Избранное - Виктор Коклюшкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Порядочность... А давайте и ее! - решился молодой человек.
Врач прочертил ему сбоку ладони линию порядочности, после чего Киселев стер все остальные, сказал: "Извините" и пошел домой.
Как хорошо, когда светит солнце
Когда Игорь Борисович покупал мясо, ему хотелось узнать не только сколько оно стоит, а и как звали корову, где она жила, была ли счастлива...
Я был свидетелем, когда он хотел дать пощечину одному негодяю, поднял руку и сокрушенно проговорил:
- Ведь вам же будет больно!
На негодяя это произвело необычное впечатление, словно ему дали две пощечины. Он удивленно заморгал глазами, потрогал свою щеку и сказал, задумавшись:
- Возможно, я был не прав...
Он ушел, ссутулившись, и с тех пор до меня доходили слухи, будто он перестал платить жене алименты, брал их себе, а все остальное отдавал в бывшую семью. Еще говорили, что он уехал куда-то с археологической экспедицией и пытался найти в раскопках что-то сокровенное и давно утраченное.
С Игорем Борисовичем я познакомился в нотариальной конторе в очереди. Я пришел туда заверить копию диплома. Она мне последнее время очень была нужна, потому что не только другие, но и я не верил уже, что когда-то кончил высшее учебное заведение.
А Игорь Борисович принес туда завещание. Он завещал своим детям и будущим внукам жить честно и теперь хотел, чтобы это официально заверили.
Сидящая рядом с нами женщина взялась было объяснять Игорю Борисовичу, что он завещание составил неправильно, потому что слово "завещание" производное от двух слов "за вещами". А сосед справа стал показывать, что это не так, что состоит оно из двух слов, только из других: "зав" и "еще".
Я на всякий случай помалкивал и по старой школьной привычке хмурился, изображая умный вид. Я вообще чувствовал себя тогда в жизни не твердо: то, что я умел, никому было не нужно, а то, что от меня было нужно - это не опаздывать на работу и с работы - домой. И с каждым днем и годом во мне все больше и больше крепла детская тоска по старшему другу, который взял бы меня за руку и повел по дороге жизни вперед, а я заглядывал бы снизу вверх и преданно спрашивал: "А это что?", "А как называется?", "А мне можно?.." Меня тянуло к людям необычным и загадочным; так, два года назад я подружился с человеком, который в магазинах покупал самые плохие вещи, чтобы другим остались получше. Потом в стоматологической поликлинике я познакомился с человеком, пришедшим вырвать сразу все зубы, чтобы после не тратить зря время, а целиком посвятить свою жизнь искусству эстрадного конферанса. Он предлагал и мне тоже, говорил убедительно, с выкладками, статистическими данными; и я чуть не согласился, да вовремя вспомнил, что у меня почти все зубы вставные.
Игорь Борисович среди моих знакомых отличался твердостью убеждений, четкостью позиции и решительностью действий. Он знал все! В столовой, когда я сомневался, что брать: компот или кисель, он говорил: "Бери оба!" - и всегда оказывался прав.
По субботам и воскресеньям он ездил на какую-нибудь тихую речку со спиннингом и динамитом - пугать браконьеров. Сам он пользовался крючками и блеснами, изготовленными на фабрике спортизделий № 2, выпускающей всю продукцию с пометкой "Хранить в сухом прохладном месте".
Он и меня пригласил однажды, и мы поехали. Не помню, какой был день: пасмурный ли, ясный, отчетливо помню, что на душе у меня было солнечно!
Мы сначала ехали на электричке, а потом шли пешком. Шли мы очень медленно, потому что он обходил каждую травинку, чтобы не помять. А вот комаров он бил и объяснял это естественным отбором.
До реки мы дошли только к вечеру. Речка оказалась такой скромной и милой, словно вытекала не где-то из-под земли, а - из моего детства. Опять, как давным-давно, я крупно увидел росшую по берегу осоку, желтую кувшинку на тихой воде, стрекозу...
Браконьеров мы в тот раз не встретили, зато попали на пикник. Надо сказать, что Игорь Борисович любое пьянство считал предательством, где человек предает себя и своих близких, и предусматривал за него самую высокую меру наказания - безрадостную, одинокую старость.
Мы подошли к пикникующим, поздоровались. Их было шестеро, нас - двое, поэтому они поздоровались с нами весело. Они еще не догадывались, с кем имеют дело. Игорь Борисович сказал просто:
- Товарищи, прошу всех оставаться на местах. Здесь, - показал он на разбросанные пустые бутылки и банки, - ничего не трогать!
Повернулся и ушел в кусты.
Как только он ушел, главный скомандовал: "Быстро!" - и первым схватил крайнюю бумажку. Я забыл сказать, что Игорь Борисович считал, что природа - это храм, и всегда выезжал в лес в строгом костюме и галстуке.
Игоря Борисовича я нашел на полянке, он стоял у пенька, считал годовые кольца и сокрушенно говорил: "Ему бы еще жить да жить!"
- Откуда у вас такое знание человеческой психологии?! - изумился я.
Прежде чем ответить, Игорь Борисович протер носовым платком пенек и сел рядом на землю.
- Я люблю людей, - просто ответил он, - и поэтому интересуюсь ими. Человек - это часть природы, а природа - это наше богатство!
В тот день мы в лесу больше никого не повстречали, потому что накануне Игорь Борисович вывесил в округе таблички: "Осторожно! Идут взрывные работы!" Он не считал это обманом. "Я же ведь не указал где, - объяснил он мне, - а страна у нас большая!"
Возвращались мы в город затемно. Электричка спешила в Москву, за окном мелькали огоньки, как промелькнули дни и годы моей жизни. И я грустно думал, что были они потрачены мною не на то и главное в жизни осталось где-то в стороне, и хотелось скорее повернуть в ту сторону. Я очень надеялся, что теперь, рядом с таким человеком, как Игорь Борисович, мне это удастся.
У дома Игорь Борисович достал из кармана мел и начертил на асфальте классики. "Дети завтра поиграют, чем без толку слоняться, - пояснил он. - Да и взрослые утром пойдут на работу, вспомнят себя маленькими и придут на работу не такими сердитыми".
Я тоже, глядя на классики, вспомнил, что когда я был маленьким, мечтал поскорее стать взрослым, чтобы совершить что-нибудь большое, значительное, важное!
- Ну, давай прощаться, - сказал он и протянул мне перепачканную мелом руку.
Я стыдливо протянул ему свою чистую.
- Ну, - сказал он, - желаю тебе всего доброго!
И ушел в подъезд. А я остался стоять на месте.
Вскоре на втором этаже зажглось окно, и оттуда донеслись два голоса. Один очень похожий на голос Игоря Борисовича и в то же время чем-то очень другой, и - голос женщины. Слов разобрать было нельзя, потому что они наскакивали друг на друга, дробились и сыпались осколками: "Я тут!..", "Ты мне!..", "Эх!..", "Завтра же!.."
Любопытство мое и изумление были столь велики, что я забрался по водосточной трубе и заглянул в освещенное окно. То, что я увидел, заставило меня всплеснуть руками, я не удержался и упал вниз. Я и до сих пор не уверен: увидел ли я это или мне померещилось, будто Игорь Борисович сидел за столом, низко склонив голову (особенно почему-то запомнилось, что у него лысина), рядом с ним возбужденно размахивала руками женщина, а в детской кроватке, проснувшись, тер глазки и готовился заплакать ребенок.
Я очень смутился, что стал свидетелем этой сцены, и поскорее заторопился подальше от окна, где горел свет.
На следующий день, когда я хотел навестить Игоря Борисовича, я этого дома почему-то не обнаружил. Я точно помнил, что на углу продовольственный магазин, потом киоск "Союзпечать", автобусная остановка - они были, а дома на месте не было, был какой-то чахлый скверик с молодыми тополями, детской песочницей и двумя лавочками, на которых сидели внимательные старушки.
"Наверное, я что-то напутал", - подумал я и сел рядом со старушками на лавочку.
Я там был
- Жизнь - сложная штука, - говорил Мелоедов, шагая по камере предварительного заключения.
Нас там было четверо: я, обругавший сам себя и сидящий теперь за оскорбление личности, Петр Патрикеев, укравший молодость своей жены, алкоголик-рецидивист Бобцов и Мелоедов, убивший в себе человека двадцать лет назад.
Казалось бы, все быльем поросло, но его случайно узнал на улице бывший одноклассник, и теперь Мелоедов целыми днями шагал по камере, жаловался на жизнь и пытался укусить себя за локоть.
Никто из нас не обращал на него внимания. Петр Патрикеев все свободное время сочинял свое последнее слово на суде. Писал он так быстро, что буквы из-под его пера, не помещаясь на бумаге, сыпались на пол. Я незаметно подбирал их, складывал, у меня получалось: "Она сама...", "Я сто раз говорил!..", "Кастрюля" и разные другие. Когда Петр Петрович оказался среди нас, он представился так: "Справедливый человек", молча пожал каждому руку, после чего тщательно пересчитал свои пальцы - все ли на месте? Субъект он был скрытный и даже в "деле" вместо обычных двух фотографий: фас и профиль, у него была только одна - затылком вперед.