Прощай, молодость - Дафна дю Морье

Интересно, не показался ли я таким же своему отцу, когда положил ему на письменный стол свои стихи, и был ли он еще худшего мнения обо мне, чем я сам? Просто невероятно, что такое действительно случилось когда-то.

Между тем мы в поте лица трудились на судне, и нас качало на серых волнах. На борту «Романи» был ад кромешный.

— Когда выберемся отсюда, — сказал я Джейку, — будем жить в роскоши. Будем лежать в шезлонгах под пальмами, а официант в белой куртке принесет нам выпить, как только мы поманим его пальцем. Будем спать весь день и томно протягивать руку за большим, спелым плодом, а за спиной у нас будет стоять темнокожая девушка и обмахивать бумажным веером.

Джейк ничего не ответил. Он смотрел на небо, на стену серого тумана и на корму «Романи», которая вяло поднималась на волнах.

— Дик, — сказал он, — ты заметил, как она качается на волнах — словно существо, уставшее от борьбы? У нее совсем не осталось жизненной силы, и ей хочется уронить голову и умереть.

Сначала я подумал, что Джейк шутит, но, увидев выражение его лица, понял, что он говорит это всерьез. Он бы не стал паниковать без причины. И я почувствовал первые признаки страха — как будто какой-то голос прошептал: «Я это запомню».

Предчувствие опасности всегда вызывало у меня радостное волнение, но только не сейчас, на «Романи», когда нас окутал туман и мы беспомощно дрейфовали…

— Ну что ты! — сказал я. — У нас все в порядке, мы проходим через Ла-Манш. Мы не можем погибнуть, когда кругом такое движение.

— Впереди у нас полоса, где никого нет, Дик, — возразил Джейк, — а на мостике заправляет пара идиотов. Ты знаешь побережье Бретани, не так ли?

Мне не хотелось прислушиваться к его словам. Я говорил себе, что все это не имеет значения. Я же видел, как убили парня в Стокгольме, и мне теперь все нипочем.

— Ты думаешь, нам что-то угрожает? — спросил я.

Я произнес эти слова беззаботным тоном, стараясь справиться с внезапно охватившей меня паникой.

— Не знаю, — ответил Джейк и как-то странно на меня взглянул, как будто ему тоже открылись не очень приятные перспективы, но он имел мужество не отворачиваться от них, а смотреть прямо. И все равно легко было смеяться, стоя в безопасности возле камбуза.

— Африка, Джейк, — сказал я, — мы заживем там припеваючи, в первый же вечер, как только сойдем на берег.

— Непременно, — согласился он.

Я был уверен, что все обойдется. Я почему-то был убежден в нашей безопасности. Но, несмотря на это, ненавидел «Романи». Мы проходили через Ла-Манш, туман все не рассеивался, море бушевало, и непрерывно дул юго-западный ветер.

Мне хотелось снова оказаться на барке «Хедвиг», где пришлось бы сражаться с ветром. Там, если бы ветер усилился и разыгралась буря, у нас бы наполнились паруса, и мы бы прекрасно чувствовали себя на волнах.

А эта посудина «Романи» стонала и тряслась от каждой волны — как сказал Джейк, подобно душе, уставшей от жизни. В кубрике пахло сыростью и ржавым железом. Трюмная вода плескалась с глухим звуком. Рядом с камбузом кок когда-то повесил сушиться полотенце и забыл его там. Сейчас оно полоскалось под дождем, промокшее и серое — какая-то рваная тряпка. Флагдук вокруг мостика был черным от сажи, смешанной с дождевой водой.

Помощник капитана расхаживал взад и вперед — маленькая фигурка в непромокаемом клеенчатом плаще, который был велик на несколько размеров.

Кочегар-голландец решил сделать передышку: высунув голову из круглого люка, вдыхал влажный воздух. В кубрике один из бельгийцев играл на губной гармонике. Он судорожно вдыхал воздух, и мелодия выходила печальная, а звук получался резкий и напряженный. Почему-то этот звук вызвал у меня воспоминание о том, как много лет назад, в детстве, мать взяла меня на залив, находившийся в двадцати милях от нашего дома. Мы устроили на берегу пикник, и с моря пришел туман — точно такой же, какой окутал сейчас «Романи», а откуда-то издалека, через залив, доносился скорбный колокольный звон — его и напомнила мне мелодия бельгийца. Мать объяснила, что это буй, который оставляют в море, чтобы обозначить опасный уступ скалы, и когда моряки слышат звон, он служит им предупреждением и они меняют курс. Губная гармоника была словно слабым эхо звонившего колокола. Звук доносился из кубрика к двери камбуза сквозь дождь и ветер. Кто-то запел не в лад, потом раздался взрыв хохота, и дурацкий высокий голос что-то закричал по-французски. Он ужасно раздражал, и меня затрясло без видимых причин. Я ненавидел «Романи».

Было около семи часов вечера. Еще днем мы прошли мимо Иль-Дуэссан и, слава богу, смогли различить этот остров, когда он исчезал за кормой, но потом туман снова сгустился, и мы вошли в него, а суша осталась далеко позади. Я стоял на мостике у штурвала. Шкипер немного побыл рядом со мной, но когда мы снова нырнули в туман, он пожал плечами, словно судьба сыграла с ним плохую шутку. Оглядевшись, он изменил курс, которого только что велел мне придерживаться, потом позвал помощника капитана и устроил совещание — думаю, главным образом для того, чтобы произвести на меня впечатление, — и наконец исчез, лишив меня последней уверенности. Помощник капитана остался на мостике, и его нервозность окончательно выбила меня из колеи — особенно его манера вертеть головой, прислушиваться и вглядываться в непроницаемый туман. Казалось, он ожидает что-то услышать.

На мостике негде было укрыться от непогоды. Дождь заливал мне глаза, и я видел не дальше чем на два кабельтовых или около того. Судно стонало и погружалось в грозное, сердитое море. Где-то в глубине души у меня было такое чувство, что ни шкипер, ни помощник капитана — вообще никто из нас не знает наверняка, куда мы идем.

Позже меня сменил один из бельгийцев, и я, спустившись с мостика, пошел в носовой кубрик.

Из-за тумана повсюду было темно. Кто-то зажег лампу, и она, качаясь на переборке, освещала лица людей желтым светом. Один из них растянулся на койке, прикрыв глаза руками. Пахло мокрой клеенкой, затхлым табаком и сыром. На полу валялся рваный журнал без обложки. Закурив сигарету, я подошел и сел рядом с Джейком.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего, — ответил я. — Ни зги не видно, и барометр падает. Думаю, этот чертов придурок понятия не имеет, где мы находимся.

— Он держится слишком близко к суше, — заметил Джейк. — Не знаю, что он задумал.

— Он боится оказаться в бурю далеко от берега, — предположил я. — Наверное, понял, что судну этого не выдержать. Думаешь, он попытается идти к Бресту?

— Мы находимся за много миль от Бреста, — возразил Джейк. — Тут кошмарное побережье, и он должен это знать!

— По-моему, он совсем не задумывается об этом, — сказал я. — Казалось бы, если он не боится за собственную шкуру, то должен был бы подумать о владельцах этого проклятущего судна. Ведь он потеряет работу, даже если спасется.

— Совсем не обязательно, Дик.

— Что ты имеешь в виду?

— Может быть, все это подстроено, — пояснил он.

— Боже мой!

— Да, такое случается в море. Когда судовладелец теряет деньги из-за фрахта и судно нет смысла ремонтировать, почему бы не получить страховку? Затонувшие корабли ни о чем не расскажут.

— Послушай, Джейк, ни один шкипер не станет рисковать своей жизнью ради кармана владельца.

— А как насчет кармана самого шкипера? — спросил Джейк. — Он же тоже наживется на этой сделке, можешь не сомневаться. Такой парень, как этот бельгиец, из кожи вон вылезет, если может что-то с этого иметь. Я знаю таких ребят. Ленивый, невежественный, добродушный, но отъявленный проходимец.

— Я не верю, что у него хватит храбрости справиться с подобным делом, — усомнился я.

— А может быть, и хватит — тут ведь нужно мужество особого рода. Не столь уж трудно, Дик, устроить так, чтобы корабль сел на мель в каком-нибудь тихом месте на побережье. Я хочу сказать, что это не так уж опасно. Шкипер свалит все на туман и придумает красивую историю о том, как боролся со стихией. А на самом деле доберется вброд до берега, наблюдая, как его корабль врежется в скалы там, куда его направил сам шкипер.

— А как насчет помощника капитана — и команды?

— Взятки, Дик, могут заткнуть рот всем.

Эта теория Джейка звучала убедительно, но даже если она была верной, я не понимал, как это может нам помочь.

— Ну хорошо, — сказал я, — пусть он отправит судно на дно, мне это безразлично. Я готов доплыть до берега.

— Я бы тоже не возражал, — ответил Джейк, — если бы он направлялся к какой-нибудь песчаной отмели у побережья Голландии, но если этот парень уверен, что поступает умно, садясь на мель около Пуант-дю-Раз, он делает самую большую ошибку в своей жизни, причем последнюю.

Я посмотрел на Джейка сквозь облако табачного дыма.