Вернадский - Рудольф Баландин

Семья не мешала, а помогала Владимиру Ивановичу работать. Он охотно проводил время с детьми; жена была ему верным помощником.

В марте 1888 года они расстались на несколько месяцев: его отправили за границу для работы в минералогических и кристаллографических лабораториях. В дни разлуки он постоянно писал жене, делясь с ней своими мыслями и воспоминаниями. По этим письмам можно судить, как складывались его первые научные поиски.

Переписывался он и с Докучаевым. Теперь это было общением коллег и товарищей, а не учителя и ученика.

По просьбе Докучаева Вернадский прислал ему свою фотографию. Заметив, что его бывший ученик похудел, Докучаев заключил: «Слишком усердствуете». А затем спросил, предполагая утвердительный ответ: «Не пора ли Вам приниматься за вполне самостоятельную работу?»

Жизнь неживого

В царской России было немало ученых с мировым именем. Однако отсутствовали хорошо оборудованные минералогические и химические лаборатории. Вернадский сначала отправился в Неаполь, к профессору Скакки. Но он был стар и оставил научные исследования. Пришлось переехать в Мюнхен к «королю кристаллографии» Паулю Гроту.

В Мюнхенской научной библиотеке Вернадского заинтересовали труды по капиллярности. Неожиданно попалась ссылка на опыты Леонардо да Винчи, который пытался понять, почему вода встречается в горах, каким образом она поднимается высоко над уровнем моря.

Леонардо смачивал водой вату, губку, войлок и наблюдал за подъемом уровня. Вернадский живо представил себе эти опыты: «На меня приятно подействовало, что в первый раз человеческий ум познал существование капиллярных сил под чудным небом дорогой моей Италии, и человек этот был один из самых лучших людей, величайших гениев — ученый, художник и общественный деятель Леонардо да Винчи».

(Италию Вернадский любил, он даже предполагал, что его предки могли быть выходцами из этой страны; одного из итальянских геологов звали Вернази де ля Вернаска.)

Владимир Иванович, обучившись работать с новейшими приборами, приступил к самостоятельным исследованиям. Грот дал задание: делать замеры оптических свойств эфира тримезиновой кислоты.

Вернадский просиживал за приборами порой до позднего вечера. Но мысль его не желала ограничиваться тесными пределами лаборатории, замыкаться в рамках данной конкретной темы.

«Минуты, когда ты обдумываешь те или иные вопросы, — делился он с женой своими ощущениями, — когда, соединяя известное уже ныне, стараешься связать эти данные, найти способ проникнуть глубже и дальше в строение вещества, в такие минуты переживаешь какое-то особое состояние, это настоящий экстаз».

В своем воображении он проникал до мельчайших частичек твердой материи и старался придумать эксперименты, позволяющие определить расстояние между ними. Эти опыты никто еще не ставил. А тут внезапно, как луч света, является мысль о том, что опыт возможен. «Так хорошо, когда ум углубляется в эти интересные вопросы, когда мысленно анализируешь строение материи, ищешь законы».

Молодой русский ученый удивлял Пауля Грота неожиданными вопросами. Приходилось Вернадскому сдерживаться, а то профессор примет его за фантазера. И все-таки удержаться было невозможно: «Всё это сильнее меня, и я не могу не стараться познать».

Вместе с ним производил опыты молодой немецкий ученый Мутман, которого эта работа не очень интересовала. Он предлагал поскорее опубликовать результаты наблюдений. Вернадский не спешил. Он не был уверен в точности некоторых измерений.

Гроту нравились любознательность и трудолюбие русского практиканта. Но Вернадский не был собой доволен. Он желал научиться не только определять минералы, но и узнавать место их рождения. Скажем, откуда образцы кварца: из Каррары, из Альп или Кавказа? Тут нужен особенно острый, чуткий к тончайшим оттенкам и отблескам глаз.

«У меня недоставало до сих пор этого умения наблюдать явление, и теперь мне приходится учиться ему, — сетует он. И продолжает: — А я в этом случае не представляю исключения — большинство нас таково. Школа и домашнее воспитание должны развивать эти чувства во всем объеме, ум должен образовываться среди самого разнообразного пользования органами чувств, среди самых разнообразных оттенков впечатлений».

По его мнению, он все еще видит природу смутно, как бы в тумане, с трудом проникая в ее жизнь, не умея наблюдать ее тонко и полно.

Грота заинтересовали идеи молодого русского ученого. Узнав, что Вернадский намерен практиковаться у французских коллег, Грот попытался его отговорить, оставив в своей лаборатории. По его мнению, Вернадский может сделать «большую работу».

Предложение заманчивое. Однако Вернадского не устраивала узкая специализация. Его увлекало сразу несколько проблем. Надо было скорее закончить опыты и переключаться на другие работы. Но пока оставались сомнения, он повторял опыты.

Грот просмотрел полученные результаты и решил, что структура исследуемого вещества выяснена. Как реагировал Вернадский на заключение «короля кристаллографии»? Он пишет жене: «Правду сказать, у меня все же есть некоторые сомнения и недоумения».

Странная ситуация: специалист с мировым именем признает работу законченной, а у начинающего ученого остаются сомнения! Хотя затягивать пребывание у Грота Вернадский не хотел. Ведь он одновременно проводил опыты по капиллярности в лаборатории физика Зонке.

Великого Леонардо интересовал сам факт разного подъема воды в пористых веществах. В широкой трубке, например, уровень ниже, чем в узкой.

А если трубки из разных материалов? Будет ли тогда меняться высота капиллярного поднятия?

Эти опыты Вернадский проводил с пластинками — так было проще и убедительнее. Он взял три одинаковые стеклянные пластинки и одну слюдяную. Клал их на воду, а затем, поднимая, измерял силу, с которой они «прилипали» к воде. Измерения повторял многократно.

Оказалось, что пластинки из разного материала «прилипают» к воде по-разному. Это была неожиданность! Доселе физики считали, что подобные явления зависят только от свойств жидкости.

И вновь Вернадский не торопился с выводами, делая дополнительные опыты. Ему представилась возможность сделать научное открытие. О такой удаче можно только мечтать! О своих переживаниях он писал жене:

«Ужасно неприятное у меня чувство — знаешь, я все сомневаюсь теперь, не делал ли я эти 30–40 раз одной и той же ошибки в отсчитывании, и хотя я прекрасно помню, как я несколько раз думал о возможности этого и раз по 6 пересчитывал показания прибора, но все-таки сомнение очень сильно… И вместо удовольствия я испытываю неприятное чувство».