Дурдом - Елена Стефанович

Когда прошли в газете несколько ее репортажей, заметок, она почувствовала вкус газетного слова, журналистской работы. Сережа, не уставая, хвалил ее:

— Ну, старушка, ты прирожденный журналист!

Слышать это было приятно. Ее материалы уже несколько раз отмечали на редакционных летучках. И не однажды она с некоторым удивлением вспоминала, как, разговаривая с профессором Шварцштейном о планах на будущее, она, как нечто само собой разумеющееся, говорила ему, что хочет заниматься поэзией и журналистикой. Вряд ли она сама верила в ту пору, что это для нее — вполне доступное, посильное дело.

Неудивительно, что Лена все больше и больше привязывалась к редакции, к каждому из своих сотрудников.

Фотокорр Игорешка, вечно торопящийся, но всегда успевающий лишь в самый последний момент. Лариса Лисовик, заведующая отделом учащейся молодежи, молодая женщина с лицом десятиклассницы, тем не менее человек очень чуткий и понимающий. Ответственный секретарь газеты Эмиль Газарян — веселый, заводной парень с неистощимым запасом анекдотов "армянского радио", преданный газете, как семейному клану. Корреспонденты Миша Сергеев, Ольга Рыбко — ребята, для которых "надо" — важнейшее из слов, и не было, казалось, силы, способной выбить их из колеи, когда они готовили срочный материал в номер. А "несрочных" материалов, насколько Лена могла понять, у газетчиков не было…

А бесконечные журналистские байки! Иногда Лена искренне жалела, что не успевает записать все, о чем рассказывают ребята. Каких только историй не случалось в их репортерской жизни. Да и сама она стала наблюдательней.

Как-то раз, принеся Газаряну очередной номер газеты с гонорарной разметкой, Лена оказалась свидетельницей удивительного разговора. У Газаряна сидел посетитель — высокий мужчина в черном костюме, средних лет, с серьезным, даже благообразным выражением лица.

— Вы должны мне помочь! — настойчиво говорил мужчина. — Кроме вас, я уж не знаю к кому идти…

— Ну, расскажите поподробнее, что у вас произошло. Лена, посиди минутку, тут надо с товарищем разобраться…

Лена присела на свободный стул, поневоле прислушиваясь к разговору.

— У меня беда! — продолжал посетитель, картинно заламывая руки. У меня сегодня умер брат. Мы с ним держали поросят. Шесть штук. Один поросенок сегодня же утром подох, второй подыхает. Помогите, пожалуйста, получить справку от ветврача. Пропадет ведь мясо! Поросята здоровые, это жена просто обкормила их…

— Простите, а… ваш брат? — недоумевающе вмешалась Лена, не выдержав.

— А? — обернулся к ней посетитель. — Брат? А что брат? Похороним. А вот мясо — пропадет…

Лена выскочила из кабинета, как ошпаренная.

Кошкин, которому она рассказала об этом эпизоде, усомнившись, человек ли это, только невесело усмехнулся: "Не сомневайся, человек! Нормальный советский обыватель".

Однажды в редакцию пришел мрачный пенсионер богатырского вида. Он требовал защиты. На вопрос: что случилось, рассказал:

— У меня на даче выросла черемуха. Я дурак ее, когда-то возле забора посадил. Вымахало дерево и половина ветвей на соседский участок свесилась. Если бы соседи порядочными людьми были, они бы чужую ягоду не трогали. Но их пацаны все время эту черемуху дерут. Однажды я обозлился — смотрю, они опять на черемухе! Я взял молоток, да одного-то, самого усердного, стукнул. Для науки. Чтоб на чужое не зарился. Так его родители теперь вот в суд подали. Вишь, какое-то там сотрясение мозгов у этого придурка! У него и мозгов-то, однако, отродясь не бывало. Наверное, подкупили врачей, запаслись справками. А я — ветеран, участник войны, разве можно вот так со мной… Вы уж пропишите в своей газетке, как к старикам относятся, как их обворовывают, а потом на их же жалуются!

Кошкин "прописал" в газете, только совсем не о том, на чем настаивал посетитель. Получился очень серьезный материал на темы морали, о забытых многими духовных ценностях. Разъяренный "ветеран" явился в редакцию и чуть было не в рукопашную на Кошкина, обвиняя его, что он продался, дескать, родителям "того придурка"…

Ах, эта внешне столь эффектная, столь заманчивая газетная работа! Сколько неведомых постороннему взгляду неприятностей, опасных ситуаций она таит!

Незаметно промелькнуло несколько месяцев. В феврале Лене исполнялось двадцать лет. Она никому не говорила об этом событии — подумаешь, юбилей, есть о чем толковать!

И как же она была удивлена, растрогана, когда в конце рабочего дня вся редакция, собравшись в кабинете ответственного секретаря, поздравила ее с днем рождения. Нещадно драли за уши, целовали, тормошили: "Расти большой, не будь лапшой!" Ей подарили красивый письменный прибор, набор авторучек и несколько изящных блокнотов. И устроили грандиозное чаепитие, где пили, как водится, не только чай — предусмотрительный Кошкин запасся еще со вчерашнего дня шампанским. А Игорешка только успевал щелкать затвором фотокамеры.

Проходила незаметно зима. Жизнь стремительно менялась, становилась ДРУГОЙ. Не лучше, не хуже, просто — другой. В движениях Лены появилась свобода, раскованность, она уже не ждала от каждого встречного непредсказуемого подвоха, каверзы, ей искренне казалось, что самое трудное уже позади. И порой, когда по какому-то поводу в памяти всплывала псишка, она только удивленно пожимала плечами: да было ли это? И мчалась по своим делам дальше.

Но вот однажды, когда в редакции шла хлопотливая подготовка к выпуску первомайского номера, Лену пригласил в кабинет редактор. Аркадий Иванович долго мялся, словно не зная, как приступить к нелегкому разговору.

— Елена, — поминутно откашливаясь и не глядя ей в глаза, забубнил он, — тут такая вот нелепая ситуация складывается… Я не хотел вам говорить, но дело уже далеко зашло… Понимаете, последнее время нас одолели анонимными посланиями. Вот, полюбуйтесь, — он протянул ей довольно солидную пачку писем. — Почитайте, почитайте! — кивнул он, видя ее нерешительность.

Лена принялась за чтение… Каждое слово, каждая строка в этих письмах, казалось, источали яд. Содержание всех посланий было почти одинаковым:

"Уважаемая редакция! Вы часто печатаете стихи и статьи Е. Ершовой. А известно ли вам, что она просто-напросто сумасшедшая? Странную позицию вы заняли, товарищи журналисты: нормальных советских людей со страниц областной газеты поучает психически больной человек, хроник. Вы сами-то в вашей редакции как, вполне здоровы? А то может, все, как Ершова, нуждаетесь в лечении и присмотре психиатров?"

Ну и все письма в таком духе.

Последним в кипе было письмо заведующего облздравотделом Рождественского:

"Уважаемый товарищ редактор! В вашей газете часто печатаются стихи и статьи Е. Ершовой. В связи с этим в областной отдел здравоохранения поступают многочисленные письма от граждан, которые утверждают, что знают Ершову как психически больного человека. Мы вынуждены были сделать запрос в областной психоневрологический диспансер. Информация о заболевании Е. Ершовой подтвердилась. Известно ли вам, что у вашей сотрудницы хроническое психическое заболевание в форме шизофрении, и что она — инвалид второй группы с детства?…"

Это был крах…

Господи, куда улетучились сразу ее вера в свою звезду, талант и удачу! Лена бессильно ткнулась лбом в крышку письменного стола.

Аркадий Иванович, вскочив с места, подбежал к ней, не зная, что делать, выскочил в коридор, позвал Кошкина. Сергей влетел в кабинет.

— Что случилось, старушка? Ты чего? — стал тормошить ее, пытаясь заглянуть ей в лицо. — Ну, чего ты слякоть-то разводишь? Да что случилось, Аркадий? — его взгляд упал на кипу лежащих перед Леной писем. — Ах, вот в чем дело! — мгновенно вспыхнул Сергей. — Значит, ты ей эту дрянь все-таки показал? Зачем?

— Послушай, Сергей, и ты, Лена… — устало облокотившись на стол, тихо проговорил редактор. — Из этой гнусности есть только один выход. Пусть Лена сейчас же идет в психоневрологический диспансер, я уже говорил с ними по телефону. Ей устроят консилиум, дадут справку, что работать у нас она может, и все — на эти "сигналы" мы можем больше не реагировать… Вы поймите, ребята, мне-то каково? Где меня только не стирали уже с этими сволочными анонимками! И с заведующим облздравотделом я трижды лично разговаривал, и в обком уже несколько раз на ковер вызывали, — я все думал, ну, как-то утрясется все, уляжется. Нет, кому-то Лена не дает покоя! Выход один — справка.

Лена тихо вышла из кабинета. Первым побуждением было махнуть на все рукой, уйти домой и больше никогда здесь не появляться. Но окинув прощальным взглядом длинный широкий коридор, распахнутые настежь двери кабинетов, услышав знакомые голоса ребят, она заколебалась.

Ну, уйдет она, хлопнет дверью. Газета проживет без нее прекрасно, а вот она без газеты — едва ли. Что же делать? Придется согласиться на это унижение — пойти на консилиум, получить справочку, что "гражданка такая-то имеет право и достаточное количество интеллекта, чтобы работать в редакции областной молодежной газеты"? Или — что они там в таких случаях пишут?