Синий маяк - Ксения Литвинова

столько времени находиться во льду. И пол наверняка ледяной, хотя я этого не чувствую и вообще уже ничего не чувствую. Камин не желает разгораться, а у меня закончилась магия.

— Я могу отвернуться, — предлагает Эйка, стараясь соображать по-человечески, — или выйти. Хочешь, я выйду?

— Брось, — отвечаю я, стягивая рубашку, — это полный вздор, раз мы разобрались со всем прочим.

Она всхлипывает сухо и коротко, кровать отзывается слабым скрипом. Я замечаю движение за спиной, но не поворачиваю головы. Все остатки сил, отмеренных для жизни, я трачу на то, чтобы просто стоять и смотреть на умирающие угли. Огонь внутри и лёд снаружи больно соприкасаются у меня под кожей.

— Не знаю, чем я так уж плох для тебя, — произношу я задумчиво, — но я околею, если ты сейчас не сделаешь что-нибудь.

Я не уверен, что она ещё в комнате. Лишь через невозможно длинное мгновение я различаю позади слабый шорох. Правда, что ли, покрывало тащит? Я не слышу ни шагов, ни дыхания, но ощущаю, как Эйка прижимается к моей спине и щекочет длинными волосами. В этот раз она тёплая, и я не пытаюсь отдёрнуться. Тогда она обнимает меня руками — очень осторожно и медленно — и смыкает передо мной чёрные крылья. Уже не помню, когда мне было так тепло. Никогда, наверное. Даже под волшебным плащом. Только бы не отходила! Она не отходит. Тихонько гладит меня по плечам и по груди, прикасается везде, куда может дотянуться. Лёд испаряется там, где соединяются два огня.

— Тоска без тебя, — говорю я ей, — и покоя нет. И ещё мне кажется…

Её ладонь замирает. Она даже не делает ничего, просто не отнимает руку, но мне изменяет голос, и воля, и я сам себе изменяю. Пламя в камине ослепительно вспыхивает, заставляя зажмуриться.

— Мне кажется, — договариваю я глухо, — что у нас будут дети.

— Мне тоже так кажется, — робко откликается Эй.

Хорошо бы она улыбнулась. Я всё-таки оборачиваюсь, чтобы заглянуть ей в лицо. Если Эй улыбается, то одними глазами. И платья опять нет. Только чёрные косы до пола.

— Пойдём, — приглашает она, — ты же хотел укрыться.

Я как будто снова ступаю на хрупкий лёд. Выдержит он нас или нет? Пол плывёт под ногами, но я не могу упасть, пока она смотрит. Как не мог упасть всю дорогу от маяка. Она даже за руку меня не берёт, я следую за её взглядом. Покрывало совершенно выцвело, но когда-то оно было голубым, как океан, с зелёными островами и золотыми драконами. Мы погружаемся в эту отцветшую красоту, и Эйка притягивает меня к себе:

— Не бойся.

Крылья она спрятала, с ними в постели неудобно. Так что мне хватает духу ответить:

— Больше не боюсь. Но лучше скажи, что делать.

Гибель от холода уже не грозит, но я словно в забытье.

— Поцелуй меня для начала, — решает Эйка, — а там как пойдёт.

Славно. Я наклоняюсь, и Эй мигом выставляет между нами ладонь. С таким ужасом во взгляде, что, кажется, секунда — и она отскочит с визгом.

— Ошалел? — у неё даже голос пропадает. — Куда угодно, только не в губы! У меня клыки хуже смерти.

Это плохо сочетается с предложением не бояться. Но хорошо сочетается с тем, как её коготки скользят вдоль моего позвоночника. Я так и не могу решить, куда мне угодно, я целую её в шею, возвращая первую печать. В этот раз Эйка не возражает. И не убивает. Только прикусывает себе губу острыми зубками.

Я окунаю лицо в её искристые локоны — это как ступить в заколдованный лес. Назад не повернёшь, потому что я заново начинаю чувствовать, дотрагиваясь до её кожи. И заново начинаю дышать, вдыхая её пряный и хищный аромат. Так могли пахнуть те диковинные цветы, что выкованы на южных воротах. До сих пор не понимаю, что меня понесло сюда? Или теперь понимаю… Просто всякая чушь лезет в голову, пока я припадаю губами к Эйке. Как придётся — я просто хочу к ней прикасаться. Но от каждого касания она вздрагивает, как от укола.

— Ты как летний дождь, — говорит она вдруг, и голос дрожит, а от слёз или от смеха, не разобрать.

Я настороженно поднимаю голову. Всё равно не разобрать. Так и придётся сгинуть в её глазах.

— Рыженький, — Эйка вплетает пальцы в мои волосы и медленно перебирает пряди. Вернее, распутывает.

— Ты меня прости, ладно? — шепчет она. — Я-то себя нипочём не прощу.

Мне против воли становится смешно.

— Главное — подобрать момент! Сейчас я тебя за всех прощу, только не убегай больше.

— И я о том же, — если бы Эйка вздыхала, это был бы вздох.

Невесомые пальцы соскальзывают на мою щёку, и я подношу к губам её ладонь — чтобы совсем не отняла руку. Ногти тоже острые, и Эйка поспешно сжимает кулак, глубоко вонзая их в кожу. Я целую её пальцы, разгибаю их потихоньку и целую снова. Она смотрит на меня, и смотрит, и смотрит, и роняет негромко:

— Уже молодец. Но лучше ты ляг.

От лёгкого толчка в плечо я падаю на спину — к островам и драконам. Эйка перебрасывает через меня ногу и встаёт на колени. Её волосы накрывают нас глухим чёрным шатром, и, кроме мерцания её глаз, я больше ничего не вижу. Здорово! Будто вместо пасмурного дня настала ясная ночь. Даже магией такого не сотворить. Я бы ещё полюбовался, но коготки Эйки выписывают на мне неведомые символы. И это не страх, это ужас что.

— Согрелся немного?

Я не могу отвечать, я срываюсь со стона на крик, а с крика на хрип. Я даже не понимаю, в какой момент между нами стирается грань. Я просто мечусь в полумгле и в полуобмороке, и на самом краю сознания ощущаю, как медленно сжимаются её пальцы и как бережно она принимает меня в себя. То есть опускается на меня, я не знаю точно, что она делает — темно же!

— А там зубов нет? — спрашиваю я на всякий случай.

Голос Эйки звучит сердито:

— Ты совсем дурак?

Но она улыбается из тьмы. Значит, всё хорошо.

— Потерпи, сейчас узнаешь.

Кто бы это вытерпел? Я не могу, несмотря на предупреждение. Я хватаюсь за неё, словно боюсь утонуть в ночном океане. Я тяну её на себя и что-то ещё делаю, наверное, не слишком осмотрительное. Но я хочу в неё, к ней — опять и опять, и эта тяга так нестерпима, что, кажется, я понимаю голод вампиров.