Седьмое небо - Татьяна Устинова

Вот бы просидеть всю оставшуюся жизнь на этой громадной и светлой кухне, запивая соком огнедышащий омлет и жмурясь от сытости и счастья, а в случае опасностей или даже просто неприятностей прятаться за дедову спину.

Как это прекрасно, как надежно, как славно, когда есть спина, за которую можно спрятаться!..

Чувствуя, что вот-вот заплачет, Димка рывком отодвинул стул и бросился вон из кухни.

— Ты что? — спросил дед. — Заболел?

— Дед, ты меня рано не жди сегодня, — скороговоркой выпалил Димка. — И вообще… не жди. Может, я не приду.

— То есть как — не жди? — Дед задрал на лоб очки и стал похож на папу Карло из древней книжки про Буратино. — Что значит — не приду?

— То и значит, — сквозь стиснутые зубы выдавил Димка. — Ты что, тупой? Не приду — значит, не приду. У девушки останусь.

— Ну-ну, — протянул дед с сомнением. — У девушки… Приводил бы ее сюда, эту свою девушку.

— Куда?! — заорал Димка беспомощно. Все выходило из-под контроля. Это оказалось в миллион раз труднее, чем он себе представлял. — Меня-то здесь из милости терпят, да еще из-за тебя, а ты!..

— Дима! — Дед выпрямился во весь рост и взялся внезапно задрожавшей рукой за край антикварного столика. — Я не хочу слушать никаких выступлений относительно твоего брата. Я их слышал миллион раз. Если хочешь, давай поговорим серьезно, не на ходу. Вернешься — и поговорим.

— Ладно! — сказал Димка с ненавистью. — Согласен. Вернусь, и будем говорить.

Он накинул куртку, схватил в охапку сумку и бросился вон из квартиры, как будто за ним гнались сразу все выскочившие из ада черти. Он не стал дожидаться лифта и выскочил на лестницу. Он побежал вниз, отчаянно торопясь и топая так, что качались листья диковинных растений, которыми была заставлена лестница. Цветной узор ковровой дорожки сливался перед глазами в огромное алое пятно.

Охранник, маскировавшийся под консьержа, выглянул из своей стеклянной будки в недоумении — здесь никто и никогда не мчался по лестнице как полоумный.

— Что случилось? — дружелюбно спросил он, увидев расхристанного Димку. — Опаздываете?

И то, что этот охранник был с ним так вежлив — а все из-за козла-братца, перед которым тут все на задних лапах ходят! — и то, что он не задержал его и не дал ему по физиономии, хотя Димка вполне это заслужил, еще усугубило его ненависть к себе, от которой у него, как у какого-нибудь неврастеника, дергалось под глазом, и это было отвратительно.

Не отвечая и не глядя на охранника, смутно и неопределенно надеясь, что бдительный страж сейчас задержит его и оставит дома до появления брата, Димка прошагал к выходу, набрал код, пинком распахнул тяжелую дверь и выскочил на улицу.

Ветер кинулся на него, впился ледяными пальцами в свитер, швырнул в физиономию горсть колкого снега, растрепал волосы, которые сразу же полезли в глаза. Когда же зима пришла? Вчера? Позавчера? Он не мог вспомнить.

Несколько дней он все подготавливал к тому, что должен сделать сегодня, метался по Москве, даже к Лизе не заезжал и совершенно не понимал, что происходит вокруг него. Он думал только об одном — как все пройдет сегодня.

Осталось выждать еще… Он посмотрел на часы. Еще пять часов. Господи, пять часов! Ужасно долго. Он не выдержит ожидания. Он просто свихнется.

Он поднял воротник куртки и зашагал к автобусной остановке. Руки мерзли, а перчатки он забыл дома. То есть не дома, а у брата, черт бы его побрал.

Он сейчас поедет в Жулебино, к Лизе. Она, конечно, закатит истерику, но Димка с этим справится. Все равно это лучше, чем пять часов бродить по улицам.

Он вспомнил, как, маленький, ждал дома мать. “Я вернусь, когда стрелка подойдет вот к этой цифре”, — говорила она медовым голосом. Она всегда говорила таким голосом, когда ей что-то было от него нужно. Например, чтобы он целый день просидел один. Димка ненавидел этот ее медовый голос. “Стрелка подойдет, и я вернусь. Понял, Димочка?”

Димочка!

Рано темнело. Тени вылезали из углов и подбирались к маленькому Димке, сидевшему под столом. Ужасно хотелось есть, потому что она часто забывала оставить ему еду, а стрелки как будто прилипали к белому блестящему кругу и не двигались. Он смотрел, смотрел, а они все не подходили к заветной отметке. У него был медведь, довольно облезлый, но большой и мягкий, и Димка прижимался к его животу, гладил его и говорил ему “мамочка”. Стрелки подходили, и он зажмуривался, прислушиваясь до звона в ушах, не поворачивается ли в двери ключ. Стрелки проходили дальше и уходили совсем далеко, а мамы все не было и не было.

С тех пор он возненавидел часы. Все детство они были его злейшим врагом. Однажды он собрал все — сколько их было в доме — и утопил в ванне. Ему тогда исполнилось семь лет, и он был очень горд собой, что наконец придумал, как избавиться от мучений.

Часы он утопил, а мучения продолжались.

Он так стиснул руку в кармане, что содрал кожу на ладони. Зачем он думает об этом?! “Прекрати сейчас же, слабохарактерный, истеричный слюнтяй! Вон подходит троллейбус, он отвезет тебя к метро, и ты увидишь Лизу. Ты не скажешь ей ни слова, она покричит немного и поможет тебе переждать эти чертовы пять часов. Нет, уже не пять, а четыре пятьдесят…”

Димка перебежал оживленную улицу и вскочил в заднюю дверь троллейбуса. Троллейбус вздохнул тяжким старческим вздохом, закрыл двери и, трясясь, покатил вниз по улице, пугливо притормаживая перед лихими иностранными машинами.

Димка сел на последнее сиденье и уставился в замерзшее окошко, на котором кто-то продышал крохотное прозрачное озерцо. Все будет хорошо.

Все будет просто прекрасно, если он переживет сегодняшний день. Он прикрыл глаза — троллейбус покачивало, и от этого хотелось спать.

Он не станет думать про деда, про часы и про медведя, которому он говорил “мамочка”. Он не станет думать про теплый уют квартиры, в которой ему было так… безопасно. Пожалуй, впервые в жизни: никто его не гнал, не шпынял, ни о чем не спрашивал, не приставал с советами и нравоучениями, чего Димка поначалу так опасался. Добродушная и деловая Наталья Васильевна — брата прислуга — наводила чистоту и иногда пекла необыкновенной вкусноты плюшки, которые Димка целый день таскал из плетеной итальянской корзины, накрытой льняной салфеточкой. Его королевское высочество, брат Егор Первый и Единственный, являлся когда в полночь, когда в два ночи, а когда и вовсе не являлся, к огромному Димкиному удовольствию. Присутствие брата, даже где-то далеко, за несколькими стенами, действовало ему на нервы. А сегодня он украл его бриллианты. И это еще самое меньшее из того, что он совершил…

Стремясь спрятаться от самого себя, Димка дернулся, открыл глаза, положил ногу на ногу, так что громадный ботинок оказался почти на окне. Старушка с цветной сумкой неодобрительно покосилась на него, и Димка улыбнулся лихой, жалкой и наглой улыбкой.