Избранное - Виктор Коклюшкин

Ну, стали прощаться с жизнью... Анциферов говорит: "Прощай, житуха. Жил я, как сукин сын! Потратил тебя на водку, а водка - плоха-а-я!.. На баб, а бабы мне доставались самые па-ас-кудные! Жил, - кричит, - я так похабно, что мне даже помирать весело! Я, - кричит, - счастлив! И чтобы вы тоже ощутили счастье, и поскорее, я, - кричит, - вас, пля, всех придушу сейчас к этой матери! Где-зде, нафуй-мафуй!"

Вася Темирляев кричит: "Я зить хоцу! Зизнь, - кричит, - даеца целовеку отин рац, а мне, пля, ни рацу не тали. Толико обецали..."

Ну, я тоже начал с жизнью прощаться: вспомнил, кому сколько должен, подумал: "Хрен вы у меня теперь получите!" Жену свою, стерву, вспомнил, которая развелась со мной и выжила в тайгу, чтоб алиментов больше получать. Ну, вспомнил еще, что когда был маленьким, очень хотел стать летчиком. И подумал: "Умру, пля, хоть как летчик... Хоть таким манером, а осуществлю свою мечту детства..."

Тут Вовка-Масонская Ложка кричит: "Мать-ать, где-зде, заправляй моторы мукоселью, нафуй-мафуй!"

Ну, заправили мы моторы мукоселью этой... взвыли они, как турбины, как Пахомыч от зубной боли, когда вместе с зубами из него признания в шпионской деятельности выбивали.

"Ан-206, часть 2-я" устремился вверх. Брезент на крыльях трещал и рвался в куски, в лохмотья, в нитки... Я ухватился за матрац и потерял сознание.

Очнулся оттого, что по лицу что-то ползало... щупальца какие-то липкие, подумал - осьминог. Ударил по нему, получил тут же по морде и очнулся окончательно. Это бригадир Анциферов рукой по моему лицу водил, проверял, жив ли. Ну, когда я ему врезал - понял: жив! Кричит: "Хватит, пля, дрыхнуть, идем на посадку, а то магазин закроется!"

Я кричу: "Зачем мне теперь магазин, если ты мне губу расшиб, что - я ухом пить буду, что ли?!" Ну, он, пля, орет: "Отставить разговоры! Я, - кричит, - мать-ать, где-зде, в прошлом годе тебя на доску почета рекомендовал, а как повесили твою рожу, люди на другую сторону переходить стали! А что губа распухла - это тебе только укращение, не такой тощий..."

Ну, пока мы собачились с ним, "Ан-206, часть 2-я" на посадку пошел. Пахомыч забился в угол, деньги считает, Васька кричит: "Мнока восимем: тва, тва и есе тва!.."

Вовка Гинзбург сложил ладони трубочкой, вниз вглядывается.

"Что, - кричит, - они, пля, тут все спохмелюги, что ли, ходят?! Лица желтые, глаза узкие!.."

"Какой спохмелюги! - кричу я. - Это ж, мать-ать, Япония!"

Ну, всполошились все.

"Теперя опять посодют! - кричит Пахомыч. - Как шпиёна! А в чем сознаваться, коды зубов нету!"

"Ничего, - говорит Вовка, - искусственные выбьют! Зато не так больно!"

"Оставить разговоры, мать-ать! - орет бугор Анциферов. - Идем на посадку! Сделаем вид, что мы японцы, - вон Витьку уже не отличишь! А кто слово по-русски скажет, тому башку отвинчу и к ногам приставлю! Возьмем саке и - ходу на просеку!"

Ну, приземлились, прияпонились, значит...

Плюхнулись с неба прямо, пля, перед ихним магазином. Бутылок там, как у нас народу! А народу, как у нас бутылок, - пусто. Ну, зашли... Пахомыч без штанов, наволочкой прикрылся - вылитый японец. Ну, выгребает он из карманов мелочь, рубли мятые... выкладывает все под нос изумленному продавцу и говорит по-японски: "Биелова, крияснова и пивя..."

Ну, продавец посмотрел, посмотрел, взял совочек, метелочку, смел аккуратно деньги и в мусор выбросил.

"Ах, ты, мать-перемать, где-зде! - говорит шепотом бригадир Анциферов. - Ну-ка, Витек, тащи сюда нашу мукосель. Да смотри, губой за дверь не зацепись, чтоб, пля, конфликта дипломатического не было!"

Ну, припер я рюкзак мукосели... Как увидел продавец нашу мукосель, аж затрясся весь, показывает: берите, что хотите!

Ну, Пахомыч хвать первым бутылку, свернул ей голову и вылакал, вытаращил глаза и говорит: "А ведь енто политура..." А мы смотрим, он весь красный стал... ну, абсолютно весь: и руки, и ноги, и лицо...

Ну, тут Вовка-Масонская Ложка вгляделся в этикетку и говорит: "Это, - говорит, - ангидрит, едрит твою мать, для покраски крыш и антресолей!"

Ну, отняли мы у японца свою мукосель, пошли из магазина. Идем, пля, мы - бледные от злости, Пахомыч красный от ангидрита, за нами - толпа местных жителей...

Пахомыч стонет: "Лучше б я солярки на просеке нажрался, я б хоть облик свой человеческий не потерял!" Ну, действительно, обидно - одни зубы белые остались!

Ну, заходим в следующий магазин, мукосель на прилавок и показываем: давай, дескать, чтоб голова закружилась. Ну, японец-продавец хвать Васю Темирляева по затылку - у того голова и пошла кругом...

Идем в следующий магазин: Пахомыч красный, у Васи башка качается, Анциферов рюкзак волокет, я стараюсь дорогу запомнить, а чего там запомнишь - ни одного забора, кругом одни магазины. Ну, а за нами - толпа... Идут молча, замышляют что-то.

Ну, Вовка Гинзбург говорит: "Я, конечно, не японец... Но, - говорит, - по-моему, они нас за инопланетян принимают... И это очень даже резонно, потому что на людей мы сейчас точно не похожи!"

Ну, выходим мы на площадь, а там нас уж делегация ихняя встречает. Анциферов говорит: "А ну, ребята, приведите себя в порядок: ты, Витек, губу рукой прикрой, ты, Вася, портянки свои брось куда за угол, а то они к нам близко не подойдут, не смогут... Вовчика вперед пустим, как переводчика еврейского с японского, а тебя, Пахомыч, мы как знамя понесем..."

Вышли в центр площади торжественные, будто на демонстрации 1 Мая. Ну, те, пля, рты только разинули. Встали напротив нас, молчат. Бригадир говорит: "Переводи: саке..." Вовка говорит японцам: "Саке..." Васька говорит: "Каке..."

Ну, как сказал он, так Пахомыч от смеха на землю упал. Бригадир Анциферов его не удержал. Вовка говорит Ваське: "Ты, - говорит, - из всех иностранных языков знаешь только один - матерщинный! И не лезь в международные отношения, мать-ать, где-зде, ять такая!"

Ну, тут японцы всполошились, заколготились, один из них, самый мордато-круглолиций, выходит вперед и говорит на чистом русском языке:

"Ать-мать, нафуй-мафуй, мы рады приветствовать наших дорогих соотечественников в своей стране взошедшего солнца!"

Тут, пля, они все стали кричать "Ура!" и кинулись нас обнимать: тискают, одежду щупают, плюются, удивляются!..

Ну, я уже совсем соображать перестал. А Вовка Гинзбург кричит: "Если вы наши соотечественники, что ж у вас лица круглые?!"

"Питаемся хорошо, - отвечает их главный мордулей, - вот и круглые!"

"А глаза чего узкие?" - спрашивает бригадир Анциферов.

"Так от удовольствия, - отвечает мордулей, - улыбаемся всегда, вот и узкие!"

"А рожи почему желтые?!" - кричу я.

"Загорелые, - отвечают из толпы, - загорать очень любим!"

"Так енто што ж - санаторий какой, што ль? - говорит Пахомыч. - Тогды извиняйте, товарищи, нам на просеку надоть..."

А они нас уже не слушают, обнимают, целуют. "Ой! - кричу, губу больно!" Анциферов сам целовать стал и все норовит - баб! Васька Темирляев кричит: "Цекотно!" Они тоже все что-то кричат. Ну, сплошное, пля, столпотворение и братание. И тут я понимаю: что это не иначе, как сумасшедший дом. И сейчас, когда выяснится, что мы не санитары и кормить их не будем, бить начнут.

Ну, я кричу: "Извините, граждане, но мы сами есть хотим!.."

Тут все всполошились еще больше, поволокли нас куда-то и - вводят в большой зал, а там, пля... Я, как вошел, слюной подавился, мне потом искусственное дыхание делали. Васька Темирляев сразу в обморок упал, бригадир Анциферов сказал только: "Ать-мать, где-зде, не может быть!" Ну, Пахомыч зубы свои на пол уронил... Вовка Гинзбург, тот вообще весь мурашками покрылся...

Ну, я уже, честно скажу, ни хрена не соображаю. Потому что стоим мы в огромном зале, по стенам видимо-невидимо продуктов: окорока, колбасы, балыки, сыры, арбузы, дыни, виноград, вина... А вина!.. Ну, такие, пля, вина - что сразу видно: не краска, не политура и даже не портвейн розовый!

В центре зала столы, скатерти на них... У меня никогда такой белой и глаженой рубашки не было, как эти скатерти! На них приборы: вилки, ножи, ложки... Ну, по количеству - на отмычки похоже.

"Кушайте на здоровье, гости дорогие!" - ласково говорит мордулей Евсей Иванович.

Ну, растолкали Ваську, подняли зубы Пахомыча, сели...

"Нет, - думаю, - это не сумасшедший дом, а я точно скоро с ума сойду!" Потому - растерялся. Я как привык: выпил и - рука за закуской тянется. А тут - выпил и... не знаешь, что хватать! А вино такое - что и закусывать не хочется: во рту терпкое, в живот, как ручеек горячий пролился, а в голове - просветлело. "Ах, мать-перемать, - думаю, - вот они, какие вина на свете бывают, а я, дурак, думал, что лучше водяры ничего нет!"

Тут, смотрю, Пахомыч... у него, видать, тоже просветление наступило, схватил мордулея Евсея Ивановича за щеки и как заорет благим матом: "Евсей, ты ль енто?!" А Евсей-мордулей вдруг глаза вытаращил, схватил нашего Пахомыча за плечи, трясет, кричит: "Сашка, Саня!.."

Ну, тут и выяснилось, что их вместе по этапу гнали, а когда из порта Ванино отправляли морским путем, корабль, на котором Евсей был, потерял управление, его вынесло в океан и прибило к острову большому, незнакомому, на географических картах не обозначенному...