Мандаринка на Новый год - Дарья Александровна Волкова

– Да уж, теперь точно в порядке. – Она вдруг усмехнулась сквозь слёзы. – Это всё нервы, правда. Это срыв. – Она помолчала немного. – Знаете, наверное, это судьба. Я была несправедлива к вашему отцу. Судьба дала мне шанс исправиться. Правда, я им… своеобразно воспользовалась. Вы простите меня, Николай Глебович?

– Вам не за что… Да, конечно, – кивнул он, поняв, что так будет проще и быстрее.

– И перед отцом извинитесь за меня. Я знаю, что он сделал всё, что мог. И даже больше, наверное. Я, правда, не уверена, что он помнит…

– Он помнит.

– Ваш отец очень… очень талантливый доктор. Просто… просто нам не повезло. – Татьяна прерывисто вздохнула. – Николай Глебович, могу я вас просить быть нашим лечащим врачом?

Он удивился, но решил не спорить.

– Да, конечно.

– Спасибо.

– Тогда, на правах вашего лечащего врача… Не знаю, сказал ли вам Владимир Алексеевич, но паховый канал я тоже подшил, чтобы два раза не резать.

– Вы замечательный доктор. Как и ваш отец.

Чудны дела твои, господи. Николай посмотрел, как мадам Луцык зашла в вестибюль больницы. Он повернулся и тут увидел, что в паре шагов от него стояла Люба. По всей видимости, она ожидала окончания разговора. А у него сегодня образцово-показательные выступления, видимо. Ник шагнул к ней навстречу.

– Привет.

– Привет.

Она невозможно хороша – румянец, растрёпанные мартовским ветром волосы, ярко-синий воздушный шарф и клетчатое пальто. Тонкая талия перехвачена кожаным ремнём.

Николай зачем-то посчитал нужным объяснить:

– Это была мама пациента. Я… ее сына сегодня срочно прооперировал. Гнойный аппендицит.

– Ясно. Часто у тебя… такое?

– Впервые. Но вообще рядовой случай.

– Впечатляет.

Иронизирует? Серьёзно? Но зачем она здесь?

– Ник, послушай, я приехала, чтобы… – Люба словно прочитала его мысли. – В общем, я хочу попросить у тебя прощения.

Сегодня его день. Все у него прощения просят. Ник качнул головой.

– Это необязательно.

Люба немного смешалась. Ник смотрит не на нее, а почему-то в сторону. Ему ужасно идёт короткое двубортное тёмно-серое пальто, и даже торчащий из-за воротника капюшон неизменной толстовки – сегодня кирпично-красной – не портит.

– Ты хочешь сказать, что ты на меня… что я тебя… не обидела тогда? В нашу… последнюю встречу?

Он какое-то время еще смотрит мимо нее. А потом всё-таки переводит взгляд и улыбается. Губы дрогнули, и в лице его, в глазах вдруг появилось что-то совсем детское. Некоторая растерянность и…

– Обидела.

Он сказал это так, что она просто не смогла устоять на месте. Встала на цыпочки, руки опустила ему на плечи, притянула к себе и шепнула в многострадальный кашемировый шарф:

– Прости меня. Пожалуйста, прости меня.

Как же хорошо, что снова можно обнять ее! Как ему этого не хватало! Странно, неправильно и непривычно быть без нее.

Они стояли так, обнявшись – стояли какое-то время. Наверное, на них пялились из окон больницы, наверное, кто-то из коллег и знакомых проходил мимо. Ему было всё равно. Он прикрыл глаза и прижался щекой к ее виску. Хорошо. Просто хорошо. Как же хорошо…

Она чуть приподнялась, чтобы дотянуться губами до уха.

– Простил?

– Да что ты такое говоришь! – Он прижал ее к себе еще крепче. – Я тоже тогда… отличился. И ты прости меня, пожалуйста. Я просто тогда ужасно устал. И не следовало мне приезжать. Но я…

– Тш-ш-ш… Не надо… – выдохнула ему на ухо. А потом отстранилась. – Давай посидим где-нибудь, а? Поужинаем, поговорим? Я так… – она осеклась. Но несказанное «соскучилась» всё равно будто бы прозвучало.

Ник улыбнулся немного растерянно и радостно одновременно.

– Пойдём. Тут недалеко есть пиццерия. Ничего особенного, но не отравят точно.

Крупная рука в черной кожаной перчатке уверенно обхватывает изящную ярко-синюю ладошку.

Глава десятая,

в которой говорится о настоящей мужской дружбе и о пользе, которую она приносит

Они заняли удобный столик в укромном уголке.

Люба есть не особенно хотела, но всё равно заказала себе маленькую пиццу, просто чтобы Нику не было неловко: он-то отсутствием аппетита традиционно не страдал. А ей вместо того, чтобы есть самой, почему-то хотелось смотреть, как ест он. Странное желание какое-то, абсурдное. Неприлично это – смотреть, как человек ест. Но хотелось.

А потом, когда они уже пили кофе, Люба попросила:

– Ник, расскажи, что за эмоциональная женщина, с которой ты разговаривал?

– Я же сказал, это мать мальчика, которого я сегодня ночью оперировал.

– Вот и расскажи мне, почему она плакала у тебя на груди.

– Ну, если тебе это интересно…

– Очень.

На лице Ника отразилось явное изумление, но комментировать он не стал, вместо этого послушно пересказал трагическую историю семьи Луцык.

Его рассказ Любу впечатлил. Особенно та часть, что касалась Глеба Николаевича.

– Господи, ужас какой. Несправедливо она его обвиняла. Я понимаю, что горе у человека. Но назвать твоего отца убийцей… – Люба покачала головой. – Кошмар.

– И тем не менее. – Ник пожал плечами. Пригубил горячий кофе. Поставил чашечку на стол. – У каждого врача есть своё персональное кладбище. И у моего отца в том числе.

– А у тебя?

– Пока нет. Но оно обязательно будет. Иначе не может быть. А я пока морально готовлюсь… к его открытию.

Люба не знала, что на это сказать. На эти страшные, если вдуматься, слова, произнесённые ровным тоном. Просто не знала. И поэтому…

– Ник, как ты думаешь… – Она придвинулась к нему совсем близко. – Если я тебя поцелую, нас отсюда выгонят?

– А ты поцелуй. А я попробую отбиться от охраны. Не зря же я восемь лет вольной борьбой занимался…

Наверное, на них снова пялились. Но ей, как и ему – плевать. Нет, она не позволила себе целовать его так, как хотелось. Просто нежные касания – в уголки губ, в верхнюю, в нижнюю. Сносило крышу от другого. Он пробрался под манжету блузки и гладил запястье то размеренными круговыми движениями, то плотно потирая место, где бился пульс. Ровно такими же движениями, которыми он гладил ее совсем в другом месте.

Отстраняться пришлось резко, на клочках, остатках приличного воспитания хорошей девочки. Но руку ее Ник так и не выпустил, крепко перехватил запястье.

– Любаш… У меня есть вариант… как мне реабилитироваться за свой прошлый провал.

– Тебе не за что реабилитироваться!

– Есть за что. В общем, у меня есть друг с квартирой. Если ты не против, то я…

Люба слегка покраснела. Хотя… Чего уже стесняться?

– Не против.

– Я переговорю с ним и тебе позвоню, хорошо?

– Ладно. Пойдём? Поздно уже.

– Пойдём.

– Проводишь меня