Собрание произведений в пяти томах. Том 5. Двадцать первый век - Михаил Жванецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Птенчик, почему же ты не звонишь?
– Почему я не звоню, я звоню.
Простите нас.Мы до конца кипели,И мир воспринимали, как бруствер.Сердца рвались. Метались и храпели.Как лошади, попав под артобстрел.
. . . . . . . .
– Чего ж ты замолчал?
– Что, читать дальше?…
– Почему не звонил? Что делаешь?
– Ничего. Так…
– Чего это ты странный такой?
– Я не странный.
– Нет. Ты странный. Что произошло?
– Ничего.
– Ты что-то скрываешь.
– Нет, ничего, честное слово.
– Ну, что ты мне скажешь?
– Ничего… – Я прочел в трубку:
...Скажите ...тамчтоб больше не будили.Пускай ничтоне потревожит сны....Что из того,что мы не победили,Что из того,что не вернулись мы?..
. . . . . . . .
– Что ты там делаешь?
– Ничего. Просто…
– Я еду к тебе.
– Понимаешь… Я сейчас…
– Кто у тебя?
– Никого нет. Честное слово.
– Я тебе не верю. У тебя женщина.
– Нет, нет. Честное слово.
– Почему же ты не хочешь, чтобы я приехала?
– Почему я не хочу, я просто… Ну просто. Ну, я же читал тебе только что.
– Всё. Я еду.
– Ну Катя!
– Я еду…
– Приезжай…
Чужая душа…
Мусор
Я создан на потребу.
Для чьего-то удовольствия.
Для чьего-то огорчения.
Сижу в хламе.
Возвращаюсь в хлам.
Создаю мусор и погружаюсь в него.
Засыпаюсь и засыпаю.
Из дневного мусора в вечерний.
И возвращаюсь в свои слова.
Мусор – это то, во что не веришь.
А как все просто оказалось.
Все мертвое.
Компьютеры, автомобили, телевизоры, самолеты.
Всё корпуса, пока ты не войдешь и не заполнишь собою.
Круглое и прямоугольное.
Ты только примешь его форму.
Они продали только форму.
Они кричат нам – заполняй ее собой.
Вы имеете повтор себя.
И даже не повтор себя, а отпечатки своих слов и мыслей.
Но разлинованных, но собранных.
И это всё?
И это всё.
А это значит, что опять я должен в одиночестве без этого всего…
Без этого всего…
Без этого всего…
Без этого всего…
О чем я говорил.
Сидеть под шум волны и думать.
И переживать.
Смотреть на сына и переживать.
Его недетские желания.
Его прыщи.
Его неправду.
Его взгляд на меня.
Защиту его матерью.
Фальшивые звонки друзей.
И перебои пульса.
И шепот: «Мама, мама!»
И боль в своих ногах.
И красоту чужих.
И мысленно оглаживая их округлость.
И то, что они теплые, в отличие от всех фарфоровых и мраморных.
Да, просто теплые, прекрасные и теплые. Чужие.
И у щеки дыхание.
Вдруг. И по щеке губами медленно…
До рта. До губ. До мягких.
Из чужих в родные.
И плечи Митьки, когда он замирает: «Ну тискай, только побыстрей».
И солнце жарит.
И пахнет лес в жару.
И выжженный ковыль.
И разный запах лета севера и юга.
И это все набрать, почувствовать, понять и для чего-то поместить туда, в «компьютер».
И заплатить за форму.
За перелет всех впечатлений, всех несчастий.
Вот вам коробка – заполняйте.
Наполните, опустошая.
Да. Дорого. Заполнить.
Из мусора я отбираю.
Пускай и мне так отберут.
Зачем же мне такой же мусор?
Или нас мало, тех, кто отбирает?..
А ждать никто не хочет.
Все заполняют.
Все сыпят мусор мне в корзину.
Опять, как в древности, написанное превратилось в лепет.
И будем заново взрослеть.
По крайней мере, те, кто должен.
Дар
Этот дар тебе от Бога…
Ты себя им можешь поддерживать и защищать.
Он освежает тебя.
Он вылечивает тебя.
Он делает тебя независимым.
Я не знаю, заслужил ли ты его.
Все, что ты приобрел и достиг, не стоит того, что имеешь с детства.
Через тебя говорят с людьми.
Тебе повезло. Ты сам радуешься тому, что говоришь.
Ты понятен почти каждому.
А кто не понимает, тот чувствует, и чувствует, что не понимает.
Перестань переживать и сравнивать себя.
Или переживай и сравнивай.
Ты и сравниваешь, потому что не понимаешь дара.
И не понимай.
Господи! Как ты проклинаешь свою мнительность, впечатлительность, обидчивость, ранимость.
Как ты проклинаешь себя за вечно пылающее нутро. Эту топку, где мгновенно сгорают все хвалы и долго горят плохие слова.
Как ты проклинаешь память, что оставляет плохое.
Как ты проклинаешь свое злопамятство, свой ужас от лжи.
Ты не можешь простить малую фальшь и неправду, а как людям обойтись без нее?
Ты же сам без нее не обходишься…
Как неприятен ты в своих нотациях и поучениях.
И как сражен наповал ответным поучением.
Как ты труслив в процессе и неожиданно спокоен у результата.
Как ненавистно тебе то, что ты видишь в зеркале.
Ты все время занят собой.
Ты копаешь внутри и не можешь перекопать.
Существует то, что волнует тебя.
И те, что волнуют тебя.
Ты так занят этим, что потерял весь мир.
Ты видишь себя со стороны.
Ты слышишь себя со стороны.
Ты неприятен окружающим, которым достается результат этой борьбы.
Ты внимателен только к тому, что нужно тебе.
Ты вылавливаешь чужую фразу или мысль и не можешь объяснить себе, почему именно ее. Как гончая, как наркоман, как алкаш, ты чуешь запах чьей-то мысли.
И ничего не можешь объяснить.
Ты молчалив и ничтожен за столом.
Все охотятся за тобой, а ты охотишься за каждым.
Но ты профессионал.
Они не подозревают, что твои одежды сшиты из их лоскутов.
К тебе невозможно приспособиться – ты одновременно приспосабливаешься сам. Перевитое вращение червей.
И этого требуешь.
И это ненавидишь.
Ты издеваешься над глупостью, над жадностью.
А кто сказал тебе, что это они?
И кто может существовать без них?
Ты их распознаешь по своему подобию.
Ты передразниваешь манеру собеседника вслух, делая его врагом.
Ты уверен, что разгадываешь обман, от этого обманут и бит сто раз на дню.
Тебе забили рот простым комплиментом и всучили, что хотели.
Не зная, что из всех этих несчастий выгоду извлекаешь ты.
Весь этот ужас дает тебе возможность писать и волновать других.
И весь этот ужас люди называют талантом.
Весь этот ужас переходит в буквы, представляешь!
Просто переходит в буквы, которые передают только то, что могут.
И вызывают ответы.
Хорошие сгорают мгновенно.
Плохие горят долго, сохраняя жар в топке, называемой душой.
P. S. Автор – единственный, кто может стать лучше, прочитав это!
Я и время
Главное для меня – истечение времени.
Хотя время пролетает не мимо меня, а сквозь меня.
Оно выхватывает куски.
Трудно пропускать сквозь себя время.
Как я был счастлив...
Я сказал:
– Толюня, давай сегодня выпьем. Сегодня понедельник.
Он сказал:
– Сегодня воскресенье.
– Сегодня понедельник.
– Сегодня воскресенье, – сказал он.
Разговор стал бессмысленным.
Я позвонил специалистам в университет.
– Да, – сказала вахтерша, – сегодня воскресенье.
Я пил. Я ел. Я был счастлив. Я выиграл у жизни один вечер.
Век тела
Я обречен на роман пожилого с юной.
Как бы я ни старался, что бы ни придумывал, мне не вывернуться из этой мерзости, презираемой обществом заслуженно и откровенно.
Куда же я, мерзавец, денусь?
Пройдя – задень, скажи.
Противная попытка знакомства пожилого с юной. Разврат и возраст тут слились.
Заговори и говори.
И все увидят, как он пристает, и оплетает, и дурманит.
Чем, спрашивается, кроме денег, может быть полезен?
Вино, икра, коньяк?
Что он такого хочет от нее?
Вот именно.
Загадка полная.
Что в ней его прельщает?
Как он берет морщинистой рукой ее ладошку – ужас!
Но у него другой ладони нет.
И пожимать морщинистой рукой ему приходится, и прижимать к морщинистой щеке, и щекотать холодным носом.
Ну нету ничего другого.
Все износилось.
Только голосом и лишь по телефону он может завершить свой умысел.
Уже не мысль, не замысел, а умысел.
Он обречен, куда бы ни пришел: в тусовку, дискотеку, ночной клуб.
Приход зачем-то пожилого человека.
Уход зачем-то пожилого человека – знак всей компании, что можно веселиться.
На танцах старше всех.
В автобусе – садись.
В больнице – свой.
На все, что он вещает, – взгляд пожилого человека.
А кто их любить обязан?
А кто обязан обнимать бесплатно, кроме детей?
А что они такого сделают, чтоб их не только полюбили, но и продолжили любить?
А этот век – не мысли век, а тела.
Век XXI – век короткий.
Короче всех.
Век мысли – бесконечен.
Век тела – сорок лет.
И даже двадцать.
Вычеркиваем детство, старость!
Модели, модели, модели, модели!..
Весь мир заполонили модели.
