Собрание произведений в пяти томах. Том 5. Двадцать первый век - Михаил Жванецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все перестанут думать о себе.
И все скажут: «Цып-цып-цып!»
И просветлеют.
И никто не спросит, куда их везут, чтоб тактично не испортить себе настроение.
* * *
У меня живет паук по имени Исаак.
Работяга.
Поставишь ведро – тут же привяжет к умывальнику.
Письменный стол – к трубе.
Сковородку – к газовой духовке.
Меня привязывает к стулу и письменному столу: «Сиди, пиши, чего ты носишься!..»
Исаак... Хозяин!
Тишка-Тихон-Тишка
Огромный черный грязный одесский кот.
И Фелиция – москвичка с белым носиком, белыми лапками, чистенькое, ароматное создание.
Ее берут в Одессу на лето.
Тихон – местный бабник.
Кот со стальными нервами.
Даже присутствие чужого рыжего кота Аркадия его не волнует.
Он влюблен в холодильник.
Он трется возле него.
Он нежно мяучит:
– Давай заглянем… На секундочку… Мы не будем ничего оттуда брать. Мы просто откроем, заглянем и закроем. Я забыл, что там. Я, кажется, туда что-то положил вчера. Кажется, сосиску. Да. Точно. Вспомнил. Я положил сосиску. Такую розовую. Приятную Да. Точно. Мы сейчас откроем. Глянем – есть ли она там, и тут же закроем. Мр-р-р-… А-а-а… Ну кто здесь хозяйка? Наталья Валерьевна, на одну минутку… Кто там рычит? Фелиция? Не обращайте на нее внимания.
Фелиция с подоконника:
– Ну мразь! А вы ему верите. Он туда сосиску положил? Эта жадина? Ненавижу. Эти одесситы – такие лжецы, предатели, хитрюги… Мы, русские… То есть вот у нас в Москве… Ну конечно, холодно. Мы почти не выходим. И грязь, и снег. Не очистишься… Но мы все чистые. А этот – посмотрите на его зад. В паутине. И смотрите, что с ним творится!
Где он был всю ночь?! Шерсть скаталась, плешь между ногами. Представляете – протер…
У нас с едой нет проблем. Потому что мы не жадные.
Вы посмотрите на него! Пш-ш-ш! Пошел вон!
Отвратительный мужик! И запах от него…
Пш-ш-ш! Пошел вон!
Я просила его кастрировать. Я в ногах валялась. Отрежьте ему. Я вот это его видеть не могу.
Всё! Выпустите меня! Я оттуда полюбуюсь на мучения этого лжеца.
Сосиску он подбросил!..
Не давайте ему ничего. Я сама видела – он спит с собаками! Вот пусть и жрет их кости!
Всё! Я пошла на концерт! Там чудный мюзикл «Кошки». Сейчас я мелодию оттуда вспомню – «мр-р-р… я-я… мр-р-р…» Из-за этого мерзавца только про солдат – «он солдат, мама, на границе…» Нет… М-р-р… Тьфу… Вы все мне неприятны. На концерт, на концерт...
Собака Даша
Собака Даша у нас страдает.
В будке, на цепи, на проволоке.
Молодая, длинноногая, ласковая, но печальная.
Ночами воет. Будит. Беспокоит.
Встал я утром. Пришел утром к ней.
– Ты чего воешь по ночам? – спросил я Дашу. – Я же молчу, хотя верчусь, храплю, страдаю. А ты воешь, Даша, воешь. Ты чего?
– Душа болит.
– Вот не знал, что у собак душа.
– Но мы же воем.
– А мы хохочем.
– Я думала, что это лай.
– Нет, хохот. Это когда мы слышим не то, что видим. Мы начинаем хохотать. А вам кажется, что лаем. Но посмотри, я тебе и будку, и загончик, и еду...
– Нет, – сказала Даша. – Материально ничего. Но эти ночи… Ты когда-нибудь однажды ночью на цепи сидел?
– Боюсь, что да!
– В мои-то годы?
– Боюсь, что нет!
– Что же ты всего боишься, босс?
– Я каламбурю, пёс.
– А я и туда не могу. И здесь не могу. Вот, что ты сделал со мной, мой хозяин.
– Снять ошейник?
– А я уже сбегала. Музыка там. Кафе. Таких, как я, ханыг голодных…
– А я и не знал.
– А я вернулась. Я и сейчас из ошейника выдергиваюсь, смотри… А вот так надеваю…
– Значит, и сбегать не хочешь?
– Нет… Валяюсь и вою. Как луна по краю облака ударит серебром – не могу, не могу… Я не могуууу…
– Ты выть мне перестань, собака.
– А ты теперь прикинь: мне сколько?
– Год примерно. Это много?
– Да уже немало. Ты о детях что-нибудь слышал?
– Ха!
– Нас было шестеро. Нам было хорошо.
– Ну, вам и есть там было нечего.
– Зато все свои. Вот у тебя еды много, а свои есть?
– Ха…
– И меня ты вырвал, посадил на цепь. Налил миску и попрекаешь.
– Хочешь назад?
– Нет. И туда не хочу, и обратно. Конечно, здесь супы, уколы, прививки…
– Ты всем мешаешь.
– Ну выгони.
– Ты успокойся.
– Я спокойна.
– Завтра поедем знакомиться. Есть тут один… Полюбишь.
– Лучше его сюда.
– Нет… Он слишком дорогой. Так что сиди. Молчи. Нет. Нет! Молчи… Молчи…
Я вышел и сторожу приказал затянуть ей ошейник.
Как страшно развит в человеке хватательный инстинкт, сколько мужчин падают в магазинах во время примерки брюк.
Теряют равновесие, падают, ломают головы.
Казалось бы: выпусти брюки из рук, наступи.
Не выпускает, прыгает, прыгает, падает, ломает кабину, валяется голый среди зала.
Но брюки держит стальной хваткой.
Не в силах руки разжать.
А мы хотим, чтоб он о стране думал.
Граждане, если хотите спросить вопрос, можете спросить, а пока прослухайте объявление.
По-советски: в первой половине жизни глотать все оскорбления, во второй отвечать на них.
Хорошо пить.
Хорошо не пить.
Хорошо кушать.
Хорошо не кушать.
Хорошо путешествовать.
Хорошо не путешествовать…
Может показаться, что вообще все хорошо?
Нет!
– А река Сена в Париже есть?
– А как же!
– Значит, правильно говорили.
Алло! Вы куда звоните?.. Нет. У меня 292-28-55, а вы попали 292-28-45. Перезвоните.
Что значит «вежливость» в Одессе.
Он заглянул во врачебный кабинет. Там группа врачей делала даме укол в ягодицу.
Он сказал ей потом:
– Какое у вас было прекрасное лицо!
Мой друг в Одессе пришел домой в шесть утра.
Тихонечко стал раздеваться.
Но жена-то проснулась:
– Аркадий, ты что, только что пришел?
– Ты с ума сошла, я иду за молоком для ребенка.
Оделся и вышел.
Крик на базаре:
– Ну что вы?! Они ее с таким удовольствием едят и дохнут. Смотреть приятно.
– Вы о ком?
– О тараканах.
Оркестр, альт, Башмет.
Октябрьский вечер.
Октябрьский зал.
Мужчины и женщины.
Соединяются в музыку.
И распадаются после музыки на женщин с длинными и короткими ногами, на мужчин лысых и кудрявых, на начальников, отдающих приказы, на оркестрантов, пакующих свои вещи, и на Башмета, дрожащими руками собирающего инструмент.
По телефону женский голос:
– Привет! Как живешь?
– Прекрасно!
– Ой! Простите, я не туда попала!
– Туда-туда! – закричал я, но она повесила трубку.
Он попросил подписать мою фотографию: «Только напишите – Олечке от Аркадия».
– Доктор, чем это вы мне накапали в глаз?
– Т-с-с…
Мысли бегут
Мысли бегут
Что с мыслью?
Не появляется!
Ощущения возникают, недомогания есть, походка видна.
Мысль не появляется.
Когда-то они пробегали по две-три хорошего размера и упитанности.
Не появляются.
Сижу там же. Смотрю туда же.
Терпения не теряю. Жду. Думаю о жизни.
Мыслей нет.
Думаю о смерти.
Никого.
О войнах между людьми.
Проскочила. Маленькая, банальная: «Как только кто-то говорит: “Это моё”, так начинается».
Еще одна проскочила: «Просто грабят».
Еще одна пронеслась: «Всегда всё просто. Пьют, насилуют, убивают. Придумали врага, придумали друга и получают удовольствие с риском для жизни. Самое острое».
Еще одна проскочила: «Как всё просто. А как всё представлено!.. А просто получают удовольствие от войны».
Еще одна маленькая метнулась: «Кто-то на этом же крупно зарабатывает. Даже если не деньги…»
Не бог весть какая мысль.
Но кто-то крупно обогащается.
Как всегда на святом, как всегда.
Эти воюют, потому что эта земля была в двадцатом ихней.
А другие воюют, потому что она в девятнадцатом веке была ихней.
А в восемнадцатом – не ихней.
А в семнадцатом – ихней.
Но в шестнадцатом – нет.
Дошли до пятнадцатого и начали врать:
– Мы – коренные. Вы – оккупанты.
– Нет, мы – коренные, вы – оккупанты.
Каждый был коренным, и каждый был оккупантом.
Кто сегодня коренной, выяснится только на войне.
Убитых много, а прояснения нет.
Еще надо пару тысяч прибить.
Должно выясниться.
Страдает мирное население, которое и воюет.
Это же надо, с какой радостью ввязались.
– На чьей территории идет война?
– На нашей.
– Но она была нашей.
– Вот тогда и надо было воевать.
– Ничего, мы сейчас повоюем.
Воевать никогда не поздно.
Разошлись. Начали.
– Победа будет за нами.
– Ни хрена.
– Будет-будет.
– Ни хрена, ни хрена.
– Та-та-та-та-та-та.
– За что папу? Папу за что? Отомстим. Сынок, отплати.
– Отплачу, папаня.
Отплатил. Теперь избегает людных мест.
Еле-еле проползла очень старая мысль: «Почему всё так тупо?»
