Блондинка. том I - Джойс Оутс

И снова Норма Джин спряталась в укромном уголке, и снова горько плакала. Только на сей раз причиной плача было нечто большее, чем просто разбитое сердце. Она стала старше, ей уже исполнилось десять, и к горечи примешивался гнев, и она чувствовала, что судьба к ней несправедлива. У нее отняли мамиту, которая полюбила ее. Отняла ее жестокая и холодная женщина, которая никогда не разрешала называть себя мамочкой. Она уже не будет мне матерью. Но и ни за что не допустит, чтобы у меня была настоящая мать. Она не хочет, чтобы у меня были нормальный дом, мать, отец, настоящая семья.

Из окошка туалета для девочек на третьем этаже можно было выбраться на крышу и спрятаться там за высокой кирпичной каминной трубой. Вечером оттуда были прекрасно видны мигающие неоновые буквы RKO; даже с закрытыми глазами можно было ощущать их пульсирующий свет на протянутых к ним руках и плотно закрытых веках. Запыхавшаяся Флис прибегала туда же, обнимала Норму Джин длинными и сильными, как у мальчишки, руками. Флис, у которой всегда пахло из-под мышек и от сальных волос, Флис утешала ее неуклюже и грубо, как большой пес. Норма Джин рыдала:

— Лучше б она умерла! Ненавижу ее, ненавижу!

Флис терлась шершавой щекой о ее лицо.

— Да! Я тоже просто ненавижу эту суку!

Кажется, в одну из таких ночей они разработали план — как пробраться в больницу в Норуолке и устроить там пожар. Или же Норма Джин что-то путает? И этого не было вовсе? Может, ей просто приснилось?.. Приснилось, что она там и видит пламя, слышит дикие крики, наблюдает за тем, как мечутся голые женщины с горящими волосами и безумными, но всезнающими глазами. О, как же они кричали! А я ничего не сделала. Просто заткнула уши пальцами, закрыла глаза.

Годы спустя Норма Джин навещала Глэдис в Норуолке и говорила с медсестрами. И узнала, что весной 1936-го Глэдис пыталась покончить с собой, хотела перерезать себе горло и вены на запястьях заколками для волос и «потеряла много крови». А нашли ее в подвале, в котельной, у пылающей печи.

11 октября 1937 г.

Дорогая мама!

Я — Никто! А ты — ты кто?Может быть — тоже Никто?Тогда нас двое. Молчок!Чего доброго — выдворят нас за порог[24].

Это мое любимое стихотворение из той книжки, помнишь? Из «Маленькой сокровищницы американской поэзии». Ее привезла мне тетя Джесс, и я читаю ее все время, и вспоминаю о том, как ты читала мне эти стихи. И что они мне очень нравились. Когда я их читаю, я вспоминаю о тебе, мама.

Как ты поживаешь? Я думаю о тебе все время и надеюсь, что тебе гораздо лучше. Сама я хорошо. Ты бы удивилась, увидев, как я выросла! Здесь, в приюте, у меня много подруг и в школе Херста — тоже. Я учусь в шестом классе, я там одна из самых высоких девочек. Здесь у нас в приюте очень хорошая директриса, и весь персонал — тоже очень хорошие и добрые люди. Правда, правила строгие, но ведь это необходимо, верно? Потому что нас тут очень много. Мы ходим в церковь, и я пою там в хоре. Хотя ты знаешь, я не очень-то музыкальна!

Иногда приезжает тетя Джесс навестить меня и водит меня в кино, и в школе заниматься немножко трудно, особенно по арифметике но вообще там весело. За исключением арифметики все оценки у меня не ниже «В». Мне прямо стыдно сказать тебе, какая у меня отметка по арифметике. Кажется, мистер Пирс тоже заезжал однажды повидать меня.

Есть одна очень милая пара, миссис и мистер Джозиа Маунт, они живут в Пасадене, где мистер Маунт работает адвокатом, а у миссис Маунт есть огромный сад, где растут почти одни розы. Они берут меня на воскресенье и возят на прогулки. И я даже была у них в гостях. И дом у них очень большой и смотрит на пруд. Мистер и миссис Маунт приглашают меня переехать к ним. Жить с ними, как дочь. Они очень надеются, что ты скажешь «Да». И я тоже очень надеюсь.

Норме Джин не пришло в голову ничего лучшего, как написать Глэдис. Краснея от смущения, она показала это письмо доктору Миттельштадт — вдруг там что-нибудь не так. Но доктор Миттельштадт похвалила Норму Джин, сказала, что это «очень милое письмо» да и ошибок в нем не так много и все можно исправить. Вот только не мешало бы закончить его молитвой.

И Норма Джин приписала внизу:

Молюсь за нас обеих, мама, надеюсь, ты дашь разрешение на мое удочерение. От души благодарна тебе за это, и да благословит тебя Бог. Аминь.

Двенадцать дней спустя пришел ответ — первое и последнее письмо от Глэдис Мортенсен, адресованное в сиротский приют Лос-Анджелеса дочери Норме Джин. Написано оно было на каком-то обрывке желтоватой бумаги наклонным и неровным почерком, где каждая буква стояла отдельно, и все это вместе походило на процессию муравьев.

Дорогая Норма Джин, если тебе не стыдно говорить такое, кто ты тогда есть в глазах всего Мира…

Получила твое поганое письмо & пока жива & способна бороться с этим оскорблением, знай: никогда и ни за что не видать моей дочери разрешения на удочерение! Как это можно ее «удочерить», когда у нее есть МАТЬ, которая жива & невредима & обязательно поправится & заберет ее домой.

И не смей, пожалуйста, оскорблять меня такими просьбами, поскольку они лишь злят & делают мне больно! И мне на хрен не нужен твой дерьмовый Бог, чихать я хотела на все его благословения! Надеюсь, что пока у меня еще есть нос, я могу чихать! Найму адвоката & будь уверена, сделаю все, чтобы ты была моей. До самой Смерти!

Проклятие

— Погляди-ка на эту маленькую блондинку! Что за попочка, просто прелесть!

Слыша это, ты возмущаешься и краснеешь. Ты идешь по Эль-Сентро, возвращаешься из школы в приют. В белой блузке, голубом джемпере (туго обтягивающем бюст и бедра) и беленьких носочках до щиколотки. Тебе двенадцать лет. Но в глубине души чувствуешь себя лет на восемь или девять, не больше. Потому что развитие твое, казалось, остановилось навеки — в тот день, когда ты еще маленькой девочкой вылетела голой из спальни Глэдис и с криком бросилась искать помощи и защиты. Она убежала тогда от обжигающе горячей воды, от постели, объятой пламенем, которая вполне могла стать ее погребальным костром.

Стыд и позор!

И вот он настал, этот день. На второй неделе сентября, когда она пошла в седьмой класс. Нет, не то чтобы она оказалась совсем уж не готова к этому. Ей просто не верилось. Но, с другой стороны, разве она не слышала разговоров об «этом» от старших девочек и грубых шуток мальчишек? Разве не испытывала она отвращения, смешанного с любопытством, при виде всех этих ужасных запятнанных кровью «гигиенических прокладок», завернутых в туалетную бумагу, а иногда и не завернутых, и выброшенных в мусорные корзины в туалете для девочек?

А когда ее заставляли выбрасывать мусор на заднем дворе приюта, разве ее не тошнило от душной вони засохшей крови?

Проклятие кровью, так с ухмылкой повторяла Флис. И тебе этого не избежать.

Но Норма Джин в глубине души была твердо уверена: Избежать можно. Есть способ!

Ни своим подругам по приюту, ни друзьям из школы (а там у Нормы Джин имелись среди друзей и дети с нормальными семьями, «настоящими» домами) она никогда не говорила о том, что это за способ. А научила ее этому способу «Христианская наука», премудрости которой раскрыла перед Нормой Джин доктор Миттельштадт. Что Бог — это прежде всего Дух. Что Дух есть все, а такое понятие, как «материя», есть просто ничто в сравнении с ним.

Что Бог излечивает нас через Иисуса Христа. При условии, что мы безоглядно веруем в Него.

И однако же в тот день, в середине сентября, она вдруг ощутила странную тупую боль в нижней части живота. Случилось это в спортивном зале, где Норма Джин, облаченная в длинную майку и спортивные штаны, играла в волейбол, — она была одной из лучших спортсменок среди девочек старших классов. Хотя иногда медлила при передаче мяча, из чистой стеснительности, вероятно, чем просто выводила из терпения других девочек. (На эту Норму Джин никогда нельзя положиться!) А уж как она старалась опровергнуть это суждение, с какой настойчивостью и решимостью!.. И все же в тот день в душном спортивном зале она вдруг выронила мяч из рук, почувствовав, как в трусики потекло по ногам что-то горячее. Тут же сильно заболела голова. Уже после занятий, в раздевалке, она, переодеваясь в комбинацию, блузку и джемпер, твердо вознамерилась игнорировать это происшествие. Она была потрясена, оскорблена до глубины души: этого просто не могло, не должно с ней случиться!