и что она может сделать теперь для своего генерала, когда его нет в живых? Может, из его квартиры что-то пропало, а соседи сказали родственникам, что у него в последнее время работала домработница… На домработницу же всегда можно все свалить. Или, может, она что-то забыла? Из одежды или мелочь какую-то. Но при чем здесь адвокат? Не мог же Эдуард Сергеевич сам написать на себя заявление и признаться в изнасиловании…

Дина почувствовала, что ее взяли за руку. Но не отдернула ее, а лишь широко раскрыла глаза, пытаясь понять: Чагин взял именно ее руку – или все же руку Розмари?

Они пришли в гостиницу усталые, сытые после ресторанного ужина и сразу же легли спать. Дина была еще слаба, не оправилась после болезни, да, собственно, еще добаливала, и ей даже в голову не пришло – опасаться ночевать в одном номере с мужчиной: Чагина она воспринимала исключительно как бывшего мужа Розмари. Они спали на широкой кровати, под разными одеялами (Дина сама попросила горничную принести им еще одно одеяло, причем не стала даже объяснять, зачем оно ей понадобилось в таком хорошо протопленном номере), и девушка не могла вспомнить, касались ли их тела ночью или нет.

– Ты почему ревешь? – услышала она, и легкое чувство досады на то, что она не представляет для красивого Чагина никакого интереса как женщина, укололо ее.

– Так, приснилось… – Она отдернула руку и спрятала ее под одеяло.

– Ты меня не так поняла… – Чагин оказался настойчивым и снова нашел ее руку, уже под ее одеялом, сжал ее. – Ты вбила себе в голову, что я все еще тоскую по Розмари. Это не так. В тебе я вижу только тебя, и ты мне ужасно нравишься. Иди ко мне, на плечо… Ты же вся дрожишь. Вот обниму тебя, и все твои кошмарные сны вмиг улетучатся… ну?..

Она не поверила ему, но приглашение все равно приняла, поднырнула к нему под одеяло и легла головой на его плечо, правая же рука не нашла ничего лучшего, как лечь ему на живот.

– Что тебе приснилось?

– Генерал… Вернее, я плакала во сне по генералу. Да и вообще, что-то так грустно. Лежу вот с тобой в гостиничном номере… Спрашивается, что я здесь делаю? Мне пора домой.

Она вдруг вспомнила, что в банке, куда они пришли, чтобы разобраться с деньгами, Чагин вдруг передумал их забирать. К тому же это оказалось не такой уж и легкой процедурой – деньги, оказывается, надо было заказывать. И они решили, что перенесут этот денежный вопрос в Москву.

– Потерпи еще немного. Мы же обещали помочь следователю. Так уж случилось, что мы оказались втянуты в эту историю. Думаешь, мне хочется оставаться здесь, ждать этих похорон? Но ты же сама развила бурную деятельность, стала выкладывать свои версии…

– Что думала, то и сказала, – вздохнула Дина, прижимаясь к Чагину так, словно спала с ним всю жизнь. Она как-то быстро успокоилась, ее даже потянуло в сон. – Ничего, потерпим немного, а потом с чистой совестью вернемся в Москву. Знаешь, а мне действительно интересно, кто же убил эту твою… родственницу…

И она уснула.

Проснулась, когда в номере посветлело, и почувствовала, как ее целуют. Нежно-нежно, едва касаясь губами ее губ. И ей снова захотелось плакать. Но вовсе не по генералу, а по тому, что Чагин, мужчина, который так нравился ей и с которым она бы хотела быть вместе, принадлежит кому-то другому, что у него в Москве наверняка есть любовница. Он же сам сказал, что разводится, с женой не живет, но у такого мужчины, как он, не может не быть женщины вообще. Может, он спит со своей секретаршей, о которой так тепло отзывается?

Она хотела его спросить: у тебя в Москве кто-то есть? Но не спросила. Не захотела портить своим вопросом ту приятную неопределенность, ту сладость, которую испытывала, когда Чагин целовал ее. Одним самообманом в ее жизни больше, одним меньше… Вспомнился генерал, его страстные объятия. Подумалось: хорошо, что не забеременела. А ведь могла бы. И что тогда? Рожать маленького генерала с голубыми глазами? К счастью, доказательство отсутствия беременности пришлось как раз на тот момент, когда она отлеживалась в «Отрадном». Уже эта мысль радовала и давала надежду на спокойное продолжение течения жизни.

– Дина, ты очень красивая… Я понимаю, ты все еще злишься на меня и думаешь, что я обманываю тебя, что мне никто не нужен, кроме… Прошу тебя, не думай так. Все в прошлом. А сейчас у меня – ты. Правда, я не спросил, замужем ты или нет. Может, у тебя семья?

– Замужем. И у меня двое детей, – зачем-то сказала она. – После этого ты уже не будешь целовать меня? Отодвинешься и укроешь меня своим одеялом, а сам продолжишь свой сон под своим?

– Нет. Все не так. Я постараюсь развести тебя с мужем.

Ей так не хотелось продолжать этот разговор. Она закрыла глаза и замолчала. Предпочитая чувствовать его, а не слушать. Каждое прикосновение мужчины доставляло наслаждение, и ей в какой-то момент стало все равно, кто там у Чагина в Москве, ведь сейчас он был с ней, здесь, в тихом гостиничном номере, и никто не посмеет постучать в дверь и заявить свои права на него. Ни бывшая жена, ни настоящая любовница, ни секретарша.

Она почувствовала приятную тяжесть, Чагин лег на нее, продолжая целовать, и в эту минуту, к ее ужасу, действительно постучали в дверь. Причем дерзко, настойчиво и слишком громко для столь раннего часа.

Это был Аникеев. Но только не тот, с которым они мирно беседовали не так давно об убийстве Неудачиной, а изменившийся Аникеев, с серьезным бесстрастным лицом и немигающими, пугающими глазами.

– Чагин, вы арестованы по подозрению в убийстве вашей бывшей свояченицы Алевтины Неудачиной. Одевайтесь… Все слишком серьезно.

– А что случилось-то?

Чагин стоял, обмотанный одеялом, посреди комнаты и, казалось, все еще не мог поверить в происходящее.

– Так что произошло? Вы в своем уме? Или вам приснился кошмарный сон?

– Да нет, просто ему не на кого повесить собак, – проронила Дина и прикусила губу. – Дело-то трудное, а так – почему бы не арестовать первого попавшегося?

– На лестнице в здании, где располагается ваш офис, обнаружен пистолет, из которого стреляли в Неудачину, – трагическим голосом объяснил Аникеев. – Одевайтесь, Чагин, говорю же, все очень серьезно… Поедем в Москву.

– Да пистолет могли подкинуть!!! Вы же сами сказали – его нашли на лестнице… Да мало ли кто ходит по этим лестницам? А отпечатки пальцев? Вы нашли на пистолете его отпечатки пальцев? – не унималась Дина, все еще не желая принимать действительность. Ей так хотелось снова оказаться в постели с Чагиным и почувствовать на своих губах вкус его губ. – Вы не следователь, а жлоб! Дурак! Карьерист! Кто-нибудь из ваших друзей подкинул на лестницу совершенно другой пистолет, и вы теперь будете избивать ни в чем не повинного человека, чтобы выколотить признание…

– Дина! – крикнул Чагин, глядя на нее страшными глазами. – Остановись! Разберемся.

– Да, девушка, не ожидал я от вас… – Аникеев с выпученными глазами смотрел на Дину, и лицо его пугающе быстро наливалось кровью от злости.

– А я? Я – ожидала? Мы к вам всей душой, а вы? Притащились утром, чтобы арестовать невиновного! Вы, случайно, не на черном «воронке»?

– Дина! Прекрати! И никуда, слышишь, никуда отсюда не уезжай. Дождись похорон, посмотри… Кроме тебя, мне теперь никто не поможет…