Мандаринка на Новый год - Дарья Александровна Волкова

– Знакомьтесь. Это Нина Гавриловна, наша лучшая операционная сестра. И мой личный ангел-хранитель. Присматривает за мной по доброте душевной. А это Альбина – дочь Нины Гавриловны.

– Здравствуйте, – Люба мило улыбнулась. – А я Люба, девушка Коли.

Ник растерянно заморгал. А Люба продолжила, обращаясь уже снова к нему, на добивание:

– Пойдём, солнышко? Я ужасно… проголодалась.

Он вытаращил глаза. Заторопился:

– Да, конечно, пойдём. Всего хорошего. – Он кивнул неловко Нине Гавриловне.

Та только головой покачала. Облом.

* * *

Люба шла и шипела:

– Ну, знаешь ли! Стоит тебя на минутку одного оставить – и ты уже намылился налево!

Ник остановился как вкопанный. Она что… ревнует его?

– Люба, да я ее сегодня в первый раз в жизни увидел!

– Ты же сказал, что она твой личный ангел-хранитель.

– Я Альбину имел в виду! В первый раз ее вижу.

– Ну-ну… – Люба постучала пальчиками по ремешку сумочки на плече. – А что это она на тебя так глядела, как кошка на сметану, только что не облизывалась?

– Слушай, да ты… – Ник посмотрел на Любу, не веря, что она… Неужели и в самом деле ревнует? Рассмеялся легко, счастливо. – Сметана в этом не виновата, если что!

– Пошли уже, сметана! – Она взяла его за руку. – Молочные продукты – они скоропортящиеся, между прочим. Как бы не скисла та сметанка.

Изящная ладошка в ярко-синей кожаной перчатке уютно покоится в большой ладони в черной.

* * *

Это был порыв – сиюминутный, неконтролируемый. Она сразу поняла, что Ник нравится этой девице в вульгарном пальто. Почувствовала, не пойми как. И желание показать… да что там… надо называть вещи своими именами – застолбить территорию – было невозможно сдержать. Хотя имела ли Люба право? А-а, всё равно, раскаиваться она не собирается. Но и обсуждать свое поведение с Ником тоже не хотелось. И вообще, это нахальство – смотреть на других, когда она рядом. Так что теперь… теперь, когда они приедут на место – пусть реабилитируется. Сам согласился, что ему есть за что. Она представила, как все будет – нежные губы, требовательные пальцы по всему телу – долго, томительно медленно… и весь вечер и ночь впереди… Дыхание участилось. Она бросила на него косой взгляд. Он смотрел на нее. И, такое ощущение, точно знал, о чем она думает.

Щёлкнул, закрываясь, замок входной двери. Они посмотрели друг на друга. И события понеслись совершенно по другому сценарию.

Полетели на пол шарф, сумочка, куртка, пальто. Разлетелась по углам торопливо скинутая обувь. Путаясь в ногах, запинаясь о брошенные вещи и не прекращая целоваться – до дивана. Раздеваться не было ни моральных сил, ни, главное, терпения – и вот трикотажное платье просто задрано на талию, жалобно затрещали то ли плотные колготки, то ли кружевные шортики. От возбуждения горло схватило комом, и она даже сказать ничего не может. Но он понимает всё и так. Лёгкий толчок мужской ладони ей в спину, коленями на сиденье, руками упереться – одной в спинку дивана, другой – в стену. Прогибается в спине как кошка, пустота внутри, его отсутствие там в данный момент – почти болезненно.

– Ни-и-и-к…

– Сейчас… – хриплый низкий голос, шелест фольги и вот, наконец-то…

Уже успевшая позабыться острая боль полоснула изнутри.

– Ай!..

– Прости-прости. – Он резко подаётся назад, не переставая сжимать ее талию. – Чёрт, это поза такая – очень глубоко получается… Я сейчас, подожди…

Огромные ладони ложатся на ее ягодицы, обхватывая идеально плотно. Он снова подаётся вперёд, упираясь пахом в свои руки, как в буфер. Наклоняется вперёд, прижимается губами к уху:

– Так нормально?

– Да…

– Хорошо… – Он начинает двигаться – сильно и размеренно. – Я постараюсь не до упора… Если будет больно… не молчи… хорошо?..

Она только кивает. Всё, навык речи временно утрачен. Двигайся, мой хороший, двигайся быстрее…

А потом они сидели рядом, тяжело дыша. Ник привёл своё белье и джинсы в некое подобие порядка, она лишь просто одёрнула трикотажное платье вниз, до середины бёдер.

– Даже раздеться не соизволили. Это и сексом-то назвать нельзя… – Голос у нее тихий, чуть громче его шумного дыхания. – Просто совокупление… как у животных.

– Ага, – довольно выдыхает он. – Классно было.

Лишь спустя пару минут до него доходит, что сказал он что-то явно совершенно не то и невпопад.

– Люба… – Он находит ее ладонь на сиденье дивана. – Люб, ты же не…

– Знаешь… – Она смотрит в сторону окна с короткими бежевыми не опущенными жалюзи. – Я раньше… до того, как получила реальный сексуальный опыт… Ну, я думала, представляла, как это может быть. – Голос ее звучит… как-то безжизненно. Очень размеренно, словно не было только что в этой комнате стонов, всхлипов, словно не она только что стояла на коленях на этом диване, умоляя его двигаться быстрее. – Мне всегда представлялось, что это будет на шёлковых простынях. Цвет… ну, разный, в зависимости от настроения. Но чаще всего либо тёмно-бордовый, либо чёрный. Да, почему-то чаще всего чёрный.

– Люба…

– И свечи обязательно по периметру комнаты. – Она его словно не слышит. – Много-много свечей, пламя мерцает. И еще лепестки роз, – она то ли всхлипнула, то ли усмехнулась. – На кровати. На чёрном шёлке красиво, наверное. И аромат цветочный…

– Люба, послушай…

– И шампанское у кровати непременно в серебряном ведёрке. И какая-то музыка… Хотя насчёт музыки не уверена. Вот такая вот банальщина, представляешь? Наверное, я просто перечитала всяких глупых женских романов. Да, точно. А на самом деле всё… вот так.

– Люба, посмотри на меня. Пожалуйста.

Она послушно поворачивает голову. Нет слёз в глазах. Даже нельзя сказать, что она расстроена или обижена. Хуже. Вот это едва читаемое напряжение в уголках губ. Этот вздёрнутый подбородок. И размеренный голос. И лёд в глазах. В данный момент она презирает. Себя.

Накатило кристально ясное осознание, что он должен сию минуту что-то сказать, чтобы убрать эту горечь из ее глаз, губ, голоса. Будь проклято его вечное косноязычие! Наверное, надо просто сказать, что чувствуешь. Уж как получится. Уж какими найдутся словами. Но молчать нельзя.

– Люб, ты хоть представляешь, что я чувствую?

– О чем ты?

Волоски на руках дыбом встают от ее ровного безжизненного тона.

– Я… я понимаю. Правда, понимаю. Ты… ты достойна всего этого. Шёлковых простыней, свечей, этих грёбаных лепестков роз и шампанского! Наверное, это и правда круто! – Он перевёл дыхание. Главное, не орать. – Но ты не представляешь… что со мной творится, когда я вижу тебя такой…

– Какой?

– Такой! Когда ты забываешь обо всем! – Он обхватил